Страница 100 из 112
- Пап, а ты чего, не знаешь, что кроме нас на планете еще другие живут?
- Конечно, знаю, - отозвался тогда Саша, имея в виду другие народы, расы, других людей - в общем.
- Да нет, пап, - Ванька улыбнулся. – Они совсем другие. Ты голосов не слышишь? Тут же полно всего. Я не думал, что мир такой большой. У нас под ногами молодой Полоз живет, слой глиняный, ему всего два миллиона лет, он недовольный, всегда чешется, его морозом бьет. А в небе сейчас старый Аул пролетает, ему уже шесть месяцев, он могуч, пора на покой, но умирать не хочется, тоже жалуется. Все жалуются, - засмеялся сын. – Как будто сговорились. Всегда недовольные. Это, наверно, планета такая, я ее назвал – «Планета недовольных». Одна вода не жалуется, и то не всегда, не понимаю, это одно существо или много, информация постоянно меняется.
- А почему мы недовольны? - спросил тогда Александр.
- Потому что вы – не свободны, - пришел радостный ответ.
- А вы?
- Мы – свободны, - не менее радостно сказал Иван, и у отца сжалось сердце, слишком уж просто и легко было сказано это «мы».
- Я твой отец, у тебя есть мать, ты под нашей защитой, мы тебя кормим. Ты зависишь от нас, значит – не свободен, - Александр и сам не понял, почему заговорил точно как сын - коротко и сжато, по существу.
- Ты мне не отец, - отозвался Иван. – Когда мама родила, она меня могла даже не кормить. Я бы не умер, не бойся, я как захочу – так и будет. Захочу есть – и сыт, стало холодно – всю комнату обогрею. У меня еще память генетическая есть, - с бахвальством произнес Иван, а Саша нахмурился.
Вот тебе и выкуси. Не отец. Всю жизнь терпеть правду. Подкидыш все наперед знает. «Не подкидыш, - взметнулась в душе ярость. – Сын. Из моей семьи. Мой сын. И наплевать, что я не его отец. Бывает по всякому».
- Ты хороший, - Иван прижался к плечу. Непутеха ласковый, самый лучший, гордость.
- Ты очень хороший, - еще раз сказал сын. – Правда.
Саша приподнялся на кровати, поискал тело Полкана, но на полу никого, а точнее – ничего не было. Иван, видно, решил не травмировать психику женщин новым трупом. Заботливый сорванец, гулена, Люда с ним везде таскается, как бы чего не случилось.
«Сейчас, - злорадно сказал внутренний голос. – Случится с такими. Как же… Аккурат на следующей неделе, после дождичка, в четверг…»
Через два дня Александр уже встал на ноги, голова кружилась, Наташа пытались подсунуть ему старый костыль, на котором он скакал еще двадцать лет назад, когда сломал позвоночник. Но Мастиф посмотрел на ржавую железяку, хмыкнул, и приспособил под костыль снайперскую винтовку с пластмассовым прикладом, на дуло наставил набалдашник, чтобы пыль и грязь не попадала, а после первого выстрела все равно сорвет, так что все нормально.
Жизнь шла своим чередом, в понедельник, выдержав положенные три дня, закопали Шпакова, а рядом с ним – китаянку, Ень. Могилы копали Наташа, Аня и Женя, на старом месте, за тропинкой в лесу. К соседям решили не ходить. Шпаков, перед тем как идти брать тюрьму, собрал всех кого смог. Почти полсотни человек. Вернулись только двое. Выжил один.
Сам Александр не мог ничего делать – руки в лубках, нога – в валенке. Он просто стоял и смотрел, как гроб спихнули в неглубокую яму – трем женщинам не поднять богатырского тела. Ень уложили рядом, без гроба, в белоснежной простыне, для нее могилка была куда как меньше. Аня первая бросила горсть земли. Потом вздохнула и бросила еще – на бывшую любовницу бывшего мужа. Саша под скрип лопат и шуршание земли проковылял вдоль рядов. Вот Андрюха Павин, сколько лет прошло, а все равно улыбаешься, вспоминая как после четвертой стопки коротыш валился под стол… Или после пятой? Забыл… Вот Наиль рядом с братом лежит. Вот «стачечники»: у Кощея родных не оказалось, у Сереги с расточки мать померла в тот день, когда электричество отключилось. Врачи приехали, а дефибриллятор – не работает, хоть тресни... Тоже здесь лежит. Чечены, буйны головушки, все здесь прилегли, славные парни, глупо погибли. Еще татарин – Ильдарка, тоже по глупости… Снова «волкодавы» пошли… Вот еще две могилки прибавились – одна здоровая, другая совсем маленькая, надо землицы побольше накидать, иначе провалится… Принес их Иван, сразу обоих, через оба плеча, сквозь весь город прошел, сказал, что нечего им в тюрьме делать, здесь их место. Это он правильно поступил, молодец, сынок…
Поминки прошли просто, пили мало, закусывали малосольными огурцами и жареной картошкой, хорошее в этом году лето, урожайное. Китайцы съехали сразу - как только Ень, младшая дочь Чжао, достала спрятанный отцом автомат. Китайцы почему-то считали, что Шпак подарил оружие девушке сразу в день знакомства. Старший сын Чжао сказал, что надо уходить, что плохо будет, если узнают… То ли трусливые такие, то ли так выживают… Непонятные люди, невнятные даже, будто из другого мира, храбрости нет ни крупицы. Хотя, брат, эта Ень тебе жизнь спасла, и Шпака не бросила. Ты друга-товарища бросил, а она – нет. Вот и думай, бросают русские своих или нет. «Не бросают, - усмехнулся про себя Мастиф. – Кидают. Ты ведь девчонку послал не для того, чтобы она Шпака прикрывала. Ты свою задницу прикрывал. Жить хотел. И вот сейчас – руки-ноги сломаны, а мстить будешь. Даже не мстить, а наказывать. Чтобы знали, за что сдохнут. Все сдохнут. Никого не пощажу. Объяснял, доказывал, убеждал – все без толку. Ничего, еще построит «Новая власть» в старой Сибири лагеря. Будут новые декабристы, новые Достоевские и модерновые Шаламовы и Солженицыны писать, как их, чистых и честных, в говне топили. Только вот знать не будут, что это говно – их собственное. А тебе Мастиф, задача вообще непосильная, первый раз в жизни не знаю, как и подойти…»