Геном «ликвидация»

— Есть!

Всё в том же режиме «бей, беги, спасайся» Энн выходит из машины и, не чувствуя ног, всё же устремляется на главную улицу заброшенного городка и тут же — голос из-под шлема. Засекли! Нашли! Наклоняется, хватается за голову, выругивается крепким словцом, подслушанным у Алекса. Стартует, не задумываясь. Бежит обратно, петляя из стороны в сторону. Забегает в переулок. Дверь открыта на несколько дюймов. Брови ползут на лоб. Дрожа, превратившись в одну огромную пульсирующую артерию, хватается за ручку, как за спасительную соломинку.

— Скорее, — шепчет голос из темноты.

Энн тянет дверь на себя. Защёлкивает. Ещё один замок. Оборачивается, путано произносит:

— Спастись. Сейчас. Здесь солдаты. Помогите!

— Знаю, вижу, за мной, — скороговоркой выдает та самая женщина. Срывается вперёд. В немолодом теле столько силы и скорости, что можно позавидовать. Женщина проносится дальше, и только одышка даёт понять, что возраст берёт своё. Или это от Энн? Её легкие, её тело уже не справляется. Ноги дрожат, а сердце отбивает в груди барабаном. Кажется, ещё одно-два резких движения, и давление повысится до тех значений, что лопнут сосуды. Дыхания не хватает. Энн почти летит, уже не чувствуя под собой пол — он воздух. Только тяжесть усталых ног тянет вниз.

Женщина устремляется по лестнице наверх, пробегая мимо пугающе молчаливых и маленьких комнат.

— Куда мы б-бежим? — вдохнув полной грудью в конце предложения, спрашивает Энн. Делает вынужденную остановку, чтобы подержаться за область печени. Колит.

— Не останавливайся! — бросает женщина с чувством, но сама тоже тормозит и оборачивается через плечо. Карие глаза встречаются с карими. — Я хочу тебе помочь. Свою дочь я вроде бы так и не спасла. Идём, — добавляет она и проходит дальше, а потом снова переходит на лёгкий бег. Натягивает капюшон и подвязывает под подбородком. Энн подбегает к ней, становясь на один уровень, чтобы хорошо слышать чужие слова, а заодно, чтобы слышала и незнакомка.

— Я пыталась бежать отсюда, из Баланса, вместе с мужем, но ненадолго отстала. Он успел спасти дочь, передать в Жизнь и в ту же минуту солдаты его…

Энн оглядывается на незнакомку. Та прячет взгляд в пол, но почти сразу же вскидывает его перед собой всё так же решительно. Серые волосы выбиваются из хвоста, лезут на лицо. Она убирает их за уши.

— Простите, — выжимает из себя утомлённая Энн, не видящая перед собой уже ничего, кроме спасения. Безопасности. Где же она?

Вот только теперь перед глазами ещё и картина убийства. Конечно, солдаты времени не тратили. Один выстрел. Всё.

— Но ведь дочь спаслась? Как её звали? Я… я… из Жизни, — ну же, открывайся, второе дыхание. Первое уже на исходе.

— Я не знаю. Больше вестей я не получала. Развернулась и бежала, пока солдаты не заметили. Спряталась. А дочь… я всегда хотела назвать её на «Э». Моё второе имя — Эрика. Хотела передать частичку себя и ребёнку.

Энн теряет уже полное осмысление происходящего.

— Моя дочь признана убитой, а может, пропавшей. А то и вовсе незарегистрированной, представляешь. Но это только спасло её от преследования со стороны Баланса. Прости, что я тебе это рассказываю, просто…

Бег не прекращается. Новая лестница уходит почти под самый потолок. Скрипят железные ступени. Третий этаж — пыльный чердак с накиданными коробками. Одно окно высотой во всю стену выходит на сторону леса. Нет, лишь небольшой полоски деревьев. Дует ветер. Слегка шевелится листва. Энн замирает, наконец, переводит взгляд на незнакомку, и тут же женщина велит пригнуться.

— Тшш, — говорит она, упираясь спиной в стену рядом с окном. Энн еле дышит. В нерешительности глядит на незнакомку. Глупая мысль бороздит сознание. Глупая, но важная, горит пламенем, обжигает. Это ведь не может быть правдой? Тёплые карие глаза напротив. У Энн похожие, разве что пугливые и не такие уверенные. Густые брови. Светлые волосы. Небольшой нос.

Два взгляда встречаются. Энн сидит рядом, также опираясь спиной о стену. Ноги согнуты в коленях, голова повернута в сторону.

Сирота. Родом из Жизни.

— Сколько лет назад это было? — последний вопрос звучит тихо, но на самом деле отдаётся в густой тишине комнаты подобно рекламе на основном проспекте Баланса — попадает в каждый уголок.

— Девятнадцать.

И мурашки покрывают спину, руки, ноги. Пробираются везде. Энн чуть приоткрывает рот, стараясь не вдохнуть, а напиться воздухом. И в носу щекочет.

— Мам.

— Ты, наконец, увидела то же, что вижу и я, — глаза женщины становятся влажными. Кончики пальцев Энн дрожат. Теперь она видит всё. — Я просила твоего отца передать записку брату, который жил в Балансе. «Только пусть не красит волосы, как все остальные. Пусть у неё будет свой цвет». Я знаю, что в Жизни так делают все, потому как это показывает, насколько ярок их мир. Насколько прекрасна жизнь на Земле, если она счастливая. Я знала, что с любовью дядюшки именно такая у тебя жизнь и будет, но… я хотела, чтобы ты не забывала свои корни. То, с чего всё началось. И то, с чем ты вновь столкнулась, — женщина не сдерживает слёз и улыбки. — И эта была одна из тех деталей, благодаря которым я и… узнала тебя, дорогая.

Энн хочется разговоров обо всём и сразу, но пока — она порывается в сторону, заключая женщину-незнакомку (уже нет) в объятия. Больше нет дела до остального.

— Мам-м-ма.

Голос уже не слушается. Дрожь не только в теле, но в каждой букве и будто бы даже в воздухе. Теплые руки охватывает бьющееся в истерике тело. Хорошо. Безопасно. Дома. Незнакомый человек, обзавёдшись новым названием, становится самым родным.

— Энн. Меня зовут Энн. Это имя ненастоящее, но, — сбивающийся голос перебивают шаги — стремительные, тяжёлые — где-то внизу. Объятия разрываются. Женщина толкает Энн в сторону окна:

— Быстро! Нельзя здесь оставаться. Я после тебя.

— Но, мама!..

— Быстрее, — шипит женщина неожиданно, и изо рта вылетает ниточка слюны. Как в природе, мать защищает дитя, превращаясь в нечто дикое, нечто неостановимое. Лишь бы спасти ребёнка. Энн не препирается. Толкает оконную раму. Пыхтит. Мать подскакивает рядом и наваливается всем телом. Деревянная створка поддаётся. Отходит со страшным треском. Энн ощущает, что сейчас вот-вот потеряет сознание. Не может даже оглянуться, да и не надо. Третий этаж, но до земли не больше второго. Холм. Мягкий. Земля, а на нём и груда листьев.

Зажмурившись, как перед прыжком со скалы в бурный водопад, Энн ныряет прямо вниз. Она даже не успевает заметить, как страх исчезает из тела. Трусость растворяется. Земля оказывается мягкой и слегка пружинит. Вот и Энн и внизу, стоит, не веря своим глазам — впереди расстилается виляющая туда-сюда улочка, облепленная по обеим сторонам покосившимися зданиями.

Энн улыбается, не чувствуя, как дрожат колени. Всё, что она видит — серый асфальт и путь на свободу. Запрокидывает голову, смотрит в окно. Затем слышится хлопок чего-то о стену. Взрываются в густой тишине комнаты громкие голоса. «Быстрее!». Следом за ними гулко гремит очередь.

Энн отталкивается от земли и выбегает вперёд, доносясь до ближайшего серого здания. Заворачивает за угол, залетая за его край.

— Всё. Эй, Уокер, в окно глянь. Чисто?

И Энн больше не думает ни о чём, скатываясь на пол и хватаясь руками за волосы. Она не посмотрит назад до тех пор, пока голоса не стихнут, пока не захлопнется дверь. Пока солдаты не исчезнут. Навсегда.

Глава 25

Ноги почти не двигаются. Не идут, а волочатся. Шуршит подошва об асфальт. Руки налились свинцом, и всё тело вместе с ними тянет к земле.

Энн смотрит то на носки обуви, то прямо перед собой куда-то в пустоту, не слыша и не видя ничего. Глаза сами указывают ей путь, а может, и нет никакого пути.

Сжимает пальцы, впивается ногтями в кожу. Ветер холодит кожу рук, лица, но он совсем не холодный. Так откуда дрожь, покрывающая тело?

Времени нет. То есть оно есть, но теперь похоже на неудачно сваренную кашу, выбравшуюся через стенки. Густая, липкая, недосоленная. Писк часов вызывает приступ аллергии, но Энн всё же приподнимает руку.