Страница 13 из 33
По возвращении побежденной гвардии в столицу Александр еще более сближается с Нарышкиной – это уже фактически семейная чета, выращивающая маленькую дочь.
Между тем, 3 ноября 1806 года царица тоже родила дочь, считающуюся вторым ребенком Александра и Елизаветы. Но кто был фактическим отцом ребенка? Подобный вопрос возник еще при рождении их первой дочери: малютка поразила очевидцев черными волосами, совершенно не характерными для ее официальных предков. В 1806 же году сомнений практически не было, но Александр предпочел не выглядеть рогоносцем и официально признал новорожденную своей дочерью. Как оказалось, это обязало его не ко многому.
Осенью 1806 года, еще до рождения несчастного ребенка, семейная драма приобрела самые что ни на есть трагические черты: Охотников был тяжело ранен кинжалом в спину в ночь с 4 на 5 октября 1806 года при выходе из спектакля в Большом театре. Николай Михайлович пишет: «Никакого следствия по поводу поранения Охотникова не было. Старались заглушить это дело и дать повод полагать, что это была дуэль. Более посвященные в тайну говорили, что инцидент этот произошел под влиянием цесаревича Константина Павловича.
Предполагали, что Константин, будучи неравнодушным к супруге брата, приказал из чувства ревности покончить с Охотниковым. Это маловероятно. Более правдоподобно, что Константин или другие приближенные, не желая, чтобы Император был обманутым супругом, подкупили кого-либо, чтобы избавиться от влюбленного офицера». Чем вам не Мадрид или Венеция?
Строго рассуждая, участие Константина в этой истории и его мотивы мог бы прояснить только сам Константин, а он этого никогда не сделал.
Охотников, тем не менее, остался жив и был уволен по болезни в отставку с 14 ноября 1806 года. Далее, на наш взгляд, происходило самое интересное. Охотников не сразу умер и не выздоровел окончательно, что довольно странно для тех времен, лишенным антибиотиков и других эффективных средств залечивания ран: любой воспалительный процесс должен был развиваться достаточно быстро и немедленно свести больного в могилу – вспомним, например, типичные в медицинском отношении случаи – убийство М. А. Милорадовича 14 декабря 1825 или происшедшее почти через век убийство П. А. Столыпина в сентябре 1911! В то же время механическая рана – даже в грудную полость – должна была бы за пару месяцев зажить у молодого человека, если он все же оставался жив. Медицина, впрочем, знает разные чудеса любого рода.
Тут, похоже, вмешался не один медицинский фактор: лечащим врачем Охотникова оказался придворный медик (что само по себе не совсем обычно для подобного клиента), известный под фамилией Штоффреген или Стоффреген (Stoffregen). В результате лечения Охотников и умер 30 января 1807 года. Штоффреген становится с этого эпизода периодическим участником нашего повествования, имеющим непосредственное отношение по меньшей мере еще к двум весьма странным смертельным случаям.
Известно, что императрица навещала больного Охотникова за месяц до его смерти. На его могиле в Александро-Невской Лавре как будто бы и теперь стоит надгробие ему, сооруженное через полгода по заказу некоей таинственной придворной дамы, получившей на то разрешение от брата покойного: памятник представляет собою скалу, возвышающуюся над надломленным от удара молнии дубом; под скалой на коленях женская фигура с погребальной урной в руках. Молва свидетельствует, что императрица, навещая могилы дочерей, приносила цветы и на эту.
Смерть Охотникова не завершает эту историю. Николай Михайлович сообщает: «в сентябре 1807 г. умерла также и княгиня Н. Ф. Голицына, дочь императрицы скончалась летом 1808 года, а в 1810 году умерла и маленькая дочь Голицыной, на которую Елисавета перенесла все свои чувства и заботы» — последнее тоже интересно – кто же был отцом и этого ребенка? Словом, смерть основательно потрудилась на данном участке. Вопрос в том, кто ей при этом помогал!
На этом фактически брак Александра и Елизаветы распался; оказалось, однако, что не навсегда.
Что же касается содружества Александра с Марией Антоновной Нарышкиной, то Николай Михайлович пишет так: «Пока Александр увлекался прелестями Нарышкиной, радовался быть отцом, Мария Антоновна преспокойно и почти открыто жила с князем Г. Гагариным, который и был настоящим отцом последовавших детей. Этот факт не был даже секретом для французского посла Коленкура, который доносил о том Наполеону». Впрочем, Николай Михайлович добавляет: «Вне сомнения, что одна из дочерей М. А. Нарышкиной была от государя, именно София, которую он так оплакивал, когда она скончалась от чахотки в 1824 году». Заметим, что едва ли слезы императора являются гарантией его отцовства.
Тяжелые и печальные дела!
Вернемся, однако, и к политике.
Необходимость принять все условия победившего Наполеона вытекала не только из слабости русской армии, но в еще большей степени из того, что англичане сочли неразумным тратить деньги на столь неудачливых союзников – и прекратили субсидии. Общее же финансовое положение России никак не способствовало дальнейшему наращиванию военных усилий, тем более что и достаточно прочный мир не наступил – продолжались традиционные выяснения отношений с Швецией, с Турцией и Персией, а в 1809 году произошло даже столкновение с Австрией – в союзе с Францией.
Одним из результатов побед Наполеона стала отмена крепостного права в Польше. Кроме того, России пришлось примкнуть к «континентальной блокаде»: прекратился вывоз и металла, и сельхозпродукции в Англию, игравшую уже не один век роль естественного и традиционного торгового партнера России. В результате англичанам пришлось развивать собственную металлургию, с чем они справились вполне успешно, а русские помещики и заводчики, наживавшиеся на экспорте, схватились за пустующие карманы.
Хотя экономическая блокада и способствовала в определенной степени развитию отечественной промышленности (именно тогда появились собственные суконные фабрики, а также сахарные заводы на Украине и юге России), но это никак не могло компенсировать понесенные потери.
В сентябре 1807 года шведский посол в России граф Б. Стединг сообщал своему королю: «Недовольство императором усиливается, и разговоры, которые слышны повсюду, ужасны <…>. Слишком достоверно, что в частных и даже публичных собраниях часто говорят о перемене царствования <…>. Говорят о том, что вся мужская линия царствующего дома должна быть отстранена <…>. Военные настроены не лучше, чем другие подданные императора».
Недовольство пока ограничивалось только разговорами, поскольку было очевидно, что бедственное экономическое положение зависит от внешнеполитического диктата, а эскалация противоборства с Наполеоном в то время не выглядела перспективной.
В этой достаточно критической ситуации Александр I совершает шаг, значение которого недостаточно оцененили современники и почти вовсе не заметили потомки: 14 декабря 1807 года Александр усилил закон от 20 февраля 1803 года, запретив освобождать крепостных целыми селениями иначе, как по указу о вольных хлебопашцах.
Эта акция, казалось бы, не сильно задевала интересы помещиков, и без того игнорировавших возможность освобождения собственных рабов. Однако, с учетом того, что вслед за тем вплоть до самого 1861 года практически не было принято никаких иных серьезных законодательных мер в отношении крепостного права (чего, конечно, нельзя было предвидеть в 1807 году!), поправка от 14 декабря сыграла колоссальную роль. Ведь она практически полностью пресекла возможность помещиков сгонять крестьян с земли!
Тем самым на многие десятилетия в России законодательно запрещалась возможность помещиков бороться с ростом аграрного перенаселения в собственных владениях, сколько бы ни было у них излишних сельских подданных, буквально мешающих дышать друг другу. Большинство помещиков, не так уж и богатых землями, впредь могло либо освобождать крестьян, наделяя имеющейся землей (сколько бы ее ни было) и не оставляя себе ничего или почти ничего (как это и случилось после 1861 года), либо должно было терпеть постоянно ухудшающиеся условия существования – что они в основном и делали.