Джеймс Миранда Барри

– Ерунда, – в панике рявкнула Луиза. Мэри-Энн никогда не плакала. – Соберись. Некоторые прекрасно справляются в одиночку.

– Возьмите мой платок, мадам. – Пожилой джентльмен протянул гигантский квадрат зеленого шелка. Барри успел прислониться к мешку с зерном и притопывал ногой. Он был зачарован пронзительной драмой расставания. Он посмотрел наверх, увидел, что мать плачет, и покраснел до ушей. Когда дилижанс выкатился со двора, треща и подпрыгивая, он от стыда и смущения не мог даже помахать вслед. Мэри-Энн потеряла своего ребенка в тот момент, когда потонула в чувственном фонтане из шелка и слез. Желтеющее, как страницы старинной книги, и непроницаемое лицо Луизы было последним, что он увидел. Но у него сложилось отчетливое впечатление, что она во второй раз удержала его взгляд и подмигнула, как всезнающий соучастник.

И вот Джеймс Миранда Барри, одиннадцати лет и двух месяцев от роду, впервые в жизни оказался один, без прямого попечения взрослых. Он посмотрел вверх, на город, темнеющий на скучившихся холмах, и принюхался к студеному весеннему воздуху в тесном дворе, от которого веяло конским навозом и патокой. Теперь он свободен. Расстегнув пальто и сделав глубокий вдох, он отправился в сторону больницы. Ни в лице, ни в походке мальчика нельзя было найти даже малейшего признака неуверенности в себе.

Привычка Барри молчать за едой была поистине ужасающей. Миссис Андерсон увлекалась светскими разговорами на интеллектуальные темы и составлением оригинальных цветочных композиций. Муж сообщил ей, что их юный постоялец – настоящий гений, и сам лорд Бьюкан оказывает ему особое покровительство. Миссис Андерсон не могла найти в себе силы поверить в гений Барри. Пока что она убедилась, что он не умеет разговаривать. Ее ни в малейшей степени не интересовала паховая грыжа – предмет его диссертации, к тому же написанной на латыни. Он уже начал над ней работать и, если настаивали, мог объяснить все в мельчайших подробностях. Миссис Андерсон очень интересовалась домашними делами лорда Бьюкана и тем, как он управляет хозяйством.

– Это должно быть очаровательно – я имею в виду их деревенское поместье, в Лондоне-то мы часто их навещали. Роскошное, наверное? Расскажите, мистер Барри…

Барри сообщил, что в больших сенях всегда пахло скотным двором и что куры иногда несли яйца в платяном шкафу. Гусям, а также цесаркам позволялось расхаживать по главной дорожке. Он вспомнил, что леди Элизабет любила всякие горшочки и часто проводила время, стоя на коленях среди гераней. Лорд Бьюкан знал всех и не заботился о том, кто сидит за его столом, лишь бы это были люди деятельные и интересные. Он часто играл на бильярде с местным доктором. Барри не мог ничего рассказать про сплетни в гостиной, потому что в основном проводил время среди слуг. Д-р Андерсон посмеялся над сокрушенным видом жены и решил, что под панцирем абсолютной серьезности скрывается хитрый чертенок. Дочери Андерсона, подстрекаемые отцом, попросили Барри описать свою диссертацию – De Merocele[10], – пока сам доктор не стал сомневаться в уместности такого поворота беседы. Андерсон рассматривал Барри как курьез, живое доказательство тому – если доказательства были нужны, – что старый аристократ-радикал Дэвид Стюарт Эрскин способен на самые причудливые поступки. Когда дамы удалились, д-р Андерсон оказался лицом к лицу с белолицым ребенком, который не пил и не курил.

– Барри, – сказал он, решив взять дело в свои руки. – Я полагаю, что сейчас до некоторой степени заменяю тебе родителей.

– Да, сэр.

– Так что ты поймешь меня правильно, если я дам тебе небольшой совет?

– Да, сэр.

– Тебе не повредит выпить немножко портвейна и выкурить малюсенькую сигару.

– Как вам угодно, сэр.

– Это не мне угодно, юноша. Так положено.

– Да, сэр.

Барри выпил неразбавленный портвейн так, словно в бокале был яд, и залихватски задохнулся сигарным дымом.

– Держи ее ровно, юноша, – посоветовал д-р Андерсон. – В этом весь фокус.

Они выдержали испытание, мучительное для обоих, в тишине, лишь иногда прерываемой безапелляционными замечаниями доктора. Он уверил Барри, что на следующий вечер они непременно попробуют снова. Через двадцать минут они присоединились к дамам. Мисс Изабель Андерсон немного поиграла на спинете, и Барри переворачивал ей ноты, вытянувшись как жердь. Но разговаривать он не умел катастрофически. Вежливый вопрос о его медицинских штудиях, заданный незадачливым гостем, выливался в изложение нового курса по военной хирургии с такими подробностями касательно гангрены и ампутации, которые общество ни при каких обстоятельствах не могло бы счесть уместными.

Барри вернулся в загородный дом в конце мая, примерно через месяц после отъезда матери. Дилижанс шатко ехал к югу, и времена года как будто менялись на глазах. Каштаны в перелесках становились темнее. Поле, простирающееся от ворот, желтело первоцветом. У самой реки росла высокая, по пояс, трава.

На щеке Барри отпечаталась лиловая отметина – там, где он соприкасался с вытертым кожаным сиденьем и подскакивал во сне в такт движениям дилижанса. Пейзаж поднимался, падал и колыхался, а дилижанс со скрипом двигался вперед, как корабль, пойманный бурей, и ребенок, придавленный усталостью, видел сквозь сон толстые изгороди, ежевику под грудой белых цветов, огромные деревья со свечками юных побегов, то белых, то розоватых, в чередовании неуверенного солнца и мелькающих теней. Тень росла и крепла, когда они прибыли к трактиру «Зеленый человек», притаившемуся в заскорузлой грязи на северной окраине деревни. Саквояж Барри был снят, и он торжественно сел на него возле заднего крыльца трактира в ожидании двуколки, в которой должен был проехать последние пять миль до дома.

Он помнил кое-какие лица из тех, что видел здесь больше года назад. Но его никто не узнавал.

– Хотите войти внутрь, сэр? – предложил конюх постоялого двора, впечатленный гербом лорда Бьюкана на саквояже. Барри вошел в полутьму маленькой обеденной комнаты паба, прилег на подушки и мгновенно уснул.

Спустя время кто-то потряс его за плечо.

– Простите, сэр, – сказала ему в ухо служанка, – там снаружи барышня. Говорит, что она ваша приятельница.

Барри сел, потирая глаза. Но никто не ждал его ответа. Она уже была рядом, и ее черные кудри подпрыгивали от радости. Ее поцелуй был силен, как пощечина, ее сережка холодно прижалась к его щеке. Алиса Джонс.

– Я не могла ждать. Я пробежала весь путь от самой заставы. Босиком. Порезала палец на левой ноге. Но я должна была встретить тебя первой.

Ее грязная левая нога опустилась на сиденье рядом с ним. Она и впрямь была в крови.

– Ты можешь остановить кровотечение? – строго спросила она.

– Ты, верно, нашла это выражение в какой-нибудь книге, – смущенно улыбнулся Барри, доставая носовой платок.

– Которые ты присылал? Я их все прочитала. Священник разрешает мне теперь ходить к нему в библиотеку. Но можно брать только одну книгу за раз.

Барри попросил чистой воды и вымыл ее грязную ногу. Теперь ее палец выглядел как завернутый подарок. Алиса в восхищении глазела на него.

– Это просто невероятно, – хихикнула она. – Ты – само совершенство. Никто в жизни не догадается.

Она наклонилась и снова поцеловала его.

– Мы будем гулять, как кавалер и дама. Ты меньше меня, но я могу притвориться, что ты Наполеон.

Барри слегка покраснел. Она сразу это заметила.

– Я всегда про себя называю тебя Джеймс. Джеймс, мой дорогой друг. И всегда так было. Мне нет дела до твоего роста. Я всегда буду тебя любить. Ты по мне скучал? Ты рад меня видеть?

– Да. Очень, – сказал Барри, оцепенелый от смущения. Она взяла его руки в свои, настаивая на возобновлении их сообщничества.

– Это правда, что ты резал трупы? Как выглядят мужские палочки, когда они умирают? Просто сморщиваются? Старый мистер Эллис умер. Я хотела посмотреть, когда мама меня взяла с собой, потому что они мыли тело, а он обкакался, когда умер, прямо в этот момент, так что простыни надо было сжечь. Мама об этом позаботилась. Но я не посмела. Ой, ты мне должен все-все рассказать!

10

Паховая грыжа (лат.).