Мария

— Я тебя люблю!

— Я люблю тебя!

— Только тебя!

— Только с тобой!

В какой-то момент, когда Виктор, в дикой страсти переводя движения поцелуев с рук на грудь Марии, с груди на плечи, с плеч на шею, не смог остановиться, поскольку Мария творила то же самое с другой стороны, целуя Виктора, их губы встретились друг перед другом… все замерло.

Вечность остановилась.

— Маша!

— Витя!

И их губы сплелись в таком страстном поцелуе, что казалось, они превратились в единое целое, единое целое, скрепленное пламенем страсти.

Неизвестно, сколько времени они провели в таком положении, но когда, их горячие тела наконец распались на два, едва способные дышать, Виктор, положив голову на подушку, сладко сказал:

— Это волшебство…

— Это волшебству, — повторила за ним Мария.

Словно мягкий, незаметный, но стремительный вихрь пронесся по номеру, сметая всё на своем пути. Комната покрылась багровым туманом, который принялся медленно рассеиваться.

Мария сидела в кресле, облаченная в какой-то странный, но изящный черный балахон. На столе стояла свеча. Виктор сидел напротив в своем костюме.

— У нас мало… — дрожащим голосом произнесла Мария. — У тебя мало времени.

— Маша?

Мария его не слышала.

— Когда я увидела тебя, то мне стало так легко, что я решила, что смогу справиться с этим. Ты был таким… таким хорошим. Боже, что я натворила!

— Маша?

— Видясь с тобой, я словно питалась твоей… твоим чудом. Те стихи, что ты читал мне, будоражили меня до такой степени, что я не могла совладать с собой. Я не могла объяснить себе, почему, слыша их в твоих устах, меня обдает пламенем. Грустью любви… Все, что ты читал мне, было пропитано этим. Я не могла понять, почему, как? Как в таком человеке заложена эта безысходность…

— Маша!

— Виктор! — Мария посмотрела на него своими чёрными прекрасными, а в эту минуту, казавшимися страшными глазами. — В этой поездке я пыталась непреднамеренно поделила людей на полезных и ненужных. Полезные делают всё, чтобы этот мир существовал, они борются за него, делают его лучше, делают друг друга лучше. Как ты! Но мир обречён, всё же. Со дня создания он мучается в болезнях, войнах, распрях, убийствах… Мир страдает. Зачем хорошим людям терпеть то, на что они обречены? Боже, я не то говорю!

— Машенька, я не понимаю…

— Но, оказалось, что достойных людей так мало, по сравнению со всякой мразью, готовых уничтожать и себя и себе подобных и весь мир в целом. Я отпустила двоих, казалось бы несуразных неудачников, и они полюбили друг друга и теперь, я надеюсь, готовы на всё друг для друга. И я их отпустила в эту грязь. В этот так называемый мир, который не доживет до того момента, когда его сожжет солнце. Он уничтожит себя сам. Но зачем хорошим людям это терпеть, они же будут бороться за него до конца, до своего конца, но в итоге останутся одни мрази. Я их отпустила. В мире ещё много людей, кто сумеет всё испортить, уничтожить, довести до финальной черты, черты, когда тут ужё ничего не останется, и некому будет сражаться за что-то светлое. Их будет настолько мало, что их просто сожрут. Но, шанс всегда есть, он должен быть. Без него не имеет смысл существование, чего бы то ни было. Это надежда. Пусть будет надежда. Ты был моей надеждой. Ты полюбил меня. Но рядом со мной… ты… прости, я снова о стихах. Может, я их просто не так поняла.

Мария плакала. Из её прекрасных больших черных глаз текли слезы. Она поднялась и встала возле Виктора на колени.

— Нет, что ты, — Виктор хотел встать.

— Сиди, Виктор. Дай мне твою руку. — Она взяла его руку и поцеловала её. Меня не нужно было целовать в губы. Я сама виновата, не смогла сдержаться. Эта страсть, эта любовь! Что ты со мной сделал? Витенька, радость моя. Эти фонтаны… Это все…

— Маша, у меня такое ощущение, что…

— Тише… Осталось совсем мало времени. А я хотела бы тебе столько сказать.

— Так, говори, милая, — Виктор совсем растерялся.

Слезы лились из глаз Марии беспрерывно.

— Откуда это? Слезы, откуда у меня это? Откуда эта тяга к тебе?

— Ты же человек, у каждого есть чувства, сердце…

— У меня нет сердца! — плача, воскликнула Мария.

Виктор был сражен.

— Я буду держать тебя за руку, Витя.

— Маша, скажи, что происходит?

Маша даже улыбнулась сквозь слезы.

— Знаешь, Витя. Все живое на этой земле, и не только, на этой, не только в этом мире, рождается и умирает. Рождается и умирает. Можно вечно наблюдать за рождением жизни, как наблюдала и…

— Что, Маша?

— И забирать её, как настанет срок. Это судьба, природа, это… Это вечность! Но люди решили обыграть и судьбу, и природу, и вечность. Они решили, что сами имеют право решать, стоит ли жить другому человеку, людям, целым народам, нациям… А сейчас речь идет уже обо всём человечестве. Ещё до двадцатого века хватало терпения спускать им всё с рук и не вмешиваться. Но теперь, кончено. Я предотвратила войну на юге, там, куда я ездила, я не позволила так легко и просто закупить для этого оружие. Я делаю это по всему миру, потому…

— Почему, Маша, кто ты?..

— Потому, что человек способен уничтожить себя сам, себя и всю землю.

— Маша, кто ты? — не успокаивался Виктор, ощущая, как к блаженству подступает страх, невиданный страх.

— Человек встал у меня на пути, пытаясь пресечь течение времени и изменить вечность, изменить меня!

— Кто ты? — взмолился Виктор.

Упавшая незаметно роза распалась на лепестки и залила черный гранит кровью. Солнце ушло за горизонт. Мир погрузился во тьму…

Мир пылал, истекал кровью, земля была залита кровью. Поля боев остались почти нетронутыми, и трупный запах разметался по земле. Возвращаясь с востока, Генрих опередил свой отряд и ехал один на своем коне, еле передвигавшим покалеченные ноги. Генрих был весь в крови. Вся одежда, лицо, руки. Он чувствовал это, но не мог найти сил, смыть всё с себя.

Он направлялся к своему замку, проезжая мимо деревни, как услышал в одном из домов старушечье причитание. Он спустился с коня и направился к этому дому. Зачем это ему было нужно, он не понимал. На всём следовании своего пути он то и дело слышал стоны, да причитания. Темнело. Солнце разбрызгивало зловещий багрянец по всей округи, стараясь спрятать кровь, залившую её.

Войдя в хижину, он увидел старуху, склонившуюся над телом молодого воина, видимо недавно вернувшимся, но умершего только что от ран. Старуха взглянула на Генриха, и ничего не сказав, вернулась к причитаниям. Генрих огляделся и вспомнил, что в один из соседних домов он поселил Грету, девочку, пришедшую к нему от Агнессы.

— Бабушка, не подскажешь, Грета где живет? — спросил он.

— В соседнем доме, — безучастно ответила старуха.

Выйдя наружу, Генрих обнаружил, как сгустились сумерки. Кровавый закат был уже готов погрузить округу во тьму. Дойдя до соседнего дома, Генрих расслышал детский голос:

— Господин! — Это была Грета.

Генрих бросился в хижину и тут же у самого порогу на лавке увидел Грету. Она была настолько худа, что казалось, порыв ветра, влетевший внутрь от открывающейся двери, мог сдуть её.

— Господин, я знала, что вы вернётесь, — еле простонала она.

— Грета, я перенесу тебя к себе в замок.

— Уже поздно, господин, я видела его, — промолвила Грета.

— Кого, девочка?

— Чёрного всадника.

Генрих серьёзно взглянул на девочку, вместе с чем, поднял её на руки и вынес из хижины. Тьма сгущалась.

Забыв про коня, Генрих пешком направился к замку, неся на руках умирающего ребенка.

— Господин, не нужно. Прошу, господин, остановитесь.

Генрих остановился, сел на колени, не выпуская из рук Грету. Слезы навернулись на его глаза. Он понимал, что девочка обречена.

— Спасибо, что не забыли меня, — еле слышно произнесла Грета. — Я только вас и хотела увидеть, перед тем, как он заберет меня. Вы хороший…

И Грета испустила дух. Генрих принялся рыдать, положив девочку перед собой. Ему не хватало дыхания.