Анискин и Боттичелли

- Чего надо?

Делая прельстительные жесты, подмигивая, сутулясь и "детективно" улыбаясь, Лютиков заманил Буровскмх за березу, взяв за руку, шепнул на ухо:

- Есть!

- Чего есть?

- Икона!

Лютиков мгновенно выхватил из-за спины такой же газетный пакет, какой бросил в Обь.

- Вот такая! Бери! Дешево отдаю - десятка!

Буровских постучал Лютикова пальцем по лбу, сморщился, закрыл глаза.

- Три рубля! - сказал он торгашеским голосом. - Нет, два!

- Бери!

Получив два рубля, Лютиков начал пританцовывать на месте.

- Куда спрячешь? Есть верное место, сам Анискин не найдет...

Буровских снова постучал пальцем по его лбу.

- "Вечерний звон, вечерний звон"... - пропел он. - Впрочем, постой, переплатил я! Гони обратно рубль! Ну!

Лютиков протянул ему рубль.

- Могу и задаром отдать, - сказал он. - Когда придешь?

- Куда?

- Место смотреть.

Буровских запел:

- "Я приду к тебе под вечер, когда улица заснет..."

После этого повернулся, забыв о Лютикове, пошел к силосной башне, возле которой уже разгуливал бригадир, гневно и угрожающе потирающий руки:

- Гуляешь, сукин сын! А все вкалывают! За тебя вкалывают, гитара чертова!

На шум подошли остальные "шабашники", и тогда Буровских вынул из-за спины икону.

- Рубль отдал! - смеясь над самим собой, сказал он. - Пришел этот шут с буровой, говорит: "Купи!" Просил десятку, отдал за рубль... - Он задумался. - Для чего я ее купил? Рубль - это же тонкий стакан портвейна три семерки...

Глафира с огорченным и даже немного растерянным лицом выходила в сопровождении тонкой высокой старухи из третьего дома. Старуха была улыбчивая, доброглазая, видимо, когда-то очень красивая.

- Так, говоришь, он был маленький, при зеленых очках, без бороды, но при крупном усе? Ус, спрашиваю, был сильно крупный?

- Мабуть до ушей, - по-украински запевно ответила старуха. - Сильно крупный был у него вус, а очки, мабуть, не мене блюдца для варенья... Выспрашивал, кто ищо иконы торгуить. Гоношистый такой, глазом шарить, зуркает, зуб у яго со свистом...

- Спасибо, Семеновна, прощевай, Семеновна!

Глафира шла по улице с прежним огорченным лицом.

- Это чего же получается, отец, это как же выходит так, дядя Анискин? Ведь их получается двое, а может, поболе. Это ведь тебе, отец, с шайкой, может, придется схлестнуться...

В кабинете Анискина шел неприятный разговор. Сам участковый стоял столбом, а посередь комнаты, закинув ногу на ногу, сидел рабочий с буровой Георгий Сидоров. Ленивый и снисходительный, между тем говорил вещи опасные.

- Бить морды я не люблю, устаю я... А вот за то, что вы за мной "следопыта" пустили, гражданин Анискин, можно и погоны уронить да и без пенсии остаться... - Он меланхолически вздохнул. - Устаю я... Вот и спрашиваю: кто вам позволил ко мне его приставить? Лютиков, я им интересуюсь, для вас слежку за мной ведет? По вашему приказанию, спрашиваю, он мне иконы продать старался? Ась? Что-то я ответа не слышу от вас, товарищ Анискин? А я, между всем прочим, рабочий! А это что значит? Гегемон - вот что это значит, а вы за мной... Спрашиваю: ошибочная политика?

Анискин еще строже прежнего выпрямился, сделал руки почти по швам, глаза уставил в стенку - так и стоял до тех пор, пока не выдавил из себя следующее:

- Товарищ Сидоров, ответственно заявляю, что Лютиков все это производит по своей, как говорится, инициативе. Недоработал я с Лютиковым, прошу простить меня, товарищ Сидоров.

Сидоров сладко зевнул, поднялся, высокий, медлительный, еле переставляя ноги, пошел к дверям, не оборачиваясь, процедил:

- Не знаю, не знаю, что с вами и делать... - и скрылся.

А участковый громыхнул кулачищем по столу, остервенев от злости, зашвырнул в окошко, что выходило на огороды, старенькое пресс-папье.

- Ну, Лютиков, ну, Лютиков...

В просторной гостиной-горнице участкового Глафира готовилась подавать обед - громыхала на кухне ухватом, сковородником, чашками да тарелками, а за столом сидели Анискин и рабочий Лютиков, который на месте усидеть не мог - все порывался вскочить, но Анискин строгим взглядом его усаживал.

- Продолжаю рассказ, товарищ капитан...

- Продолжайте, продолжайте, рядовой запаса товарищ Лютиков.

- ...Скрывшись за березой так, чтобы ни один нескромный взгляд меня заметить не мог, продолжаю наблюдение за подозреваемым Буровских. Вижу: другие "шабашники" отвлечены работой, принимаю решение: позвать Буровских! Негромко окликаю его, в дальнейшем голос немножко повышаю. Он слышит, подходит, я ему демонстрирую икону, а сам наблюдаю за каждой черточкой его лица, за каждым изменением психологического состояния. Понимаю: он! Начинает рядиться - хитро! Делает вид: мне икона будто бы не нужна, я ими не интересуюсь, но при случае почему не купить... Делаю вывод: игра! Искусная игра, товарищ капитан!

Лютиков полез в карман, порывшись, вынул из него помятый рубль, торжественно произнес:

- Прошу внести в государственное казначейство один, в скобках один, рубль ноль ноль копеек... Прошу оприходовать документально в силу того, что у старой женщины Семеновны я икону получил даром...

- Даром? - живо переспросил Анискин.

- Даром, товарищ капитан! - восторженно отрапортовал Лютиков. Семеновна, извиняюсь, товарищ Савченко - человек исключительной доброты и благонадежности!

- Молодца, Лютиков! Штирлиц!

- Служу Советскому Союзу, товарищ капитан!

- Товарищ рядовой запаса, - наконец нежно спросил участковый, - а вы помните, товарищ рядовой запаса, что я вам сказал на ушко, когда пришел на буровую в тот день, когда церковь обворовали? Какое я вам тогда задание дал?

Закрыв глаза, Лютиков четко ответил:

- Вы сказали: "Ограблена церковь. Даю вам, товарищ Лютиков, ответственное задание..." - Он замолчал, но глаз не открыл. - "Задание... в это дело не встревать! Ежели хоть раз увижу, что вы иконами интересуетесь..."

- Ну, ну!

- ..."что вы иконами интересуетесь, не только штрафану, а сотру в порошок".

- Ко мне с вашей нефтяной Сидоров приходил, - прежним нежным голосом сказал Анискин. - В райком, говорит, напишу, в обком, грозится, сообщу, в Совет Министров, обещает, доложу, в ООН, страшит, телеграмму дам, что участковый инспектор Анискин ко мне, рабочему, пролетарию, гегемону, шпика приставил... Погоны с меня обещает снять, пенсии лишить принимает решение... А я без пенсии - куда? Я, поди, уже и рыбалить да охотничать напрочь разучился... Одна мне дорога - с голоду помирать. Да и тебе, Глафирушка, кусать-то будет нечего, болезная...