Страница 17 из 18
– О, о, о,– вырывалось их под неё.
Агнес засмеялась.
– Дура, а ещё перечила мне. На каждое мое слово огрызалась, а сама волю должна была мою исполнять. – И заорала, снова ногой притопнула.– И всё! Слышишь, волю мою исполнять!
И опять посмеялась, чувствуя, как вздрагивает от страха под её стопами спина служанки.
– Отныне, будешь собакой моей. – Продолжала она.– И имя у тебя буде собачье. Утой будешь. Слышишь?
– Да, госпожа,– в пол пробубнила Астрид.
– Как звать тебя?
– Звать меня Ута?– Глухо сказал служанка.
– Громче!
– Утой меня звать.– Отвечала служанка громче.
– И кто ты?
– Собака… Я собака ваша.
– Молодец.– Удовлетворённо произнесла Агнес, слезая со спины служанки,– встань на колени.
Та быстро повиновалась. Агнес как увидела синеющую щёку её, так опять засмеялась, но тут же взяла себя в руки и заговорила строго:
– И бежать не думай от меня. – Она с наслаждением стала говорить служанке, заглядывая ей в глаза. – Я найду тебя, коли сбежишь. Найду и покараю. Сначала через дыру твою вырву из тебя твою бабью требуху, затем пальцами этими,– она поднесла к самым глазам служанки скрюченные пальцы свои,– один за другим выдавлю глаза твои коровьи, а после разрежу тебе грудь, и достану твоё сердце вместе с бессмертной душой твоей и сожру его сырым.
Ясно тебе?
Астрид, а вернее уже Ута, мелко кивала головой, соглашаясь и дрожа от страха.
– Отныне и на век, будешь ты псиной моей, при ноге моей. До смерти. Повтори!
– Да, госпожа,– прошептала служанка,– псина я ваша, навек.
– Вот и хорошо, – вдруг абсолютно спокойно продолжила Агнес.
Она пошла, забралась на кровать и сказала:
– Книгу сюда подай, и поднос мне с едой неси.
Ута вскочила и бегом кинулась исполнять приказание, а Агнес сидела на кровати и была счастлива. Только вот рука у неё стала болеть, пальцы под кольцами опухли, и кольца теперь слезать не хотели.
Ута принесла ей книгу и поднос с едой и вином, поставила ей его на кровать. Делала она это расторопно, не то, что раньше.
– Принеси мне масла с кухни, а то кольца не снимаются, отбила об рыло твоё всю руку себе.
Служанка бегом побежала, а девушка осталась в комнате одна на кровати с вином, едой и книгой. И в минуту эту была она счастлива. Так счастлива, как никогда ещё не была. Ещё бы! За один день она получила себе две нужные вещи: книгу, интересную и нужную, и рабыню на века. За один всего день!
Глава 12
Заспанный сержант городской стражи велел людям своим отпереть ворота, хоть и не по уставу это было, ведь солнце ещё не встало.
Волков, все его люди, офицеры Брюнхвальд, Рене и Бертье и землемер Куртц выехали из города, а за ними на своей великолепной карете ехала Агнес и её служанка Ута. Агнес была весела и бодра, хоть и темень ещё на дворе стояла такая, что петухи ещё не кричали. Она ехала в поместье своего господина и радовалась. Вот только она это поместье уже своим полагала. И ничего, что оно принадлежит её господину. Ничего! Он для неё господин, конечно, но для всех других она госпожой будет. Ей не терпелось доехать. Уж всему тамошнему мужичью она покажет, кто у них хозяин. Уж кланяться она их научит.
Напротив, с фиолетовой левой половиной лица сидела служанка. Она была не весела, не выспалась, спала в одежде, на полу, прямо у ночного горшка, без подушки и без одеяла, по-собачьи, как и наказывала госпожа. Спала дурно, но ничего не попишешь, сама виновата, раз госпоже осмелиться перечить. Тем более, что госпожа утром обещала ей подстилку найти. Только не от того, что жалко ей было служанку, а от того, что платье и передник служанки от пола стали грязными, так как пол был не шибко чист. Лицо она пыталась замазать белилами. Да разве такое замажешь? Хорошо, что темно, а то все смотрели бы.
Думали, что людей Бертье и Рене вместе с обозом ждать придётся, но нет, люди были дисциплинированы. Вместе с обозом они уже ждали кавалера и офицеров у ворот. Это Волкову понравилось. Не врали Бертье и Рене, хорошие у них сержанты и солдаты. Сразу и двинулись. Темно ещё было, а дорога худа. Держались так, что бы солнце по левому плечу вставало.
Поехали на юг в ту землю, что зовётся Эшбахт и которую иные называют западным Шмитценгеном. В общем, ехали они в имение, в жалованный удел рыцаря Божьего, Хранителя веры, Иеронима Фолькофа, которого прозывают Инквизитором.
Возбуждение, волнение и желание скорее увидеть свою награду, что жило в нем уже несколько дней и что не могли унять все разговоры о скудости его земли, сразу пошли на убыль, как только стало светать.
Едва солнце осветило их путь, так он увидел дорогу на юг, дорогу, что вела к Эшбахту. И тянулась туда не дорога, а жалкая нитка, две почти заросших колеи от колёс мужицких телег, что вели мимо бесконечных невысоких холмов, заросших жёстким и корявым кустарником.
Вниз – вверх, вниз – вверх и так до бесконечности.
– Весной тут в низинах вода стоит? – Спросил Волков у землемера Куртца, разглядывая окрестности.
– И осенью стоит. Весной от паводка, если снег ляжет, а осенью от дождей.
– Тут, наверное, на телеге не проехать?
– Только верхом, – подтвердил землемер.
– И как же мужики урожай вывозят? – Кисло спрашивал кавалер, не очень-то надеясь на ответ.
– То мне не ведомо, – отвечал Куртц, он вдруг поднял руку и указал на восток, – может по реке, вон она, Марта начинается. Тут её истоки.
С холма открылся вид на реку, в проплешине меж холмов и кустов, в лучах восходящего солнца блеснула вода. Не река, а ручей ещё, десять шагов, не шире.
– Марта! – Воскликнул Брюнхвальд. – Вот как она начинается, а в Хоккенхайме так широка, что в утренней дымке другого берега и не рассмотреть. А тут ручей – ручьём.
– Кавалер, – произнёс землемер, указывая вперёд, он уже и карту достал, развернул её, – видите тот холм?
– Да, – сказал Волков невесело. – Прекрасный холм.
Холм как холм, разве что выше всех других, дорога его оббегала слева. Ничего особенного.
– Там, где он кончается, – Куртц показал ему карту, указывая линию пальцем, – там начинается ваша земля.
Вот она, оказывается, какая его земля. Бурьян, репей в низинах да унылые холмы, заросшие барбарисом, козьей ивой и шиповником.
Да и кусты-то чахлые кроме ореха, тот рос высокий. Кроме него только лопухи вокруг хороши.
А на срезах холмов земля виднеется, вся жёлтая или красная.
Волков тем временем объехал холм, реку ему видно уже не было, да и не было у него желания смотреть. Он повернулся и позвал Ёгана. Тот тут же подъехал.
– Ну, видишь, что за земля вокруг?
– Дрянь земля, – беззаботно отвечал тот. – Суглинок поганый.
– Суглинок. – Мрачно повторил Волков оглядываясь. – Ни пахоты, ни лугов, ни покосов. Бурьян да орешник.
Говорил так, словно это Ёган виноват. Словно этот он ему лен даровал.
– Холмы есть, – вдруг сказал тот, – трава под кустами есть. Мало-мало, а есть, козы прокормятся, а может, и коровы где поедят.
– Дурак, – сказал кавалер, – я по-твоему что, коз разводить должен?
– А что? А хоть и коз, – не унывал Ёган, – чем плохи козы?
Он на секунду задумался и продолжил:
– Коза – она очень неприхотливая скотина. Болота, камень, лес – ей всё нипочём, везде себе пропитание найдёт. А от неё молоко, шерсть да шкура какая-никакая под конец. И мясо ещё, чуть не забыл!
Волков обернулся за спину на людей что шли за ним, там их было чуть не полторы сотни, шли они в надежде, что им будет в его земле прокорм. Тащили и везли в обозе свой нехитрый солдатский скарб, инструменты, палатки, котлы да одеяла.
Конечно, не упрекнут они его. Ведь он не звал их с собой: ни их, ни их офицеров, он даже Карла Брюнхвальда не звал. Ничего им не обещал. Сами попросились. Но всё равно было ему неприятно, что ведёт он их в такую пустыню.
А ещё было ему немного стыдно. Стыдно от того, что все эти люди вдруг увидят, что наградили его землёй бросовой. Кинули ему безделицу, мол, и так ему сойдёт. Мол, каков сам, такая и награда, и вот от этих мыслей ему совсем тяжко становилось. И начинал он потихоньку свирепеть, как только увидел землю свою. Ехал, глядел на всё угрюмо, думая, что его обманули.