Страница 21 из 32
– Василий Васильевич! Погодите, – остановил его Кобылинский. – У вас возникнет другая забота. И, боюсь, трудно разрешимая.
– Что же?
– Алексей Николаевич.
– Цесаревич? И почему?
– Болен, и притом тяжело. Известная всем болезнь. Ему ведь только четырнадцать лет… Какой мальчишка в его возрасте сможет постоянно сидеть на месте? А идиоты из местной Совдепии постановили сломать ледяную горку во дворе. Пришли люди с красными повязками на рукавах, показали какой-то мандат, в котором ничего разобрать нельзя было, раскололи лед топорами…
– Зачем же? Для какой цели? – удивился Яковлев. – Действительно, идиоты…
– Вы полагаете, они дали мне отчет? – спросил полковник. – Знаю только, что так решил сам Голощёкин. Я ему телефонировал и спросил в телефон: «Зачем это надо?» Он ответил: «Чтобы Романовым заключение сахаром не казалось». Такие вот заботы у самого главного военного начальника на всем Урале! Более важных забот, видимо, у него нет. Сломали горку, ребенок от скуки вздумал съехать на санках в доме, по лестнице, со второго этажа. Ушибся сильно. Терпит, как может. Но сомневаюсь, что его можно взять в дорогу. Не выдержит он тряски.
– Этого еще не хватало! – вырвалось у комиссара.
Комиссара Яковлева охватило нехорошее предчувствие. Мелкий эпизод – дураки сломали горку, получили удовольствие, оттого что сделали пакость ребенку. А ребенок не может уехать оттуда, где опасность для него и сестер растет с каждым днем все больше.
– С ними ведь есть личный доктор? – спросил Яковлев.
– Да, лейб-медик – Боткин Евгений Сергеевич. И второй – доктор Деревенко, – сказал полковник.
– А Боткин… родственник Сергея Петровича? Того самого? – спросил Яковлев.
– Сын.
– Знаменитость… Надобно с ним поговорить.
Через полчаса он говорил с Боткиным.
– Пожалуйста, Евгений Сергеевич, расскажите о болезни Алексея Николаевича все, что можете. Точнее все, что я смогу понять, – попросил Яковлев.
Боткин снял пенсне, протер стекла мягкой замшевой тряпочкой, водрузил их на место и медленно, обдумывая каждое слово, заговорил.
– Господин комиссар…
– Называйте меня, пожалуйста, Василием Васильевичем.
– Хорошо, – кивнул Боткин. – Василий Васильевич! Ваше превосходительство…
Яковлев кашлянул.
– Извините, – смутился Боткин, – привычка! Если говорить коротко, то болезнь Алексея Николаевича – особенного и трудного свойства… – Боткин хрипловато дышал после недавно перенесенного катара. – С первого же дня жизни у него обнаружилось опасное несвёртывание крови. После перевязки пупка кровотечение не останавливалось почти неделю. Уже тогда младенец мог погибнуть. Но к счастью, кровь удалось остановить. На нашем врачебном языке эта болезнь, вернее, врожденный недуг называется гемофилией.
Яковлев кивнул.
– Я читал об этом. Отчего она возникает?
– Современная наука пока бессильна ответить на этот вопрос, – вздохнул Боткин. – Единственное, что можно сказать наверняка, – она передается по наследству, исключительно по женской линии. Сами женщины, носительницы недуга, от него не страдают, он вообще у них никак не проявляется. Они даже порой не догадываются, какой страшный «подарок» они приготовили своему ребенку мужского пола. Гемофилия проявляется только у мужчин. На сегодняшний день уже точно известно, что гемофилия есть настоящее проклятие английского королевского дома и всех европейских династий, у которых есть родственные связи с Виндзорами по женской линии. Императрица Александра Федоровна унаследовала гемофилию от своей родной бабушки – королевы Виктории и передала династии Романовых.
– В этом что-то мистическое, – заметил комиссар.
– Я бы так не сказал, – осторожно возразил Боткин. – Но, разумеется, кто-то может подумать, что сама природа отказывает некоторым династиям, к которым принадлежат и Романовы, в праве на продолжение рода.
Яковлев помолчал и в раздумье проговорил:
– Получается, что в роду Гессен-Дармштадтских, и, прежде всего, сама Алиса Гессенская, знали о том, что их женщины носят в своей крови смертельную опасность для собственных детей – для мальчиков. И, тем не менее – она выходит замуж за русского императора и ничего ему об этом не говорит. Почему?
Боткин развел руками.
– Сие мне неведомо. Die große Politik – большая политика! Я, прежде всего, лекарь и должен заниматься своим делом.
– А ее родная сестра… Эльза, кажется?
– Элла, с вашего позволения, – поправил Боткин. – В православном крещении – великая княгиня Елизавета Федоровна.
– Да, Елизавета Федоровна…
– Она, безусловно, тоже носительница.
– Поэтому у нее и нет детей?
– Не поэтому, – усмехнулся Боткин. – Тут другая причина. Она заключена в… некотором конституционном своеобразии натуры ее покойного мужа. Великий князь Сергей Александрович был… м-м-м, как бы это поделикатнее выразиться?..
– Педерастом? Значит, не слухи?
Доктор кивнул. Выдержав паузу, продолжил:
– Я, с вашего позволения, предпочел бы больше подобные темы не обсуждать: в нашей профессии есть определенные этические рамки, и обсуждение слухов в них не входит.
– Понимаю вас, – согласился Яковлев. – Так что же мальчик?
– Сейчас для Алексея Николаевича может оказаться смертельной любая, даже небольшая рана. Даже пустяковый ушиб или царапина.
– Он сейчас именно в таком состоянии? – озабоченно спросил комиссар.
– Совершенно верно, – подтвердил доктор. – Болезнь его сопровождается следующим состоянием: в месте ушибленного сустава после удара возникает определенное беспрестанное выпотевание костной жидкости, смеси крови и лимфы, что ведет к отеку, потом к образованию внутренних опухолей, которые беспрерывно, все с большей силой давят на суставы и окружающие ткани и тем причиняют невыносимую боль. Терпеть ее не способен даже взрослый человек. Впрочем, случаи, когда гемофилику удается дожить до зрелого возраста, очень редки. Боль сопровождает Алексея Николаевича днем и ночью, не дает ни сна, ни отдыха. Мне даже пришлось однажды давать ему морфий. Но регулярно прибегать к этому радикальному средству крайне опасно, – добавил Боткин. – Потому опасно, Василий Васильевич, что даже взрослый организм быстро привыкает к морфию и уже не может без него существовать, а уж детский – вообще беззащитен. Тут врачебная коллизия – не знаешь, что хуже: бессильно наблюдать, как мучается бедный ребенок или подвергнуть его опасности превратиться в морфиниста. В любом случае, сейчас он не перенесёт дорогу.
– Да, – произнес Яковлев. – Жаль мальчика. Страшное наказание и, главное, без вины… Без его личной вины, – повторил комиссар. – Человек, мистически настроенный, сказал бы, наверное, что именно ему выпал жребий расплатиться за грехи и преступления предков.
Боткин отвел взгляд. Он снова снял пенсне и, отвернувшись, долго и тщательно протирал замшей чистые стекла.
– А верно ли, – спросил Яковлев, – что Распутин обладал какими-то способностями и лечил Алексея?
– Мне о таких случаях говорили. Мой коллега доктор Федоров наблюдал такие случаи – раз или два. Сам я не могу свидетельствовать о том же.
– Состояние мальчика может очень серьезно осложнить мою миссию, – озабоченно заметил Яковлев. – Долго ему еще болеть?
– Сейчас ему лучше, нежели две недели назад, – ответил Боткин. – Но я не могу взять на себя смелость и назвать точный срок, когда Алексей Николаевич снова обретет способность нормально двигаться. Через неделю, может быть. Через месяц. Или через несколько дней… Не знаю.
Без стука отворилась дверь, вошел матрос Гончарюк. Взял под козырек и щелкнул каблуками своих тяжелых флотских ботинок – «гадов», как называют их на флоте.
– Разрешите товарищ комиссар?
– Прошу вас, Павел Митрофанович.
– Там Авдеев явился, представитель из исполкома, – доложил Гончарюк и добавил вполголоса: – С ним Заславский. И какая-то банда.
Яковлев поднялся и протянул руку доктору.