Страница 9 из 18
И так сидела она и сидела, и всё-таки решилась. Господин, конечно, ей интересен был, волновал ей кровь, хотя и злил её изрядно, но… Не сегодня…
Она сползла с кровати и села у сундука. Легко, отперла его и не без труда, отварила крышку. Заглянула внутрь, поднеся к сундуку свечу. И там, на дне в темноте в не завязанном, расползшемся кошеле мерцало жёлтым золото. О, она очень любила золото, может, даже больше, чем почести и уважение, и в другой раз не удержалась бы, но не сейчас. Девушка запустила руку в темноту и с замиранием сердца нащупала там благородную нежность бархата. Да, да, да… Это было именно то, что она искала. Чего она вожделел больше, чем своего господина. Она потянули из сундука тяжёлый мешок синено бархата. Вытянула и вытряхнула из него на перину рядом со спящим кавалером голубоватый шар. Она уселась поудобней, взяла шар в руки. Дураки считали, что он холодный, нет, он был тёплый. Дураки говорили, что от него тошнит, если в него глядеть, а у неё от этого только приятно кружилась голова. Она даже не взглянула больше на господина своего, что спал рядом. Её плечи передёрнулись от приятных мурашек, и она заглянула в шар. И начала улыбаться.
Глава 6
Ни секунды Волков не сомневался, что мошенник ему врёт. А тот не отступал, делал серьёзное лицо и говорил:
– Господин хороший, да как же так, наели, напили и теперь платить не хотите.
– Талер сорок два крейцера?– В который раз спрашивал кавалер.– Что ж мы ели у тебя? Чего в твоей дыре можно наесть на талер и сорок два крейцера?
– Так вы пили много, руки устали вам вино носить, вы то ушли, а ваши дружки, да гости, требовали и требовали вина. Едва к утру разошлись. У меня уже спину ломит, а ваши всё кричат: трактирщик, вина тащи. И вино всё лучшее просят. А я им говорю: Господа, ночь на дворе, вы за выпитое ещё не заплатили, а они угрожать, звали меня по скверному, и всё одно, требовали вина. А я людишек-то своих отпустил и носил им вино сам, а у меня спина болит, думаете, моей спине полезно в погреб и обратно по десять раз за ночь, лазить. У меня спина…
– Заткнись ты со своей спиной,– морщился Волков, закрывая глаза ладонью. Голова его вот-вот должна была треснуть.– Вино твоё -дрянь, от него помереть можно. Не может оно столько стоить.
Он зажмуривается. А глаза у него всё равно болят. Лучше бы пиво вчера пили, и голова бы не так болела, и денег этот мошенник просил бы в два раза меньше.
Вошёл Ёган, и бесцеремонно отодвинув трактирщика, поставил пред господином чашку с густым супом и кружку с пивом.
– Ешьте, поможет,– обещал он и пояснил,– похлёбка, чечевица на говядине и пиво. В раз оживёте.
Волков нехотя взял ложку.
– Господин хороший,– загнусавил трактирщик,– ну так как же насчёт талера и сорока двух крейцеров?
– Заплачу, уйди,– простонал Волков.
А Ёган стал выпихивать трактирщика из комнаты, приговаривая:
– Иди, дядя, иди, не доводи до греха, хозяин мой добрый-добрый, а осерчает – так даст, что голова прочь отлетит.
– А деньги?– Ныл трактирщик.
– Будут тебе деньги, потом, иди пока что.
Выпроводив трактирщика, он запер дверь и подошёл к столу. И сказал со знанием дела:
– Вы похлёбку-то кушайте, и пиво пейте, иначе не отпустит.
– А кто у меня был ночью?– Спросил кавалер и, собравшись с силами, сделал два больших глотка из кружки.
– Был? У вас?– Спросил Ёган.
Но спросил он это так неловко, что Волков сразу заметил фальшь. Хоть и больной, но всё видит.
– Наблёвано возле кровати,– произнёс Волков.
– Так может это вы,– говорил Ёган, стараясь не смотреть на кавалера.
А тот так и сверлил слугу больными глазами. И ведь не отвернется, не поморщится, так и смотрит. Глаз не отводит.
– Так может то вы?– Предложил Ёган нерешительно и со вздохом.
– Дурак,– рявкнул господин, и встрепенулся. И тут же поморщился от приступа боли в голове. И переждав её продолжил.– Дурак! Говорю, со мной такого не было с детства, как в лучниках пить начал, так не было такого. Говори, кто был у меня ночью?
– Может, Агнес была.– Нехотя ответил слуга.
В это «может» Волков опять не поверил. Не умел Ёган врать.
– Агнес была тут ночью?– Уточнил кавалер.
– Да, вроде,– сказал Ёган и начал подбирать с пола вещи господина.
Хоть и было ему тяжко, кавалер сразу встал, сразу нашёл кошель свой, достал из него ключ, и к сундуку пошёл. Переступая через наблёванное, подошёл к сундуку, раскрыл его, и только тогда успокоился, когда нашёл шар на своём месте. Он и золотишко проверил. На «глаз», так и оно было целым.
Пошёл за стол, сел, ещё выпил пива. А Ёган на него косится и, вроде как, даже доволен, чертяка, что господин волновался. Радуется про себя.
– Как пьян буду,– сказал Волков,– так до меня её не пускай. Понял?
– Да попробуй её не пусти,– кисло отвечал слуга.
– Бабы боишься?– Заорал вдруг кавалер, опять поморщился от боли, но не унялся, и продолжил орать.– Да не бабы боишься, девки, что от тебя в половину будет.
– Да не баба она, и не девка, сатана она, злобная, – вдруг храбро забубнил слуга,– и не я её боюсь, а все её боятся. Один вы, от глупой храбрости своей, ничего не боитесь, видно, всю боязнь вам на войнах вместе с головой отбили, и не видите, что она демоница злобная, ведьмища… Погубит она вас. Она же…
– Заткнись, – зашипел на него Волков, и грохнул кулаком по столу,– прикуси язык. Дурак деревенский. Раскудахтался. Чтобы слов таких я не слышал. Сам подлец, трус, так хоть других не пугай. Пошёл вон отсюда.
Ёган подошёл к двери и сказал:
– Бедой от неё несёт, как от падали тухлятиной, вы, может, и принюхались уже, а другие-то чувствуют.
– Убирайся,– зло сказал Волков.– И язык свой прикуси.
Прежде чем выйти, слуга добавил:
– Господа офицеры вас с утра дожидаются. Сказать им что?
– Умываться неси,– всё ещё не по-доброму говорил кавалер,– и одежду чистую.
То ли пиво подействовало, то ли похлёбка, а может и просто здоровье его крепкое, но через пол часа кавалер спустился вниз вполне бодрым и в чистой одежде.
Господа офицеры встали из-за стола, когда он пришёл к ним. И тоже они не все были бодры. Брюнхвальд был зелен лицом, а Бертье грустно морщился, словно проглотил что-то невыносимо кислое. Только не молодой уже Рене был свеж и подтянут, словно и не пил вчера, он и начал разговор после взаимных приветствий.
– Кавалер, поутру мы сказали своим людям, что вы им от щедрот своих передали всё продовольствие, что есть у вас в обозе. Они были превелико рады, благодарят вас.
Волков этим словам ротмистра удивился. Он этого припомнить не мог. Неужто он отдал три телеги продовольствия «за здорово живёшь». Но удивился он про себя, всё равно, обратно ведь не попросишь. Поэтому продолжал слушать.
– И когда мы людям нашим сказали, что вы даёте нам землю под дома бесплатно, – продолжал Арсибальдус Рене,– и обещаете помощь, наши люди собрались, поговорили, и решили спросить вас, а не будет ли на вашей земле ещё места и для них?
– Земля моя огромна,– ответил Волков, чуть подумав, он как раз был бы не против, если бы хорошие солдаты поселились бы на его земле. Вот только…– Но, сколько их, многим я помочь не смогу.
– Много, – сказал Рене,– те солдаты, что имеют семьи и дома, решили идти к себе, воевать вреде ни кто из здешних господ не собирается, работы нам нет, а те, кому идти некуда просят у вас дозволения жить на вашей земле.
– Так, сколько же их, сколько?– Не мог понять Волков.
– Сто двадцать шесть человек,– сказал Рене, и тут же словно испугался, такой большой цифры, стал Волкова заверять.– Люди, люди все очень хорошие. Послушные, смирные, лодырей и воров мы никогда не держали, – он кивнул на Бертье,– Гаэтан не даст соврать. И солдаты крепкие, арбалетчики есть и аркебузиры.
Сто двадцать человек солдат?! Нет, нет и ещё раз нет! Это пусть господа ротмистры кому другому про смирных и послушных солдат говорят, но уж точно не ему. Волков сидел и молчал, он знал, что смирение и кротость солдат длится совсем не долго. Тяжело быть кротким, когда тебе хочется есть, а нечего, и у тебя на поясе тесак, которым ты умеешь, и главное не боишься, пользоваться.