Страница 17 из 19
Смысл, который мы приписываем объектам или ситуациям, неустойчив. У разных людей разные приоритеты; потребности и желания ребенка и взрослого сильно отличаются. Значение вещей и событий в глубокой и практически непостижимой степени зависит от того, как они соотносятся с нашими нынешними устремлениями. Смысл меняется, когда меняются цели. Такие перемены неизбежно преображают ожидания и желания, которые эти цели сопровождают. Мы познаем «вещи» лично и индивидуально, несмотря на то что многие люди сходятся в вопросах их ценности. Цели, к которым мы стремимся в одиночку, результаты, которых лично мы ожидаем и желаем, определяют смысл нашего опыта.
Пионер экзистенциального психоанализа Виктор Франкл рассказал историю своего заключения в концентрационном лагере, которая поразительно подтверждает эту мысль:
Вот, к примеру, как-то раз нас перевозили из Освенцима в какой-то лагерь, подконтрольный Дахау. Мы приближались к мосту через Дунай. Опытные попутчики говорили: если мы переедем его, нас точно везут в Маутхаузен. Напряжение росло. Если вы не пережили ничего подобного, то едва ли сможете представить, как плясали от радости заключенные в вагоне, когда увидели, что поезд не въехал на мост и везет нас «только» в Дахау.
Опять-таки, что произошло, когда мы прибыли в этот лагерь? Наш путь продолжался три дня и три ночи, в вагоне не хватало места даже на то, чтобы всем одновременно присесть на корточки. Большинство заключенных всю дорогу провели стоя, кое-кто по очереди присаживался на жидкую охапку соломы, насквозь пропитанную мочой. По приезде «старожилы» поспешили сообщить нам важную новость: в этом сравнительно небольшом лагере (в нем содержалось порядка 2500 человек) не было ни печи, ни крематория, ни газа! Это означало, что «мусульман» [заключенных, больше не пригодных для работы], не могли сразу отправить в газовую камеру. Нужно было организовать так называемый «больничный конвой», чтобы отослать их обратно в Освенцим. Все снова воспряли духом. Желание старшего надзирателя нашего барака в Освенциме исполнилось: нас как можно скорее перебросили в лагерь, где не было «трубы». Мы смеялись и шутили, несмотря на то что нам пришлось пережить в следующие несколько часов.
На перекличке не досчитались одного из вновь прибывших. Нам пришлось ждать снаружи под дождем и холодным ветром, пока не нашелся пропавший человек. Оказалось, что он заснул в бараке от усталости. Затем перекличка превратилась в публичное наказание. Нас оставили стоять на улице всю ночь до позднего утра. Мы устали от долгого путешествия, вымокли до нитки и промерзли до костей. И все же мы были очень довольны! Ведь в лагере не было трубы, а Освенцим остался очень далеко[52].
Ничто не вызывает большего ужаса и страха, чем концентрационный лагерь, – если только в нем не будет лучше, чем обычно. Наши всегда условные надежды, чаяния и желания определяют контекст, в котором вещи и ситуации, с которыми мы сталкиваемся, приобретают некоторое значение; они определяют даже то, как мы понимаем саму вещь или ситуацию. Предполагается, что вещи имеют более или менее ясный смысл, потому что, определяя их относительно постоянные характеристики, мы сходимся во мнении с другими – по крайней мере с теми, кто нам знаком и разделяет наши мнения и взгляды на мир. Те (культурно обусловленные) вещи и явления, которые мы считаем само собой разумеющимися и которые, следовательно, невидимы, определяют наши эмоциональные реакции на внешние побуждения. Мы предполагаем, что они являются постоянными характеристиками нашего мира, но это не так. То, что с нами происходит, – и, следовательно, «контекст толкования» этих происшествий – в любой момент может резко измениться. Нам крупно везет (и мы, как правило, не обращаем на это внимания), если ничего подобного не случается.
Невозможно окончательно определить, какое значение имеет вещь (и имеет ли вообще), изучая ее исключительно объективные характеристики. Ценность изменчива, в отличие от объективной реальности; да и из того, что есть, невозможно вывести то, что должно быть (это «натуралистическое заблуждение» Дэвида Юма). Однако можно определить условный смысл чего-то, наблюдая, как вы сами или кто-то еще ведете себя в присутствии этой вещи (или в ее отсутствие). Вещи (объекты, процессы) определяются как следствие поведения, по крайней мере по личному опыту. Скажем, к примеру, что поведение «А» порождает явление «Б» (не забывая, что мы говорим о поведении в определенном контексте). При этом поведение «А» учащается. Таким образом, можно заключить, что в контексте данной ситуации наблюдаемое лицо рассматривает явление «Б» как положительное. Если поведение «А» происходит все реже, можно обоснованно прийти к противоположному выводу. Наблюдаемое лицо считает явление «Б» отрицательным.
Психолог-бихевиорист Б. Ф. Скиннер[53] первоначально определял положительное подкрепление как «стимул», влияющий на повторяемость определенного поведения. Он наотрез отказывался заниматься внутренними, или внутрипсихическими, причинами подкрепления, предпочитая использовать в работе свое определение. Если «стимул» увеличивал частоту проявления данного поведения, он был положительным, а если снижал – отрицательным. Разумеется, Скиннер понимал, что значимость «стимула» зависит от контекста. Например, положительным подкреплением для животного может стать корм, если «лишить его пищи» (а проще говоря, заставить голодать). И чем реже «лишается пищи» подопытное животное, тем меньше будет значить для него корм.
Скиннер считал, что нет необходимости обсуждать внутреннее состояние животного (или человека). Если бы мы знали историю подкреплений данного животного, то наверняка смогли бы определить, какие «стимулы» имеют для него положительную или отрицательную значимость. Это довольно скупой довод. Невозможно узнать «историю подкрепления» животного, особенно если речь идет о сложном и долго живущем организме, например о человеке. Заявление вроде «вы должны знать все, что когда-либо происходило с этим животным» похоже на утверждение ярого детерминиста о том, что «если бы человек знал положение и импульс каждой частицы во Вселенной в данную минуту, он мог бы определить все будущие положения и импульсы». Людям не дано знать все существующие положения и т. д.: проблемы измерения непреодолимы, и принцип неопределенности делает это в любом случае невозможным. Точно так же у нас нет доступа к «истории подкрепления». К тому же, получив этот доступ, мы изменили бы саму историю. (Я не навязываю психологической науке принцип формальной неопределенности; просто надеюсь, что приведенная аналогия будет вам полезна).
Скиннер изучал этот вопрос, проводя очень простые опыты, в которых контекст определяла исключительно непосредственная история подкрепления. Из-за этого «неявного» ограничения он обошел вниманием главный вопрос и сделал неуместные обобщения. Не имело значения, что крыса-самец перенял от своей матери полгода назад, если его можно было надолго «лишить пищи» сейчас. (Кратковременное) голодание перевешивало индивидуальные особенности крыс – по крайней мере, в рамках проводимого опыта, – и поэтому последние можно было спокойно проигнорировать. То есть если морить людей голодом, можно с уверенностью утверждать, что их желание насытиться сильно возрастет. Однако даже в этом крайнем случае невозможно точно предсказать, как проявится это желание и какие (этические) соображения могут сыграть здесь промежуточную или даже определяющую роль. Александр Солженицын обратил внимание на этот феномен, когда отбывал заключение в одном из лагерей ГУЛАГа:
На лагпункте Самарка в 1946 году доходит до самого смертного рубежа группа интеллигентов: они изморены голодом, холодом, непосильной работой и даже сна лишены, спать им негде, бараки-землянки еще не построены. Идут они воровать? Стучать? Хнычут о загубленной жизни? Нет! Предвидя близкую, уже не в неделях, а в днях, смерть, вот как они проводят свой последний бессонный досуг, сидя у стеночки: Тимофеев-Рессовский собирает из них «семинар», и они спешат обменяться тем, что одному известно, а другим нет, – они читают друг другу последние лекции. Отец Савелий – «о непостыдной смерти», священник из академистов – патристику, униат – что-то из догматики и каноники, энергетик – о принципах энергетики будущего, экономист (ленинградец) – как не удалось, не имея новых идей, построить принципы советской экономики. Сам Тимофеев-Рессовский рассказывает им о принципах микрофизики. От раза к разу они не досчитываются участников: те уже в морге…
52
Frankl V. Man’s search for meaning: An introduction to logotherapy. New York, Pocket Books, 1971, pp. 70–72.
53
Скиннер Б. Поведение организмов. М.: Оперант, 2016; Ski