Страница 9 из 32
– Да разве в такой темноте увидишь что? – засомневался машинист.
Звеня по железным ступенькам подкованными английскими ботинками, в будку поднялся Зенцов.
– А что ты скажешь? – спросил Яковлев.
– Да не знаю, дядя Константин, – пожал плечами парень.
– Вот таких, как ты, очень не любил генерал Суворов, – заметил комиссар.
– Меня-то за что? – удивился Зенцов.
– «Немогузнаек, – говорил Александр Васильевич, – терпеть в русской армии не желаю».
Вмешался машинист.
– Нельзя долго стоять, – сказал он озабоченно. – Этак в любую минуту получишь удар в хвост. Может, за нами идет поезд. Движение-то никто не контролирует.
– Надо сходить, глянуть, что там впереди, – предложил Зенцов.
– Теперь правильно мыслишь, юноша. Вот и сходи.
Зенцов взял с собой двух бойцов и ручной пулемет Томпсона. Машинист включил паровозный прожектор на полную мощь. Но свет не пробивался сквозь плотную снежную стену.
– Жди нас через час, дядя Костя, – сказал Зенцов. – Если не появимся, значит, будешь отбивать у врага наши трупы.
– Ты эти шуточки брось! – рассердился комиссар. – Я человек не суеверный, и приметы для меня ничего не значат. Но болтать попусту и дразнить фортуну тоже не советую. Приказываю: чтоб ровно через час был здесь и доложил обстановку! Далеко не отрывайся. В случае чего – открывай огонь. Услышим. Да патроны береги. Знаю я вас, мальчишек. Вам лишь бы пострелять…
– Есть беречь патроны!
Дрезина лязгнула плохо смазанными шестеренками, постепенно набрала скорость и исчезла в белой кромешности.
Прошло полчаса. Снова поднялся ветер, завыл в телеграфных проводах. Метель внезапно прекратилась. Еще через полчаса, когда Яковлев собрался дать команду, чтобы машинист начал медленно продвигаться, горизонт осветили вспышки выстрелов, потом донеслись хлопки винтовочных залпов, сквозь которые прорезывались пулеметные очереди. Скоро винтовочная стрельба прекратилась, прозвучали еще несколько коротких очередей, и всё затихло.
Яковлев спрыгнул на землю, к нему подошла Новосильцева.
– Пошлете разъезд? – спросила она.
– В такой темноте? – с сомнением произнес комиссар. – Лошадям ноги переломаем.
– Вам лошади дороже своих людей?
Комиссар пристально посмотрел ей в глаза.
– Евдокия Федоровна… то есть Глафира Васильевна, – тихо произнес он. – Вы, наверное, уже заметили: я всегда с большим вниманием выслушиваю чужие мнения. И мне особенно нравится, когда они не противоречат моему. Но это не повод для ваших прокурорских эскапад. Давайте-ка лучше еще послушаем – у вас слух получше моего, так что помогайте.
Они молчали с четверть часа, но сквозь белое безмолвие не пробивалось ни звука.
Потом снова раздались несколько коротких очередей.
– Ну вот, – произнес Яковлев. – Люди, конечно, мне дороже лошадей. Но и лошади нужны не меньше людей… Все слышали? Противник не принял бой. Или уничтожен. Работает только наш пулемет. И то, чувствую, бьет по кустам, для острастки.
– А что, разве мой бледнолицый брат Чуткое Ухо совсем исключает, что у противника тоже может оказаться томпсон? – спросила Новосильцева.
Яковлев не ответил.
– Свет! – крикнул он машинисту.
Прожектор снова прорезал тьму, но теперь он хорошо осветил блеснувшие рельсы и мелкий лесняк по обеим сторонам насыпи. Скоро удалось рассмотреть темное движущееся пятно, а потом послышался лязг дрезины.
Разъезд потерь не понес. Только у одного из красноармейцев ухо было в крови. Он прижимал к нему грязноватую тряпицу.
– Ничего – царапина, – словно оправдываясь, сообщил он комиссару. – Только течёт малёхо…
Яковлев внимательно осмотрел его рану.
– К фельдшеру! Не хватало заразу в ухо занести. Ну, что там? – спросил он Зенцова.
– Прочесали лесок. Никого. Но была кровь на снегу и брошенный инструмент, – ответил Зенцов-младший. – Рельсы разбирали. Помешали мы им.
– Сколько их было?
– Человек десять.
– А путь?
– Не успели. Только одну гайку отвинтили. Мы поехали еще километров на десять вперед, – ответил Зенцов. – Дальше везде рельсы целы.
– Двигай, – приказал комиссар машинисту, который слушал их, высунувшись из окна. Но, прежде чем машинист взялся за рукоятку контроллера, вмешался Зенцов.
– Дядя Константин… то есть товарищ комиссар. Надо бы все равно посылать вперед дрезину время от времени – для разведки. И так идти хотя бы до света.
Яковлев подумал всего мгновение и кивнул.
– Верно. Организуй группу. Ваше мнение? – обернулся он к Новосильцевой.
– Мороз крепчает, – ответила она. – Вот и всё мое мнение.
Она была в полушубке, но в тонких городских полусапожках и слегка приплясывала от холода.
Комиссар посмотрел на нее и удивленно спросил матроса Гончарюка:
– А что, Павел Митрофанович, у нас не нашлось валенок даме по размеру?
– Чтобы точно впору, не нашлось, – ответил матрос. – А от таких, что чуть побольше, товарищ Колобова отказалась.
– Как это отказалась? – обернулся он к Новосильцевой. – Неужели?
Она кивнула.
– Нехорошо. Давно ли вы с больничной койки? Обращаю самое пристальное ваше внимание, товарищ Дама в сапогах, что здесь не танцевальный бал Смольного института. В здешних краях обморожение заканчивается обычно гангреной. Приказываю, товарищ Колобова: немедленно надеть валенки! И запомнить на будущее: никто не имеет права рисковать своим здоровьем хотя бы потому, чтобы не создавать хлопот своим товарищам. Мне, честно говоря, не хочется заниматься ампутацией ваших конечностей, тем более что наш фельдшер не умеет это делать. Да и инструмента хорошего нет. Представляете, как это может выглядеть, если женскую ножку придется отрубать обычным хозяйственным топором, а? Молчите? То-то же! Но топор – еще пустяки. А если вы простудитесь? И у вас испортится цвет лица? Что тогда прикажете? Это же катастрофа!
Новосильцева рассмеялась.
– На войне мирных болезней не бывает. Но ваш приказ будет выполнен.
– Не «будет выполнен», а выполняйте немедленно. Я запрещаю вам мерзнуть! – приказал комиссар.
Она взяла под козырек, но когда Яковлев повернулся, чтобы идти в штабной вагон, скорчила ему в спину рожицу. Это видел только матрос Гончарюк, подмигнул ей и подкрутил усы кончиками вверх.
– Ничего Глафира Васильевна, – утешил он. – Можете не переобуваться в валенки, – снег скоро будет мокрым. Мороз спадет.
– Почему вы так решили? – удивилась она.
– Мокрым снегом пахнет, – ответил он. – Я же моряк. Нам по должности положено знать погоду наперед. А в этих краях она, говорят, очень быстро может меняться.
Поезд осторожно двинулся с места. Внезапно, словно по заказу, всё снова окуталось тяжелым туманом. Он стелился волнами и нес собой запах гнилой сырости. Но через полчаса и туман рассеялся. Снова повалил снег, действительно, мокрый, к которому постепенно примешивалась колючая снежная крупа.
– Как в Петрограде, – сказала она Гончарюку. – Время года может меняться каждый час.
Стало светать. Поезд пошел быстрее, а скоро и дрезину возвратили на место. В серой дали сверкнули несколько отдельных огоньков, потом их показалась целая клумба. Это был Екатеринбург.
По мере того, как бронепоезд приближался к городу, огоньки гасли: наступило утро. Мокрая метель прекратилась, небо совершенно очистилось, и в его голубизне ярко вспыхнуло солнце.
В дверь яковлевского салона постучали.
– Прошу! – крикнул комиссар.
Он сидел за столом, перед ним лежала давешняя московская шифровка и несколько исписанных листков.
Вошла Новосильцева. Он некоторое время смотрел на нее отсутствующим взглядом. Скользнул сверху донизу:
– А где валенки?
– Оттепель, – кивнула она в сторону окна.
Комиссар Яковлев посмотрел в окно. Никаких признаков оттепели он не увидел, вздохнул и снова обернулся к ней.
– Вы тоже не спали, – отметил комиссар.
Она молча положила перед ним листок бумаги.
– Расшифровала.