Страница 7 из 27
– Ничего…
– Грити, – тяжело вздохнул он, – ты же знаешь: я вашего дамского языка не понимаю. Неужели сложно сказать, что тебя расстроило?
– Мне так страшно было! – плаксивым голосом заговорила девушка. – Я уже думала, что всё! Тут так всё швыряло: сам видишь… – гневно бросила она ложки в ящик и задвинула его в стол. – А ты… даже не обнял, зато намиловался с собакой, наверняка к Соолме успел зайти, а теперь про свой фонарь… Будто и он тебе любее меня… Не забудь сказать, что еще труба у тебя такая замечательная теперь есть!
– Какая же ты у меня дурёха, – улыбался Рагнер.
– Я не дурёха! – по-настоящему разозлилась Маргарита.
– Но ведешь себя именно так! Любимая, я весь мокрый, продрог… лежу и жду, когда ты, наконец, согреешь меня!
«Согреешь меня! О себе только думаешь!»
Девушка, ничего не отвечая, повесила фонарь на потолочный крюк, мокрую одежду – на перекладину, и начала раздеваться сама. Рагнер тоже молчал, наблюдая, как она развязывает платок, освобождая золотистую лаву волос, снимает платье и остается в одной полупрозрачной белой сорочке.
– Сорочка у тебя замечательная тоже… – сказал он.
– А ты ворчал не меньше моего в кисейной лавке, – не улыбнувшись, ответила Маргарита.
Она нагой села на постель, расправила и задвинула синий занавес алькова, после чего залезла под одеяло.
– Ой, – невольно вздрогнула Маргарита, когда ее обняли ледяные руки. – Ты и впрямь весь продрог…
Несколько минут они молчали, неподвижно лежа и обнимаясь под покрывалом. От Рагнера пахло солью. Согревая своим теплом его грудь, руки и ноги, Маргарита мало-помалу успокаивалась, ее гнев и обида быстро таяли, – спустя четыре с половиной минуты она уже не понимала, отчего взбесилась и едва не затеяла ссору.
– А увеличительная труба у меня замечательная… была…– прошептал Рагнер ей на ухо. – Нас прямо на «островки горя» несло, и если бы не она… А теперь в ней что-то сломалось, когда я упал на нее…
– Упал? Что ты там делал, наверху? – так же тихо спросила его Маргарита.
– Смотрел в трубу. Я не хуже нашего кормчего знаю здешние воды и когда увидел холмы Аогдо, понял, что если не развернемся, то скоро напоремся на островки горя. Мы подняли паруса, чтобы уйти в море… Мороки же с ними было! Нет, не годится для наших северных морей косой парус… А потом… и я до жути перепугался, – крепче обнял Маргариту Рагнер. – Я много слышал о белой волне, но думал, что это россказни… Впереди будто бы была стена из снега, клянусь тебе… Я был уверен, что нас раздавит как щепку, но каким-то чудом стена распалась, нас подбросило на первом гребне в небо и перекинуло через второй – вот так мне всё увиделось… Хорошо, что мы привязали себя веревками, но… кажется, троих точно смыло в бездну.
– Боже… – только и ответила испуганная Маргарита. – А «Роза ветров» и «Медуза»? Как думаешь, что с ними будет?
– Боишься, что твой ларь с серебром потонет?
– А еще мой орган! – ущипнула его за плечо Маргарита.
– Ай!
– Чтобы не говорил глупостей… Ты же знаешь, что Нестяжание – моя единственная Добродетель, зато усиленная солнцем в лунное затмение. Я за людей боюсь и лошадей тоже… За Рерду…
«Роза ветров» и «Медуза» отстали от «Хлодии» еще в Банэйском море, на пути к проливу Пера. Они направлялись к Ларгосу, куда доставляли вещи, ненужные Рагнеру и Маргарите в Брослосе, орган из Орифа и трофеи Лодэтского Дьявола, а также восемь лошадей, среди которых были Магнгро, рыцарский конь Рагнера, и Рерда – новая любимица Маргариты.
– Ольвор убежит от любой бури… Хотя было бы смешно, если бы он именно сейчас погиб.
– Смешно?
– Ольвор всё же женится на Хельхе. Если король даст дозволение, то в Брослосе ты увидишь свадьбу по нашим древним традициям. Ммм, чудесные, сладкоголосые, лодэтские традиции… К Ольвору меня не ревнуешь?
– Нет…
– А зря… Я его люблю больше фонаря и увеличительной трубы, – прошептал он и поцеловал губы Маргариты своими солеными губами. – А тебя меньше…
– Лучше сейчас помолчи… – закрывая глаза, прошептала она между поцелуями, – а то дошутишься…
Из-за качки и запаха соли, Маргарите чудилось, что она не в объятиях Рагнера, а во власти моря – и белые волны ее кружили среди пены, то поднимая на гребень, то скатывая вниз, – уносили ее куда-то по воле рока, в неизвестность. Ветер свистел у двери, бился в оконца каюты, порой вторил отрывистым стонам из алькова. Иногда громыхал далекий гром, наверно, вспыхивали молнии. Стихии еще неистовствами, но когда Маргарита и Рагнер засыпали, небеса и море тоже утихали в своей страсти.
________________
Маргарита проснулась через пару часов, на рассвете, с чувством дурноты. Выбравшись из постели, она за миг надела на голое тело платье, волосы быстро завязала узлом на затылке. Рагнер промычал что-то невнятное, но Маргарита, зажимая рот, уже выбежала на угловой балкон и перешла по нему за корму. Марлена, занимавшая вместе с Магнусом соседнюю каюту, практически жила на втором подобном балкончике, да в это утро Маргарита ее не наблюдала.
Вцепившись во влажные перила, Маргарита смотрела вниз: потревоженная, рассеченная морская гладь лениво сталкивалась и пропадала пузырями в белой мгле. Мир вокруг стал молочно-белым, тихим и пустым, – казалось, что ничего за туманом более не существовало – ни земли, ни жизни, ни времени. Но раздался цокот когтей, и вскоре из-за угла к Маргарите вышли Рагнер и Айада.
– Необычная у тебя морская болезнь, – сказал он, вставая рядом. – Енриити и Марлена вчера умирали, а тебя ни разу не вывернуло из-за бури.
Маргарита пожала плечами, Рагнер же вздохнул.
– Я с Соолмой жил лет шесть… Словом… у тебя крови уже сколько не было? Или ты даже не догадываешься?
– Догадываюсь… – неохотно ответила Маргарита. – Я еще в Элладанне поняла…
Рагнер постоял, хмурясь, и задумчиво изрек:
– Понятно.
Айада использовала балкон как уборную и, понимая по звукам, что собака сейчас мочится за углом, Маргарита резко перегнулась через перила. Пока ее тошнило, Рагнер придерживал ее. После он подошел к угловой балясине, к какой крепилось ведро. Так, ничего не произнеся, он развязал узел веревки, бросил ведро в море и, зачерпнув воды, подтянул его за веревку вверх. Маргарита умыла рот, после чего Рагнер вылил остаток воды на пол балкона, убирая собачью лужу:
– Тебе понятно, а мне нет… – проговорила Маргарита, пока он привязывал ведро, возвращая его болтаться за балконом. – И ты можешь быть отцом, и Ортлиб, и даже тот, мразь…
– Надо было сказать раньше.
– Это мои заботы. И разбирательства между мной и Енриити: дитя будет бароном или баронессой Нолаонт.
– Нет, не будет, – обнял ее Рагнер со спины и поцеловал в висок. – Не хотел говорить до Брослоса, но… принц Баро дал мне слово, что к Сатурналию привезет в Ларгос мой развод.
Маргарита запрокинула к нему удивленное лицо.
– Успеем обвенчаться, – серьезно проговорил он. – В Брослосе сходим к астрологу – пусть рассчитает точный срок.
– Но… – уже улыбалась Маргарита, – а как же уши Ранноров и голова жены под меч? Вдруг родится мальчик без твоих родовых ушей.
– Сыном я его признать не смогу, но усыновлю: воспитаю, как родного. С девчонкой сложнее… Придется признать ее своей, а если ее сыны уродятся неушастыми – ничего не поделаешь: казню тебя при всей родне. Жалко – ты через лет четырнадцать еще красивой будешь.
– Рагнер! Хоть сейчас можешь не шутить!
– Ладно… Просто замуж дочурку отдавать не будем – пусть с нами до старости живет…
– Рагнер!! Хватит! Я лучше сперва разрешусь, и поглядим на уши.
– Ни за что, – крепче обнял он Маргариту и погладил ее живот. – А если это мой сын? Будет преступнорожденным? Восемь лет на Священной войне, чтобы получить право на венчание? Мне Сольтеля хватило и на меньший срок. Словом, брось тут мне: мой сын каким-то орензским бароном не родится. Будет так, как я сказал.
Пару минут они молчали. Первой заговорила Маргарита:
– Рагнер, так ты мне предложение руки и сердца сделал? – уточнила она.