Страница 2 из 9
Охота подходила к концу — и Эдна уже знала, кто первым пустит стрелу.
— Пора, — кивнула она.
Жрицы отпустили её, и каждая даровала своё благословение будь то простенькое заклинание удачи, замшевый браслет или капля крови. Всё вилось вокруг и питало лес, древний обряд, повторяемый год за годом. Одновременно и честь, и обязанность.
Эдна шла к месту пира во славу охотника, и другие уступали ей дорогу, преклоняя колено или просто склонив голову.
— Нынче ты — Великий охотник, — её негромкий голос вплетался в общий ритм. — И я — Великая жрица.
Также, как и много лет назад, она не видела чётко лица, вместо него некое видение маски Охотника.
Только чувствовала тяжесть его рук на своих плечах и лёгкость, когда он подхватил её и понёс в сторону хижины, указанную другими жрицами.
Здесь уже был жарко растоплен очаг — сейчас от него душно, но к утру будет в самый раз.
Эдна распустила завязки туники и скинула её на пол.
Чужак, принявший облик охотника, пах свежей кровью и яростью, которая забрала первую невинную жизнь этого круга. Его ласки были одновременно и требовательными, и нежными, и капельки пота блестели на разгоряченной смуглой коже.
Водя по его телу пальцами, она ощущала под ними загрубевшие шрамы, а внутри — что-то терпкое, отзывающееся лесу в ней самой.
Он очерчивал сложные узоры, покрывающие её кожу, ласкал грудь, рисовал линии от живота и ниже, пока Эдна не потерялась в его прикосновениях и не притянула его требовательно к себе.
Он — Охотник, отнимающий жизнь.
Она — Жрица, что даёт жизнь.
Они двигались в ритм барабанов, в жаре огня и запахе лесных трав. Ничто не было важным, только обряд — древний, как сама земля.
За стенами хижины шелестел лес, и каждый в ту ночь чувствовал его дыхание на коже.
А с рассветом тлели угли, а уставшие и разморенные гости праздника кутались в тёплые меха и погружались в сладостные сны под кронами старых деревьев.
Монгво не может дышать от боли.
Он чувствует каждый болт в теле, который пригвоздил его к шершавому дереву, и каждая такая точка — испепеляющая и медленная пытка. Кажется, внутри полыхает пожар, и от него плавятся сами кости.
А от сладкого дурмана воскурений болит голова и жутко мутит.
Сколько он так провёл времени? Часы, дни? Одна только мутная пелена боли и чьи-то голоса вдалеке.
— Он выдержит.
— Не думаю. Священный огонь не принимает его. Скверна слишком сильна.
— Может, стоит дать ещё времени?
— Снимайте. Я не намерен больше тратить драгоценные снадобья на неугодного богам. Дикий народ, дикие земли.
Монгво не особо понимает, только надеется, что боль закончится. И когда его снимают с алтаря, он хватается за свой же пыточный столб, чтобы не упасть. Не видит лиц — лишь статную фигуру мужчины в тёмно-фиолетовой рясе священника.
— Зря только проделали такой путь. А ведь все признаки были… но он испорчен.
— Что прикажете делать с мальчишкой?
— Поставьте клеймо неугодного — отныне ему запрещена любая работа при Храме. Если он вообще выживет.
Монгво запоминает голос — всё, что у него есть. Он думал, уже всё знает о боли.
Но раскаленное железо вонзается в кожу яростным огнём.
Монгво рвётся из хватки крепких рук. И кричит.
Монгво закричал и вскочил на постели.
Ему давно не снилось детство, почему же именно сейчас? И именно то воспоминание, которое он так хотел бы забыть?
От усталости после диковатой ночи ломило тело, хотелось пить. Накинув штаны с рубашкой, Монгво поднялся и вышел из небольшой хижины, хитро втиснутой между двумя деревьями так, что со стороны и незаметно.
На низком стульчике сидела та самая незнакомка. Её волнистые длинные волосы рассыпались по спине и плечам, а тонкая туника едва доставала до середины бедра.
Вино у костров, дикая пляска, метка кровью, охота, которая разбередила душу, и едва ли не звериная страсть. Всё смешалось.
Голос казался слегка хриплым спросонья и от сухости в горле:
— Доброе утро.
— Доброе утро. Ты кричал.
— Дурные сны.
— Хм. После Обряда не рекомендуют сытную пищу, так что я приготовила бодрящий чай. Можно добавить немного молока. А ручей в той стороне.
Действительно, никакого аппетита не было, так что Монгво последовал указанию тонкой руки и дошёл до ручья. Прохладная прозрачная вода приятно освежала и помогла смахнуть дурман кошмара.
Ещё некоторое время Монгво просто сидел на берегу, вдыхая утренний лесной воздух.
Какой морок на него нашёл вчера? Что за дурные мысли — устроить охоту на оленя?
Всё путалось — где явь, а где видения. Что из того, что он помнит, случилось на самом деле?
Вернувшись, Монгво устроился на пне рядом с жрицей. На её лице блуждала полуулыбка, а во всём облике сквозило умиротворение. Как и ночью, она казалась хрупкой девушкой, только вступившей в зрелый возраст, но взгляд был иным. Мудрым и спокойным.
— Я Эдна, Верховная жрица леса.
— Монгво.
Она протянула ему чашу с отваром и, чуть склонив набок, наблюдала, как он пьёт.
— Я слышала о тебе. Отреченный Монгво — об этом говорит и твоя метка на плече.
— Слухами земля полнится.
— Если знать, как слушать. Что тебя привело в земли к границе древнего леса?
Монгво пожал плечами, не собираясь откровенничать. Что бы ни было прошлой ночью, вряд ли он должен какие-либо объяснения или подробную историю детства.
Но Эдну, казалось, его ответ и не особо волновал.
Обхватив пиалу узкими ладошками со следами ритуальной краски, она пила чай маленькими глотками и явно наслаждалась миром вокруг. Солнце давно взошло, но здесь, под переплетением крон деревьев, в лесной прохладе царил приятный неяркий свет.
— Ты поможешь мне сегодня с кормушками для птиц.
Звучало, как утверждение, а не вопрос, и Монгво нахмурился.
— Не думаю, что задержусь здесь надолго.
— Я тебя и не держу. Лишь прошу помочь с кормушками.
— Звучало, как приказ.
Эдна рассмеялась — и этот звук, негромкий, но приятный, оказался убедительнее прочих слов. В конце концов, у него сейчас не было заказов, только собственная дорожка, а один-два дня задержки не повредят.
Тем более, усталость после Обряда скорее помешает, чем поможет.
Казалось, время здесь текло немного иначе. Те же восходы и закаты, но во всей лесной жизни сквозила неторопливость, будто в распоряжении ещё целая вечность.
Это было похоже на лёгкое забвение, но Монгво не хотел поддаваться такому мороку.
Эдна знакомила его с лесом. С хижинами в ветвях деревьев, куда ловко забирались жрицы, с уходом за ранеными животными, с тем, как лучше врачевать те или иные раны.
— Верховная жрица, на южной границе леса какое-то беспокойство.
— Отправьте разведчиков.
— Звери тревожатся.
— Тогда готовь всё для гадания. Я буду слушать лес.
Для Монгво всё казалось загадочным и чужим, хотя с магией он сталкивался в своей жизни часто, как и с её следами. Но здесь… он мог поклясться, что и сам ощущал, как дышит лес.
К вечеру Эдна исчезла, оставив его в хижине одного и пообещав вскоре вернуться.
Монгво занялся очагом — ночи ещё были холодны, а к утру и вовсе можно было замёрзнуть.
Он не помнил, когда последний раз занимался вот так в чьём-то доме. Вся его жизнь — странствия в никуда. Только однажды он хотел бы найти того священника, чей голос не давал уснуть и напоминал о боли и смерти.
Эдна вернулась ближе к полуночи после того, как укрепляла заклинания морока на границе, где росли раскидистые дубы. У жриц был договор с местными правителями по добыче древесины, и они уже своё получили в последнем цикле.
Монгво мирно спал среди шкур. Тёмно-рыжие волосы растрепались, а на скулах даже в полумраке белели мелкие точки, нанесенные явно в каком-то ритуале. И такие же линии покрывали левое плечо.