Страница 22 из 27
Сладко потянувшись, Маргарита соблазнительно изогнулась на пышной постели и, оголив бедро, позвала возлюбленного. Скоро она услышала шаги, приближающиеся к закрытому занавесу, и выпятила губы для поцелуя.
Но вместо Рагнера занавес распахнул рыжий сатир, который, хохоча, кинулся на постель к золотоволосой «нимфе», треща что-то непонятное.
Маргарита вскрикнула и, пока к ней быстро полз по огромной кровати сатир, схватила что-то, оказавшееся простыней под одеяло. Она соскочила на пол, набрасывая на себя покров, но сатир прижал коленкой простыню и дернул ее к себе. Оставшись в полупрозрачной, тончайшей сорочке, прикрывая себя руками и громко визжа, девушка побежала к уборной, желая там спрятаться, – и у самой двери ее поймали, обхватили со спины и потащили к кровати. Маргарита кричала – сатир хохотал, тискал ее груди и что-то весело пел.
Но тут дверь из кабинета распахнулась – в спальню прошла Соолма, и она едва сдерживала за золоченый ошейник большую собаку. Это была уже не Айада – Соолма держала адскую зверюгу: лающую зубастой пастью, рычащую в ярости и брызгающую слюной.
– Я спущу ее, – кратко сказала Соолма, и Маргарита оказалась свободной – она за миг преодолела расстояние от кровати до уборной, а в ней задвинула дверной засов и обессилено сползла спиной по стене, сев на полу. Руки у нее тряслись мелкой дрожью. Она слышала мужскую ругань, собачий лай, затем заговорила королева Орзении – ей отвечали сразу два мужских голоса, потом наступила тишина. И в этой тишине в дверь уборной постучались.
– Выходи, Маргарита из Орензы, – сказала королева по-меридиански, – Ма́ргрэте из Орзении надо с тобой поговорить.
Девушка, полуголая, простоволосая и босоногая, вышла, прикрывая себя руками. Она всё еще дрожала. Старуха вздохнула, совсем как Рагнер.
– Получила – что заслужила, – строго проговорила она. – Дамы живут в женском крыле, а в мужских покоях ночуют только б…и. Кронпринц Зимронд решил, что ты и есть б…ь. И ничего иного он подумать не мог! Он просил передать тебе извинения, – снова вздохнула, как Рагнер, королева. – Для Зимронда – это как встать на колени. Не помню, чтобы он хоть раз, после своего отрочества, извинился… Так, Маргарита из Орензы, все будут молчать и ты должна тоже. Если Рагнер узнает, то убьет Зимронда. Он уже однажды его едва не убил, а мой сын, король Лодэнии, вновь Рагнера уж точно не простит – либо насмерть казнит, либо даже на киноварных рудниках его погубит.
– Я не скажу… – пролепетала девушка.
– Хорошо. И у тебя два пути: либо остаешься в этой спальне, но тогда ты для меня полная б…ь – тогда сиди тихо в Рагнером в Ларгосе, не суй оттуда носа и не гневи меня. А то я сейчас еще крайне к тебе добра! Либо второй путь: для тебя готова спальня в женском крыле. Одевайся, быстро собирай вещи и перебирайся туда до возвращения Рагнера. В этом случае будем мирно друг друга терпеть, Маргарита из Орензы.
– Я перееду, – так же тихо вымолвила Маргарита. – Я сама здесь боюсь ныне быть.
Старуха пожевала губами.
– Ты кажешься милой, – ласковее сказала она. – И, похоже, ничего не знаешь об этом замке. Его историю… Вернее, пересуды.
Маргарита мотнула головой.
– И не надо тогда – это лишь глупые сплетни, – направилась белая королева к двери в кабинет. – На пороге она обернулась и сказала: – А вот про Хлодию Гельдор надобно узнать. Спроси Рагнера о нашей королеве Хлодии Синеокой, о его брате Гонтере и о нем самом.
________________
Рагнер провел у дяди больше часа, общаясь с ним наедине. Покидая секретарскую залу, он самодовольно глянул на канцлера Кальсингога, самого подвергнутого пытке Инглином Фельнгогом. Впервые на памяти Рагнера, Кальсингог не улыбался.
А спускаясь по широкой лестнице ко второму этажу, он увидел белокурую хорошенькую девчушку пяти лет во взрослом шелковом платье.
– Ррагнел! – крикнула та и бросилась к нему – он же подхватил ее на руки. – Я боялася, не успвать тея ловить.
Обнимая свою маленькую сужэнну, Рагнер покружил ее, подбросив в воздухе, отчего Ольга задорно смеялась. После Рагнер крепко прижал ее к себе. И тогда он увидел королеву Хлодию, синеокую и прекрасную. Она стояла у лестницы на втором этаже, величественная в синем с золотым шитьем платье. Бледно-золотистая вуаль, украшенная крупным жемчугом, напоминала цвет ее белокурых волос. А на голове Хлодии ярко золотела и блистала двенадцатью разноцветными бриллиантами корона – точно такая же, какая была у короля, только с треугольным выступом. Была ли пуста казна, носил ли сам король под мантией скромный наряд, платье королевы всегда выглядело торжественно. Более иных цветов она любила синие оттенки – как ее глаза. Зимой, в солнечный день, коварное северное море порой становилось южным – цвета сапфира, – вот такие глаза были у Хлодии: холодные яхонты. Ее чувственные губы когда-то тепло улыбались, но ныне… Королеве Лодэнии исполнилось тридцать, и ее красота достигла полного расцвета – она будто налилась сладостью, как спелый плод. Однако Рагнер всё еще видел ее очень юной девушкой, хрупкой и нежной, хотя даже тогда гордой и властолюбивой.
Тихонько вздохнув, Рагнер понес Ольгу вниз, к матери.
– Здравствуй, Хлодия, – ровным голосом сказал он.
– Здравствуй, Рагнер, – также буднично ответила королева и с укором уставилась на дочь, обнявшую Рагнера за шею и сидевшую на его руке.
Под ледяным взглядом Хлодии Рагнер опустил Ольгу на пол, а та притихла.
– А теперь, Ваше Высочество, приветствуйте герцога Раннора так, как должно.
Ольга непонимающе на нее взглянула.
– Его Свелость толжен пррриветовать мея, плинцессу, пелвым.
– Именно. Поэтому я стою внизу, а не бегаю навстречу, как какая-то баронесса.
– Хлооодия, – простонал Рагнер. – Он ж малявка еще! Ну зачем ты ее детства лишаешь?
– Принцессы взрослеют рано. К семи годам она должна выглядеть безупречно – все на нее будут смотреть. Я же для нее живу, лишь для нее стараюсь! Будет девушкой, не устанет меня благодарить, путь даже сейчас ненавидит. Это и есть любовь – уметь быть жесткой с теми, кого ты любишь.
– Ладно, – вздохнул Рагнер, – как знаешь. У меня тут друг появился, который ищет да гадает, что же такое любовь. Передам ему твои слова.
– А для тебя, что такое любовь?
– Не знаю… Я предпочитаю не думать, а любить, – и всё тут.
– Советую разобраться, – гордо усмехнулась Хлодия. – А то блуд можно принять за любовь: жить в блуде и умереть в блуде, думая, что любил, а на самом деле нет.
«Ей что, про Маргариту успели сказать? – подумал Рагнер. – И она ревнует, что ли? Да ладно! Нет, не может этого быть…»
– Ваше Высочество, – обратилась королева к дочери. – Прощаться вы должны первой. Покажите же Его Светлости себя с лучшей стороны.
Маленькая Ольга, немного приподняв одной ручкой подол, присела, склонив голову. Рагнер низко ей поклонился, прикладывая руку к сердцу. Озорно глянув на маму, Ольга протянула ему левую ручку, какую Рагнер поцеловал, сказав, что отныне будет ее верным слугой. Прощаясь с Хлодией, Рагнер, кривя в усмешке рот, тоже поклонился ей с правой рукой у сердца. От синеокой королевы руки для поцелуя он уже не получил.
________________
Спустя две триады часа Маргарита раскладывала вещи в своей новой спальне на третьем этаже – на чердаке да с окном, выходившим на набережную. Здешняя кровать, как и в каюте на «Хлодии», встраивалась боком в стенную нишу и занавешивалась толстым полотном. Ложе, скромного размера, находилось на высоком постаменте, и забираться на него нужно было при помощи скамьи, вставшей подле. Дверь справа от кровати вела в тесную кладовку для ценностей, годную под гардеробную, дверь слева – в столь же малую уборную. Кроме того, в комнате, под настенным зеркалом, имелся высокий умывальный столик.
Зато у Маргариты появилась покоевая прислужница Ингё, говорившая по-меридиански (!), рыжеволосая и зеленоглазая, как недавний «сатир». Она подсказала баронессе Нолаонт, что лохань для омовений прячется под кроватью и надо сдвинуть скамью, чтобы ее достать. Еще Ингё обещала помогать во всем гостье, только попросила дать расписание времени – когда ей приходить с четвертого этажа.