Пожиратель снов

Блин. Больно! Сила Буревестника вспыхнула, и, словно в перемотке на DVD, в один миг я была кучей на земле, а в другой уже стояла на ногах, обвив руками шею Улликеми под массивной челюстью. Я напрягалась, сжимала его ладонями.

Прижимаясь щекой к ледяной чешуе, я сжимала.

Улликеми буйствовал. Он извивался, ударил меня о ствол кипариса.

Я держалась, поглощала больше сна Буревестника о безграничном небе, чтобы не слететь со скользкой чешуи.

Улликеми провез меня по земле, поднял, чтобы ударить о дерево.

Сколько вреда я могла выдержать в этом мире сна? Улликеми собирался превратить меня в лепешку.

— Погоди, — прохрипела я.

Змей бросился к дереву. Боль сотрясала меня с треском, спина врезалась в ствол кипариса. Я отпустила, ладони дрожали от слабости.

Это не я сжимала Улликеми. Съеденный сон Буревестника наполнил меня пылом орла, но это была не я.

Это было безумие Буревестника. Может, Буревестник желал жестокости, но не я. Если я боролась с Улликеми, это доказывало, что Совет Кена был прав, послав убийцу разобраться с папой, со мной, а не рисковать исполненным жестокости баку на свободе.

Улликеми снова раскрыл пасть, закрывая зелень наверху.

— Я скормлю тебе солнце, — сказала я. — Ты этого хочешь?

Улликеми замер.

Я попыталась сесть, застонала, ощущая внутри будто осколки стекла. Я повернулась на бок.

Челюсти сомкнулись в воздухе над моей головой.

— Не думай играть со мной. Я ждал так долго, пока Мангасар Хайк найдет мне бога грома.

Я вспомнила Кваскви у памятника, безобидная внешность скрывала ярость внутри.

«Ты выдала мое имя».

Я подавила волну вины. Кваскви использовал меня. Буревестник прибыл в дендрарий, пытаясь поймать меня в сон. Не удалось, и они использовали папу. Я не была перед ними в долгу. Я не была обязана что-либо делать с Улликеми.

— Я могу отпустить тебя.

Змей выводил сложный танец над моим телом. Кипарисы возвышались над нами, скрывая небо. Запах пряностей Улликеми боролся с запахом хвои.

Кен сказал, что людской миф заставлял Улликеми быть в этом облике дракона. Я не понимала, как люди могли так влиять на Тех, но Улликеми не считал Хайка другом. Хайк был его человеческой рукой для убийств, пока Улликеми забирал силу мертвых переводчиков и наполнял ею странные волшебный фразы Хайка.

Если Улликеми освободить, Хайк станет из опасного серийного убийцы простым убийцей.

— Ты отдашь мне солнце? — гармония голоса Улликеми сотрясала мои уши.

— Ты порвешь с Мангасаром Хайком, — сказала я. — Больше не будешь Энерджайзером для его фраз.

Забирать силу из сна Буревестника, чтобы освободить Улликеми, могло быть опасно. Тяжело. На мою шею давило, золотое сияние окружило крону дерева. Улликеми убьет меня, если я не сделаю что-нибудь.

— Я клянусь, — сказал Улликеми. В мире сна вес соглашения упал на нас паутиной.

— Вот, — я подняла руки, потянулась к змее.

Большая пасть раскрылась, слюна капала с клыков.

— Стой, что ты творишь! — заорала я. Пасть сомкнулась на мне.

Я поспешила потянуться за золотистым огнем. Раскаленные испарения поджигали каждую клеточку моего тела. Сон Буревестника был напрямую связан с сердцем-звездой, названным Солнцем.

Я толкала силу во все стороны, и порезы на моей коже источали золото.

Агония.

Долгий миг, когда Кои пропала в сиянии.

А потом тьма ослабила свет, поглотила его. Бездонный голод Улликеми объедал сон Буревестника по краям, двигался к центру, и тьмы стало больше, с ней пришел холод, и…

Сон замедлился. Буревестник пытался сопротивляться нашей связи, ведь я забирала скрытое у него на глубине.

Хуже агонии. Через открывшуюся связь я ощущала вкусный прилив света, восторгалась силой. Я. Кои-баку использовала Буревестника. Сила опьяняла. Я желала сиять как солнце.

Но Улликеми все еще голодал в бездне.

Рывок, словно вся вселенная вывернулась наизнанку, чтобы влить в меня энергию. Цунами все рос, а потом волна обрушилась с грохотом, который сотряс вселенную.

Что-то кричало.

Что-то вырвалось с радостным воплем.

Остатки сна утекали от меня золотыми ручейками.

DVD снова перемотал время. Я стала Кои-человеком в крохотном теле, которое словно переехал грузовик, и голова ужасно болела.

Улликеми пропал, змея превратилась в зеленый туман, который рассеивался в прохладном воздухе с запахом дождя.

Я лежала на брусчатке, слепая. Кто-то коснулся моей щеки с поразительной нежностью. Я вздрогнула.

— Кои, — сказал знакомый голос, и я провалилась в приятную и прохладную пустоту.

Глава четырнадцатая

— Прошла ночь, — донесся из-за тьмы голос Марлин. — Если она не подаст знак, что она еще в себе, я отправлю ее в больницу, хотите вы того или нет…

Я застонала. Точнее, я сделала это в голове, но часть, видимо, добралась до мира снаружи, потому что кто-то вдруг схватил мою руку так сильно, что заскрипели кости.

— Кои? Ты меня слышишь? — сказала Марлин.

Я снова застонала. Она сминала мою руку так, что я не могла сжать ее в ответ. Может, ей хватит трепещущих век? Но веки весили тонну.

— Она проснулась, — сказал папа на японском.

Все внутри будто набили ватой, и все мышцы были вялыми, как лапша удон, но голос папы все же вызвал искру в моей спине.

«Он жив. Я жива. И Марлин в порядке, иначе не калечила бы мне руку».

Картинки мелькали под веками. Улликеми, сон Буревестника, тьма в пасти змея вокруг меня.

Попробуем стон еще раз. Губы двигались, кожа трескалась, их покрывала сухая вязкая субстанция.

— Змей, — пыталась сказать я, но голос был слишком хриплым.

С усилием Геркулеса я приоткрыла глаза до щелочек.

Я ошибалась. Сжимала не Марлин. Кен сидел у дивана на раскладном стуле, а Марлин с гримасой на лице нависала над его плечом.

— Улликеми уже нет, — тихо сказал Кен. Марлин пыталась отодвинуть его локтем, но Кен сидел неподвижно, согревал мою ладонь своими руками.

— Пап?

— Я тут, Кои-чан, — сказал папа слева. Мышцы шеи протестовали, но немного тепла от Кена помогло, и я повернула голову.

Папа. Он был бледным, как ткань моего дивана, с тенями под глазами и впавшими щеками, но на нем не было заметных ран или шрамов, и его насыщенные карие глаза не выглядели растеряно. Это был папа. Настоящий. Таким я его не видела годы.

Тысяча слов и чувств кружили в моей голове, но давление на горле было барьером всем вопросам, которые я хотела задать.

Баку ворвались в мою жизнь как торнадо, оторвали осколки и смели все в кучу. Папа был в центре бури.

Он был живым, и я была рада, но от взгляда на него глаза пылали. Я повернулась к Кену.

— Хайк? — сказала я.

Марлин протянула чашку с крышкой, сунула соломинку между моих губ. Я тянула воду, пока Кен водил свободной рукой по своим коротким волосам. У него было лицо с острыми скулами, которое я считала его нормальным видом, без дружелюбного морока.

— Нужно было вызвать полицию, — сказала Марлин.

Ага, потому что офицер Биотопливо всех спас на площади Энкени.

— Он не по зубам полиции, — сказал Кен терпеливым тоном, который указывал, что они с Марлин не впервые говорили об этом. — Я отдал его Кваскви и старухе.

Я сделала еще глоток. В этот раз вода потекла по горлу без ощущения осколков в нем.

— Почему я не могу пошевелиться?

Папа кашлянул.

— Это пройдет.

— Откуда ты знаешь? — Марлин еще злилась.

— Она проснулась, — сказал папа. — Если она не впала в кому после сна Буревестника, она исцелится.

— Улликеми нет? — повторила я слова Кена, горечь сдавила живот. Мне нужно было знать, что означало это «нет».

Кен убрал прядь волос мне за ухо. Прикосновение было теплом и давлением на грани боли, словно моя кожа была гиперчувствительной.

— То, что произошло между тобой, Буревестником и Улликеми, отпустило Хайка. Я был занят, сдерживая его, — он чуть скривился и повел осторожно левым плечом. Даже в таком состоянии Хайк навредил ему. — А потом вспыхнул свет, и ты упала на землю без чувств. Улликеми, его запах и присутствие, пропали.