Страница 62 из 112
Старик влез в кабину, мягко завел движок, медленно двинулся по бороздам. Наиль матерился – с чертями, с богами, с матерями и просто так, грязно, желая лишь одного – довезли бы. До больницы точно не довезут. Прав Артемич, там его сейчас только на стол положат и оставят умирать. Не надо быть хирургом, чтобы понять – с таким ранами не живут. И никого не пустят – такое правило. А на улице – другие законы. Сашка каждому дуло к виску приставит – делай, делай хоть что-нибудь! Может, чудо случится, случилось же оно восемь лет назад. Не может быть, чтобы такой бык, «богатырь земли русской», как в шутку называли Шпака, подох как собака, изрубленный лопатами, от рук каких-то пьяниц и воров.
Вспомнив про них, Наиль медленно обернулся. Все стоят здесь, на коленях, под дулами автоматов. Никто не убежал – слишком широко поле, да и под пулями не очень побегаешь.
- Кто? – спросил он полушепотом, страшно, хотя уже чуял, видел по глазам, по движением, по запаху.
- Выходи, - сказал он и ткнул стволом в первого. – Выходите все!
- Пошли, - он взял мужичка за рукав и поволок за собой, а когда тот начал бурчать, отбрыкиваться – ударил автоматом, со всей дури, плашмя, по лицу, разодрав рукоятью нос. Потом взял за шкирку, словно кутенка, потащил, по разрытой земле, спотыкаясь сам – к оврагу.
- За мной, - не оборачиваясь крикнул Наиль.
Противно, паскудно, но надо. Дураков надо убивать, дороги надо чинить, все делать вовремя, стоять до последнего, даже когда чувствуешь, что сил больше нет, даже желания нет, и патронов нет. Не надо учить стадо, не надо читать баранам лекции, все равно не поймут, а если и поймут, то только по-своему, а еще покрутят пальцем у виска: плетью обуха не перешибешь, ветер солому ломит. Да только плети разные бывают, и если ее до космической скорости разогнать – она и танковую броню разрубит, а высохший бамбук тоже солома, и никакой ветер ему не страшен.
- Вы! Четверо! Лежать. Остальные – смотреть! Смотреть, я сказал!
До чего же бестолковые. До чего серые, забитые, потерявшие последние остатки человеческого достоинства, ничего не желающие, даже шевельнуться бояться. Правда, что толпой управлять легче всего. Правда в этих дурных фильмах, в «Списке Шиндлера» и «Скрипаче» и других, многих других… Никто не попытался, никто даже не дернулся во время расстрела, многотысячная толпа боится двух солдат с жалкими «пукалками». Даже когда понимают, что всё - смерть стоит рядом – ничего не делают, а тот, кто прозревает, кто чувствует и понимает – да, только он настоящий человек, способный на действия, способный хоть что-то изменить, хотя бы последние секунды собственной жизни.
- Лежать, тварь, руки по швам, - Наиль вцепился в жидкие волосы, уперся коленом в спину, мягко вытащил нож, дамасская сталь хищно сверкнула кружевами – и с оттягом, резко, контролируя усилие, чтобы не запачкаться – оставил на горле длинную ровную улыбку. Толпа заверещала, завыла по-собачьи, кого-то вырвало, кто-то упал, а татарин уже сидел на следующем, точнее – на следующей… Только последний нашел силы повернутся, пытался перехватить карающую руку – Наиль убил его ударом в грудь. Какой тяжелый день, подумал он. А еще надо будет сбросить их в овраг, спустится, закопать – задали работы, чувырлы. Он скинул последнее тело с обрыва, стараясь, чтобы они лежали кучей.
- Разойдись, - устало сказал Наиль. – Лопату пойду найду. Надо их хоть землей присыпать, не оставлять же…
Сначала Александр бежал, а потом пошел, пусть далекий шум мотора подгонял, бил в спину. Нельзя суетится, нужно поправить одежду, хотя маскхалат все равно висит мешком. Саша зачерпнул дорожной пыли, тщательно растер кровавые пятна, отряхнулся, все на ходу. Поправил ремень автомата, застегнул ножны, подумал даже спрятать в кустах меч – болтается ненужной палкой за спиной, ни разу сегодня не вытащил, самурай доморощенный. Но не выдержал – снова побежал, трусцой, тщательно прогоняя воздух через легкие.
Хорошая жена у Шпака. Толковая, широкоплечая, широкобедрая, под стать богатырю, все понимает, без толку ничего не делает, хотя и ленивая, спать любит, курит, но все же она – доцент, а они всего лишь кандидаты, а Александр даже не закончил, бросил диссертацию и опыты на полдороги. С пятого этажа бросил, вместе с собой… Чудо случилось, истинное чудо, хоть и стращали – ходить будет только под себя, про детей забудь. Но ведь пошел, уже через год пошел, да не куда-нибудь, а на завод, на первичку, железо таскать неподъемное. Не убивает, но делает сильнее – знакомая фраза. Ницше. Павин этому Ницше пулю засадил. Правильно, наверно, сделал.
- Анечка, не волнуйся, там Шпака на поле немного поранило, - она смотрела и пока еще не верила, кормила маленькую Александру с ложечки.
- Давай, я столы на улицу вытащу, ты воду кипяти, спирт достань, - и Саша единым движением всучил Ане тарелочку с кашей, смел все остальное со стола, подхватил четырехногую тяжесть, закрылся столешницей от темных глаз, едва протискиваясь в дверь.
- Папа вернулся, - закричала выскочившая из квартиры Люда. – Папа ты зачем стол несешь? Папа, у мамы голова болит и живот.
- Ничего, красавица, оно плохо, конечно, но так может лучше, - пыхтел Саша, стараясь не задеть дочку. – Иди к маме, я подойду скоро.
- Что с ним? Скажи мне по-человечески, - Аня стояла на площадке, над головой.
- Если довезем – жить будет, - рявкнул Саша.
Во дворе никого не оказалось. Как всегда, как только потребуется помощь, нет никого, хоть разорвись. Саша вытащил второй стол, из своей кухни, только мельком кивнул Наташе, ничего не сказал. Потом ломанулся к Наилю, конфисковал у него кроме стола два стула и высокую вешалку – если потребуется переливание. Что говорил Артемич про зеркало, зачем оно? Все равно сорвал у татарина круглое зеркало со стены, вынес, поднялся к себе (гул мотора все ближе, звук под ребра бьет), набрал простыней, вытряхнул из трюмо все, что могло потребоваться. Аня уже суетилась на улице, расстилала простыни.