Идеалы христианской жизни

«Проповедуйте благовременно и безвременно».

Как понимать это?

Неужели же так, что, например, стать на площади, полной народа, и начать выкрикивать проповедь?

К такому приблизительно способу прибегают деятели известной Армии Спасения. Но можно сомневаться в целесообразности и действенности такой проповеди.

Есть другие правильнейшие пути.

Проповедь Бога и религии может осуществляться – и чрезвычайно красноречиво, чрезвычайно впечатляюще – вовсе без слов.

Постоянно говорить о Боге вовсе еще не значит проповедовать Бога в высоком и настоящем значении этого слова.

Человек, в котором живет истинное, пламенное чувство к Богу, будет без слов заражать своим чувством других…

Бывает, например, что вы придете в церковь без желания молитвы; стоите вначале без чувства и внимания, думая о совершенно посторонних предметах. Но около вас стоит человек, погруженный в истинную молитву, и от этой сосредоточенной молитвы другого человека что-то сильное и благое овладевает и вами. И та хладность, с которой вы вошли в церковь, уже растаяла. Вам тяжело и стыдно за ваше уже прошедшее состояние равнодушия, и вы счастливо подчиняетесь тому потоку теплой веры, которая бьет из души стоящего рядом с вами человека.

Человек, привязанный к другому человеку глубокой и сильной привязанностью, невольно обнаружит эту привязанность самим тоном своего голоса, теми хотя бы немногими словами, в которых будет говорить о нем.

Мне доводилось слышать, как один архимандрит высокой жизни отзывался о своем духовном воспитателе, о великом оптинском старце Макарии. Лицо говорившего сразу получало выражение какого-то умиления, в глазах сверкали слезы, и вы невольно говорили себе: «Как должен был быть высок этот старец, что одно его имя низводит такое умиление на душу его ученика».

Конечно, человек, встречавшийся с Франклином, сразу видел все то благоговение, которое жило во Франклине по отношению к Божеству. И то чувство, с которым Франклин произносил имя Божие (а он не произносил его иначе, если находился на улице, как обнажая голову), – уже одно это показывало всякому, кто имел с ним дело, глубину его религиозных убеждений.

Как в миру люди легко узнают, по тысяче мелких признаков, определяют наличность большого чувства, так истинно верующий носит в себе самом что-то столь значительное, что несомненно отражается во всей его жизни, на всех его делах и поступках. Получается в полном смысле слова та христианская жизнь, которая является в то же время самой громкой самой красноречивой и неотразимой христианской проповедью.

Когда православный архиерей бывает торжественно в храме облачен для совершения литургии, протодиакон громко в лицо ему восклицает то, что должно составлять важнейшую обязанность его звания. Это слова Христовы: «Так да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрыя дела и прославят Отца вашего, Иже есть на небеси».

Проповедь делом доступна решительно всякому, между тем как проповедник, даже одаренный самым высоким и столь редко встречающимся даром красноречия, не произведет на паству никакого впечатления, если паства будет знать, что жизнь проповедника идет вразрез с его словами.

А самое немудреное слово такого батюшки, светлая жизнь которого вся перед крестьянами, всегда дойдет до души и не останется втуне.

И в первые времена христианства так действительно и было. Жизнь мира языческого и жизнь общины христианской представляли между собой поразительное несходство. Это были действительно ясно до резкости разграниченные два царства: царство людского зла и царство Божией благодати.

В одном – себялюбие, безудержность страстей, невероятная порочность, алчное корыстолюбие; в другом – милосердие и самоотвержение, мудрая воздержанность и чистота нравов, в них не было ни одной точки соприкосновения – по крайней мере в главных чертах и основаниях.

И самым сильным доказательством своей проповеди, самым неопровержимым доводом своей правоты христианство могло тогда привести короткие слова: «Посмотрите, как живут наши христиане…»

Можем ли мы теперь сказать те же слова о людях, считающих себя христианами? Могут ли эти слова быть сказаны кем-нибудь о нас самих – в доказательство неверующим истины христианского учения?

Мы Бога нашей жизнью не проповедуем, а треплем в грязи наше звание христианина. И вместо того, чтобы дать людям любоваться нашим светом, мы показываем им большей частью одну тьму, и нередко кромешную.

Независимо от проповеди делами, тем, кто может это «вместить», должен также вести живую неустанную пропаганду между теми людьми, с которыми будет связана его судьба.

Остановимся хоть на одном житейском положении. Искренне верующий молодой человек окружен неверующими товарищами.

Одной из главных его задач должно быть стремление привести их к Богу, пробудить и укрепить в них религиозное чувство.

В людях, далеких от веры, может быть такое предубеждение против духовных лиц, что со священником они и говорить не будут, тогда как с товарищем, с которым они хороши, они, хотя с видом некоторого снисхождения и одолжения, поговорят и на непривычные для них духовные темы, и, может быть, настанет час, когда они этими темами действительно заинтересуются.

И глубокая убежденность товарища, к которому они относятся с уважением и доверием, его горячее желание, чтобы в пробудившейся вере своей тот получил то самое сокровище, которым он давно владеет, сделает свое дело и потихоньку, незаметно может привести его к вере.

Мне лично известен такой случай.

В одной семье крупных помещиков, преданной Церкви, один из сыновей, очень способный и развитой молодой человек, стал отходить от веры под впечатлением книг графа Л. Н. Толстого, которого он даже лично посетил.

В это время он познакомился с одним человеком старше его лет на пять. Этот еще более, чем он, преклонялся перед литературным гением графа Л. Н. Толстого, но совершенно не сочувствовал его убеждениям и жалел тех, на кого его проповедь производила впечатление.

Молодые люди сошлись и, подолгу беседуя о разных предметах, конечно, касались часто и вопросов веры.

Старший, сочувствуя младшему, страдал из-за того, что тот находится под таким ложным влиянием, и их споры, во время которых оба увлекались, превращались почти что в ссоры.

Однажды оба они ехали в далекую деревню на охоту, и на одной станции, где ночью меняли поезд, начав вновь о том же вопросе, наговорили друг другу таких резкостей, что старший, более впечатлительный, решил вернуться обратно, хотя было сделано более половины полуторатысячеверстного пути, и еле его могли успокоить. Так как погода была морозная, а они говорили на воздухе, то он получил сильный насморк, но оба они впоследствии вспоминали это событие своей молодости с удовольствием.

Младший опять вернулся постепенно к Церкви, и, вероятно, это чувство, что о нем так беспокоились и так желали возвращения его к прежней вере, немало помогло ему вновь найти себя.

В переходном возрасте, очень впечатлительном, когда по самой природе вещей мальчик стремится вырваться из-под домашней опеки, очень часто бывают случаи колебания веры или полного оставления ее. Со всех сторон на неокрепший мозг лезут отрицание товарищей, известные книги известных писателей, которые завораживают неопытную молодежь одним своим именем. И не в силах сам разобраться во всем самостоятельно, подросток делает то, что ему кажется самым легким: он огулом подчиняет себя отрицанию.

И сколько бывает тут недоразуменного, непродуманного; сколько таких явлений, которые могли бы казаться смешными, если б не относились к столь важной и священной области.

Я знал одного московского гимназиста, который в течение года, начитавшись отрицательных книг, любил громко заявлять о своем неверии. Однако если он был уверен, что за ним не наблюдают, он очень был не прочь, идя в гимназию в то утро, когда его должны были спросить из трудного предмета, приложиться к иконе, вделанной в стену храма почти против гимназии и принимавшей лобзания младших ее классов… Когда же наступали экзамены, он клал в ручку для пера кусочек ваты от чтимой в Москве Иверской иконы и вообще предпринимал целый ряд действий, которые, по его мнению, должны были обеспечить ему небесную помощь.