Сказки Рускалы. Василиса

— Спать пора.

Испортила такой момент. В душе тут же гадко заныло. Ох, сама бы себе язык вырвала…

— Пора, — погрустнел Яр. — Ложись на печи, комната плохо прогрелась.

Кивнув, отправилась стелить на печи. Кляла себя, на чем свет стоит, жмурясь от осознания глупости. Ярка тоже больше разговор не затевал. Потушил лучины в комнате и улегся на кровать. Скоро друг ровно засопел.

Мужики… Им все нипочем. Кажется, даже после самых волнительных событий, когда приходит время спать, они спят. Горыныч за окном лютует? Нет — пора на боковую, завтра разберемся, и через мгновение богатырским храпом заходятся. Девице такое не под силу. Любая мелочь на сердце камнем ляжет — и сна не видать.

Уснула далеко за полночь, а утром выспаться не дал настойчивый стук в дверь. Видит солнце, старательно натягивала одеяло на голову и ждала, пока Ярка отворит.

— Иду! — поняв, что друг не собирается встречать нежданных гостей, спрыгнула с печи и накинула на плечи платок.

Мельком заглянула в комнату — кровать аккуратно застелена. Видать, в кузницу ушел рано утром.

Дивные люди в Глухомани живут. Кто-то без стука, как Немир, заходит, а кто-то тарабанит почем зря. Дверь лязгала незапертым засовом, чуть приоткрывалась, впуская холод в горницу.

— Кто там? — рыкнула я, потянув за ручку.

Чуть не свалив меня с ног, через порог скакнула девица с вытаращенными глазами. Укутанная в тяжелую шубу, с кое-как повязанным платком на голове она глядела на меня, жалобно скривив брови.

— И тебе не хворать, — попятилась от этого чуда.

— Ты Василиса, что ли? — выдала девушка.

— Я-то Василиса, а ты кто будешь?

— Любава. Меня Малуша к тебе отправила.

— Ну, проходи, Любава, — плотнее закрыв дверь, задвинула засов. — Рассказывай, зачем пожаловала.

Вместо слов девица принялась разматывать платок. От увиденного чуть ни присела — на голове девушки будто птицы гнездо свили. Едва заметный золотой волос — колтун на колтуне, дегтем щедро полит, смолой сдобрен. Перья, видать из подушки, намертво к красоте прилипли.

— Кто же тебя так? — поджимая уголки рта, старалась не улыбаться.

— Домовой! — визгнула Любава. — С постели поднялась, а нечисть за печку шмыгнула прямо от кровати. Сваты к нам вечером пожалуют, а у меня — вот! Давай уже, колдуй чего положено.

— Ух, какая! Ты, видать, и с домовым так общаешься?

— Как? — оторопела девушка.

— Что царевна, — кинула я, доставая из сундука шерстяную рубаху. — Обожди, переоденусь, а там поглядим.

Любава нахмурилась, но терпеливо подождала, пока я натягивала одежу в комнате. Нарочно задержалась дольше, чтобы неповадно было указы с порога раздавать.

Девица ерзала на лавке, вздыхала, дотрагиваясь до прически, и охала. С одной стороны — жалко ее, коли правду говорит про сватов, а с другой… поделом, нечего домовят обижать. Нечисть эта мирная, с людьми в ладах обычно. Может поозорничать немного, но до такого поступка домового довести — надобно хорошо постараться.

— Чем заслужить умудрилась? — подбоченившись, строго глянула на гостью.

— Откуда мне знать? — возмущенно задышала девица. — Вот изловлю и на мороз выкину!

— Гляди, как бы лихом не обернулось, — внутри потихоньку закипало.

— Куда хуже-то? — она злобно глянула на меня. — Первую красавицу села перед самым сватовством… Удавлю! — сквозь зубы процедила девушка, сжав кулак.

— Смотри, еще одно резкое слово — и на макушке куст репейный вырастет, — старалась говорить как можно строже, чтобы проняло как следует.

Любава оказалась не только первой красавицей, но и дюже сообразительной девицей. Вмиг позабыла ругань, скинула шубу и уставилась жалобным взглядом. Так-то! Негоже в моей избе домовят хаять.

— Давай-ка вспоминай, чем нечисть обидела, а я пока подготовлюсь.

Девушка тяжело вздохнула, надула алые губки и принялась размышлять. Есть же люди, у которых все на лице написано. Она дергала бровями, вдыхала, будто готовясь рассказать, но тут же разочарованно махала ручкой и продолжала искать в памяти причину, толкнувшую домового испоганить волосы.

Пока Любава ломала голову, я успела согреть воду в еще теплой печке и плеснула в кадку. Дальше все зависит только от гостьи: коли не найдем причину — прическу не поправим.

— Ничего плохого ему не сделала, — чуть не плача, наконец, заговорила, девушка.

— Может, из домашних кто? — видела — она и впрямь не понимает своей вины.

— Так я с братом живу. Отец-то помер у нас, а братец дома редко появляется. Сегодня должен воротиться, к сватам как раз.

— Чудно выходит, — недоверчиво сощурилась я.

— Василиса, помоги. Помоги, родненькая! — она ухватила прохладными руками мои плечи. — Нельзя мне в таком виде перед сватами, перед женихом. Братец тебе денег хороших заплатит.

В глазах девушки мелькнули черные точки — едва заметные, мелкие — и тут же пропали. Выдернулась из ее хватки и шагнула назад. Ох, не к добру!

— Говоришь, видала домовенка? — потирая плечи, старалась избавиться от ощущения холода после пальцев Любавы.

— Едва ли видала, — растерялась девица. — Только кто же еще в избе за печку прятаться вздумает?

Добрая дюжина мурашек пробежала по рукам. Подойдя к девушке, глубоко вдохнула. Тоненький, слабый — запах настоящего колдовства. Домовые чары после себя не оставляют, а вот серьезное волшебство всегда пахнет особенно. Запах не бил в нос с порога, его перебивал резкий деготь. Точки в глазах…

— Одевайся, — скомандовала я, вытаскивая валенки из-под лавки.

— Это куда мы? — Любава не растерялась и принялась заматывать голову платком.

— К тебе пойдем. Поглядим, кто за печкой прячется.

Изба гостьи оказалась совсем рядом с нашей — через пару дворов. Уже перед порогом я почуяла неладное. В такой мороз дверь дома приоткрыта, изнутри бедой так и веяло.

— Мне страшно, — шепотом выдала Любава, застыв на крыльце.

— Мне тоже, — ободрить девушку нечем, у самой ноги того и гляди подкосятся.

— Давай не пойдем?

— Ты, ежели хочешь, тут обожди, — отодвинув девицу, вошла.

В остывшей горнице стояла нехорошая тишина. Не такая, что обычно встречает хозяев, а тревожная, она почти звоном отдавала в ушах. Не разуваясь, зашагала к углу с печкой.

— Погоди, Василиса, — голос Любавы задрожал за спиной. — Малушу позвать надо бы.

— Иди, позови, — не оборачиваясь, согласилась я.

— А ты?

— Здесь побуду, — затылком почувствовала, какое облегчение испытала девушка, порхнув за порог.

Что же за зверь ты? Я осторожно вглядывалась в темный проем между бревенчатым срубом и печной стенкой. Там точно сидела какая-то погань. Запах колдовства щекотал ноздри до слез. Нос шибко зачесался, и я расчихалась. Нечисть зашуршала, заскребла по дереву. Сделалось совсем нехорошо. Может, когтями, а может, и зубами…

В голове вертелся десяток догадок, все что угодно в избу из леса забрести может. Зельного круга над Глухоманью не стоит. Малуша говорила, мол, пустая трата силы колдовской, село надежно спрятано. Так то оно так… От глаз человеческих сокрыто, а от нечистой силы лесной — нет. Не простая тварь здесь притаилась. Обыкновенная нечисть так не смердит.

Соваться за печку в одиночестве не решалась, а Любава с Малушей ко мне на помощь, видать, не слишком-то спешили. Нараставшее клокотание нечисти отчетливо давало понять — тикай, Василиса Дивляновна, так, чтобы валенки мелькали, но я застыла от страха. Не в силах сдвинуться с места, понимала — беда.

Из темного угла с визгом вымахнула тварь размером с локоть. Разглядеть не успела. Нечисть полоснула по лицу лапой. Щека занемела. Почувствовала, как теплая кровь спускается по скуле за ворот шубы. Голова шла кругом, ноги отпустило от оцепенения. Сделав несколько шагов назад, я повалилась. Глухая боль от встречи затылка с полом, туман перед глазами и булькавшее рычание нечисти. Погань ходила вокруг меня медленно, словно раздумывая, когда совершить следующий прыжок и прикончить. Жутко даже думать, не то что шевелиться. Будто с диким зверем повстречалась: одно неловкое движение, один неуклюжий жест — и конец. Горница кружилась, перед глазами стоял туман.