Страница 19 из 32
Комиссар Яковлев ничего не потребовал.
– Не волнуйтесь, Евгений Степанович, – успокоил он полковника. – Я не в Смольном институте благородных девиц воспитывался. Но хочу кое-что уточнить. В составе Совнаркома всего лишь один еврей. И тот – Троцкий. Еще один поляк, один грузин, остальные все русские. Так что насчёт «еврейского засилья» – вранье. Тем не менее, вы коснулись весьма замечательного и сложного момента. Этот, как вы изволили выразиться, «народец» сыграл весьма серьезную роль в революции. И среди них масса честных, искренних и бескорыстных людей, для которых нет ни евреев, ни русских. Есть трудящиеся и есть их угнетатели. В свою очередь, я искренне убежден, что в советской России навсегда исчезнет еврейский вопрос, как, впрочем, и русский, когда будет покончено с главным злом – с эксплуатацией человека. Когда труд станет свободным, образование доступным, а старость трудящегося человека – надежно обеспеченной. Когда граждане новой России люди будут работать не на Рубинштейна, Рябушинского или Иоллоса, а на себя. И тем самым на общество в целом. Ежели у всех граждан советской России будут равные возможности, то какая разница, какой вы национальности? Закон не даст никому преимуществ. Зато равные права даст всем. Мы говорим не о равенстве в нищете, а о равенстве перед законом, равенстве возможностей. Об отсутствии особенных привилегий для кого-либо. Такое государство мы и хотим построить. Государство свободного труда. Ради такого дела стоит жить.
Кобылинский скептически покачал головой.
– Вы всерьез полагаете, что они теперь, когда прорвались во власть, позволят русским и другим коренным народам России иметь такие же права, какие они предусмотрели исключительно для себя? Равные возможности!.. Вы, очевидно, не марксист, Василий Васильевич, а самый настоящий идеалист – уж не обессудьте. Вы плохо их знаете. А мне довелось их наблюдать, и не где-нибудь, а на фронте, – сначала на японском, потом на германском. Именно этот «народец» дал больше всего трусов и дезертиров.
– Значит, вам, как минимум, не повезло, – усмехнулся Яковлев. – У меня другой опыт на этот счет – противоположный. Во-первых, евреи – один из коренных народов России, они живут здесь тысячи лет. Другое дело их ксенофобская29 религиозная обособленность. Но она уже разрушена – вместе со старым государством. Молодое поколение евреев стремится к свету знаний, к науке, власть кагала для них – самое настоящее рабство. Между прочим, еще Державин, поэт, в свое время, по поручению императора, изучал еврейский вопрос. И пришёл к выводу: именно кагал против того, чтобы евреи учились, овладевали трудовыми профессиями, иначе они подчиняться кагалу не будут. И что ещё важно: солдат еврейского происхождения способен быть таким же стойким и самоотверженным, как и русский солдат. Я таких евреев видел немало. И тоже на войне.
– А декрет «О самой угнетенной нации»? – вкрадчиво спросил Кобылинский.
Ему показалось, что по лицу комиссара скользнула тень смущения.
– Сейчас, – сказал Яковлев, – я бы не хотел касаться этого декрета… О нем немало говорят, но его мало кто видел. И если он действительно таков, как о нем говорят, думаю, существовать ему недолго.
Кобылинский глубоко вздохнул.
– И все же мне, – сказал он, – простому русскому офицеру, неискушенному в политике, кажется, что опасность завоевания России ими изнутри слишком велика, а вы ее почему-то не осознаете, хотя стоите у самой печки, где все сейчас варится… И вот поэтому сейчас русское офицерство самым драматическим образом разделилось и продолжает разделяться. Вы оказались на стороне того «народца», а мы – то есть не я, я-то вообще вне политики… А другая половина русского офицерства – на стороне своего, русского народа!
– Побойтесь Бога, Евгений Степанович! – возразил Яковлев. – Посмотрите в окно! Разве мы находимся в Палестине, а не в России? Неужели вы считаете, что большевики – относительно крошечная партия, по сравнению с теми же кадетами или трудовиками, – смогли бы прийти к власти, если бы на их стороне не было большинства того самого русского трудового народа? И, в первую очередь даже не рабочих, не пролетариата, которого у нас относительно мало, а крестьян. А офицерство? Могу уже сейчас сказать с большой точностью: уже почти половина кадрового состава офицеров Российской империи перешла на сторону нашей революции30. И вам, простите меня, и таким, как вы, не желчью следовало бы исходить, тыча пальцем: «Вон сколько у новой власти инородцев!» А самим идти в эту власть, становиться на ее сторону, укреплять ее, влиять на состояние страны и возрождать нашу с вами Россию. Тогда и инородцы не будут мозолить вам глаза.
Кобылинский грустно улыбнулся.
– Еще раз прошу прощения за невольную резкость. Может быть, я и в самом деле не обо всем осведомлен, – сказал он. – Кстати, у вас, кажется, за такие слова и рассуждения, как у меня, принято расстреливать? Говорят, товарищ Урицкий делает это очень быстро.
– Пока еще нет, – успокоил его комиссар Яковлев, усмехнувшись. – Но наверняка утверждать обратное не могу. А вот касательно Сибири… Накрепко привязать ее к России помогут те же Корнилов, Каппель и Колчак.
– Зачем им это нужно? – удивился Кобылинский. – У них ведь совершенно противоположные цели!
– Да, да… так они говорят. Но неужели есть на свете наивные люди, которые полагают, что та же Япония будет спокойно наблюдать за созданием «государства Сибирского» у себя под боком? Она давно зарится на русские земли и непременно полезет, чтобы оторвать и себе кусок. За ней потянутся другие претенденты. Однако ни Каппель, ни Колчак не смогут защитить Сибирь от колонизаторов и удержать ее не смогут. В том числе и потому, что хозяева из Антанты не позволят. У хозяев Колчака и Каппеля другие цели. Им не нужна Россия вообще. Ни царская, ни большевицкая, ни эсеро-кадетская, ни монархическая. Но логика истории неумолима: как только иностранные благодетели сделают серьезную попытку Россию расчленить, война гражданская неизбежно превратится в войну Отечественную. И объявят ее именно большевики, причем, по весьма простой причине: кроме них, это сделать больше некому. И народ пойдет за ними. Так что через год, самое большее – через два вы, Евгений Степанович, вспомните наш разговор и сможете сами убедиться – события пойдут так, как я вам сейчас попытался изложить31.
Кобылинский машинально отметил, что Яковлев произнес «за ними», а не «за нами», но переключился на другое.
Сейчас ему предстояло трудное дело – передать своих подопечных в чужие руки. «Всё! – сказал он себе. – Я теперь свободен. Долг исполнен, приказ выполнен, могу идти – куда глаза глядят. И никто не будет теперь ничего мне приказывать».
Однако мысль эта не принесла ему радости или удовлетворения. Что с ним будет дальше, куда идти, чем заниматься, как заработать на хлеб? Он чувствовал себя так, словно пассажир, выпавший из вагона скорого поезда. Да, в живых он остался. Но поезд, в котором весь его багаж, все средства к существованию, уже за горизонтом, и Кобылинский уже не догонит его. В какое-то мгновение он подумал: а если не подчиниться сейчас большевистской власти? Что потом? Горстка его солдат противостоять красным не в состоянии, да и, действительно, не станут они погибать за свергнутого царя. Нет, наверное, лучше отдать Романовых этому комиссару, бывшему офицеру все-таки, нежели красногвардейским разбойникам из Омска или Тюмени.
– А что будет с царской семьей… С Романовыми? – спросил он.
– Правительство гарантирует им жизнь и безопасность. Императрице и детям – свободу с правом выезда из советской России. Что же касается Николая… тут несколько сложнее. Троцкий и Ленин считают, что императора нужно предать суду. И это, по-моему, будет правильно.
– Но ведь такая попытка уже была, – возразил Кобылинский. – То же самое уже сделал Керенский, но, в конце концов, следственная комиссия пришла к выводу, что Николай Александрович невиновен. И судить его не за что.
29
Ксенофобия – ненависть к другим народам.
30
По уточненным данным – 42 процента.
31
Жизнь подтвердила прогноз Яковлева, причем, гораздо раньше, чем он сам предполагал.