Страница 1 из 2
Одинокие истории
Нэкомата
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Ичиро Асакава обнаружил, что превратился в огромного кота. «Откуда такая напасть?» – размышлял он, разглядывая лапу цвета сахарных облаков, в которую превратилась его ладонь. Он попытался сжать кулак: из-под белого пуха показались прозрачные кривые когти, ровно пять штук на каждую розовую, как щеки гейши, подушечку.
В ужасе вскочив с футона, Асакава приземлился на все четыре конечности и с непривычки чуть не рухнул обратно, лишь взмах хвоста помог вернуть равновесие. Хвост изгибался, подобно змее, переливаясь абрикосовой шерстью.
Неумело переступая кошачьими лапами, Ичиро дошагал до блюда, служащего для утренних омовений. В воде отразилась огромная морда с желтыми глазами и усами – длинными, как рыболовные удочки. Рыжий кот, вид которого он принял, едва помещался на трех татами, задевая хвостом седзи.
За рисовым полотном появился темный сгорбленный силуэт, и Ичиро испуганно отпрыгнул, со звоном уронив блюдо.
– Господин Асакава, – раздался голос старого слуги, работавшего у них уже не первый десяток лет, – ваши родители ждут вас к завтраку. Господин Асакава?..
Ичиро хотел было ответить, но из его клыкастой пасти вырвалось лишь громкое утробное: «няяяууу!».
Спустя два дня после загадочного превращения, Ичиро научился передвигаться на четвереньках и ловко залезать на деревья. Затаившись в высокой траве, он ловил бабочек, то и дело распугивая слуг своим рыжим видом.
Впервые за долгое время не было ни забот, ни душной конторы, в которой Ичиро, сгибаясь над бумагами и пачкая руки чернилами, днями напролет старательно выводил каждый иероглиф. Казалось, вот оно, счастье! Скользкое, как парчовый карп, оно было поймано кошачьей лапой и крепко зажато в когтях!
Однако родители не одобрили его ребячества. После того, как Асакава, заигравшись, случайно уронил пагоду, отец запер его в амбаре. Мать же даже не взглянула в его сторону, так она была зла! Пытаясь растопить лед их сердец, Ичиро переловил мышей, что скреблись ночью, воруя рис. Впрочем, этим же вечером мать вошла в амбар, неся миску свежего молока. Но завидев аккуратно разложенные серые тушки, упала без чувств, разлив молоко по полу. Как назло, поблизости не было никого, кто мог бы помочь ей. Пытаясь позвать на помощь, Ичиро принялся громко мяукать, однако слуги не спешили приближаться к амбару.
Асакава, недолго думая, начал вылизывать ее лицо, и от касаний шершавого кошачьего языка мать тотчас же очнулась. Ей это совсем не понравилось. Она принялась стучать ногами и кричать, чтобы Ичиро убирался прочь. Неужели она гневалась на того самого Ичиро, что с детства во всем потакал ей? Ичиро, для которого мастерила из соломы зверей? Ичиро, так любившего свою мать!
Наконец подоспели слуги и принялись кричать на него, размахивая бамбуковыми палками. В ответ Асакава шипел и рычал, он бы им показал, будь у него кулаки! Но были лишь когти, дерущие спины, и зубы, рвущие плоть.
Слуги завопили, и в следующий миг Асакава схлопотал меж ушей.
На следующий день в его амбар пришел доктор в круглых очках, а так же священник, облаченный во все белое. Спящего Асакаву крепко связали и, когда тот очнулся, то не мог пошевелить и лапой, пасть же сдавливала горькая веревка. За доктором стояли хмурившийся отец и мать, по щекам которой все текли и текли блестящие слезы.
Доктор, будто не замечая свирепого рыка, щупал голову да смотрел на зрачки. Один раз он так сильно ткнул в нос, что Ичиро в бешенстве попытался укусить его за палец.
– Ичиро! – грозно воскликнул разозлившийся отец. – Не позорь нашу семью! Перестань вести себя, как полоумный!
«Мне больно!» – ответил Ичиро, но по обыкновению не был услышан. Из-под усов вырвалось лишь слабое «няяяууу».
Доктор встал с колен и, поправив очки, принялся что-то искать в ветхом свитке. Стекла поймали озорной лунный блик, и Асакава пожалел, что не может поймать его.
– Все ясно! Душевный недуг поразил вашего сына, – многозначительно цокнув языком, произнес доктор и осторожно посмотрел на священника. – Если дать ему отвар из…
– Никакой отвар тут не поможет! – священник перебирал нефритовые бусины четок и качал головой, как болванчик. – Хитрый дух нэкомата, вот в чем причина!
Мать застонала и вышла. За дверью раздались безутешные рыдания.
– В двух днях пути отсюда есть лечебница, там служит врач из Англии, – тихо добавил доктор, отступая назад и словно прячась в тени священника. – Он бы мог помочь вашему сыну…
– Я справлюсь и без чужаков! – воскликнул тот, и рукава его кимоно взметнулись вверх, как крылья аиста. Доктор покорно опустил голову. – Ведите его в храм!
Весь день и всю ночь священник читал молитвы, дымя благовониями, и срезал шерсть с головы, но уши и хвост никак не исчезали. Утром же храм посетил старейшина, чьи седые усы вызывали уважение у всей деревни:
– Ходят слухи, что Ичиро Асакава одержим злым духом, – мудрый старец гладил бороду и смотрел на кота, лежащего на татами, свернувшись калачиком. – Ему нет места среди нас!
– Злой дух хитер, – запричитал священник, вытирая взмокший лоб тканью. – Но я смогу извести его до захода солнца.
– …Если ничего не выйдет, – добавил доктор, поправляя круглые очки, – я сам лично отвезу его в лечебницу, где ему и место.
Старейшина согласно закивал. Ичиро закрыл глаза и проглотил слезы, соленые, как бескрайнее море.
История об одержимом юноше быстро разнеслась по всей округе. К вечеру жители собрались возле храма поглазеть на кота-Ичиро. Среди них был и Старейшина, севший на деревянном помосте. Взгляд его был задумчив, но решителен.
– Изгнать его! Изгнать из деревни! – завидев Асакаву, появившегося из храма, толпа загалдела, как стая ворон. Ичиро держал спину так прямо, как мог, и прятал хвост под полами кимоно.
Старейшина поднял руку, и, повинуясь его воле, толпа, наконец, утихла.
– Славный народ нашей деревни собрался здесь, чтобы признать тебя, Ичиро Асакава, свободным от злого духа! – голос старейшины раскатился по воздуху, густому и сладкому от цветения сакуры. – Иначе будешь изгнан. Ты понял меня, Ичиро-кун?
В паре кошачьих прыжков от него тревожно блестели глаза его семьи. Асакава утвердительно кивнул. Толпа вновь возбужденно зашумела, как голодный океан.
– Так ступай же на двух ногах как человек!
Ичиро сделал первый мучительный шаг. За ним следующий, и еще, и еще… Тяжело дыша, с хрустом в тонких пятках, он доковылял до помоста и рухнул на колени перед старейшиной.
– Теперь ешь, как человек! – старейшина поставил перед ним поднос. В миске был дымящийся рис, рядом лежали палочки.
Асакава, с трудом сгибая пальцы, взял палочки в лапы. Эту на один, вторую – в другой… Но большой палец был слишком короткий, и палочки все время выпадали. Видя его все новые и новые попытки, старейшина стал хмурить брови и поглаживать усы. Понимая, что вот-вот себя выдаст, Ичиро проткнул натянутую между пальцами кожу насквозь. Как же больно быть человеком!..
Палочки, наконец, легли в лапу, и, роняя капли крови в свежий рис, Асакава поймал комочек и сунул его в пасть. Священник хотел было возразить, но старейшина жестом остановил его:
– Злой дух не стал бы вредить себе.
– Злой дух хитер, – смущенно отозвался священник, – но глотку ему обжигают священные звуки. Молись!
И Ичиро стал молиться. Не в ладах с языком, он тянул звуки «хум» и «ньям», «тхам» и «чхонг», как когда-то учил его отец, и касался лбом деревянных досок. При каждом подъеме на его хребет будто обрушивались горы, горло пересохло, как старый колодец, но Асакава продолжал петь священную мантру.
Священник слушал и кивал в такт. Старейшина одобрительно поглаживал усы и, когда Ичиро закончил, хотел воздеть руку, но доктор остановил его: