Страница 4 из 35
На полпути он столкнулся с Николасом, вышедшим со свертком из автоматических дверей супермаркета.
— Привет, док. Как дела?
— Отлично. Я иду повидать Рэя Флорума. — Они встретились, как обычно встречаются знакомые, спешащие по делам. Вообще, в таком маленьком городке трудно было не иметь знакомых.
— Слышал об утопленнике, найденном вчера?
— Да, — доктор Дифорс быстро отвернулся и сплюнул. Он был рад встрече. Во-первых, ему хотелось оттянуть время свидания с Флорумом, которого он немного побаивался, во-вторых, ему нравился Николас. — Ты, наверное, его знаешь. Он жил недалеко от тебя.
— Догадываюсь.
— Его фамилия — Браум. Барри Браум.
Николас на какое-то мгновение почувствовал легкое головокружение, он вспомнил слова Юстины, сказанные на пляже в тот день, когда они встретились: «Довольно-таки опасное место». Она и не догадывалась, насколько была права.
— Да, — медленно сказал Николас. — Я знал его. Одно время мы работали вместе в рекламном агентстве.
— Прости меня, Ник. Ты хорошо знал его?
Николас задумался. У Браума был великолепный аналитический ум. Он разбирался в публикациях лучше всех в агентстве. Какое потрясение узнать, что его больше нет в живых!
— Довольно хорошо, — задумчиво ответил он.
В сумерках звучала медленная музыка. Пальцы Юстины дрожали, когда он впервые взял ее за руку и новел на крыльцо. Все было замечательно. Они танцевали весь Вечер. Юстина с удовольствием танцевала и прекрасно чувствовала ритм.
Они стояли на крыльце, касаясь друг друга плечами, когда она сказала:
— Всему в своей жизни я обязана книгам. Сначала я едва ли в чем разбиралась. Пока моя сестра, умеющая отлично ладить с людьми, ходила на различные вечеринки, я проглатывала одну книгу за другой. Это продолжалось недолго. Нет, я не бросила читать, но стала выбирать книги. — Юстина засмеялась так счастливо, что даже удивила его. — О, я словно бы поднималась по лестнице! Сперва — Гримэйк, потом — Говард, особенно любила Робин Гуда. Однажды, когда мне было уже шестнадцать, мне попалась книга маркиза де Сада. Я была просто очарована им. Почему-то мне пришло в голову, что свое имя я заслужила любовью к книжным рыцарям. Я спросила об этом маму. Она сказала: «Знаешь, нам с отцом просто понравилось это имя». Как я потом жалела, что задала этот вопрос! Моя фантазия была лучше реальности. Они оба оказались просто банальными людьми.
— Твой отец американец?
Юстина повернула к нему лицо, которое осветил тусклый свет фонаря.
— Настоящий американец.
— Чем он занимался?
— Пойдем в дом, — сказала она, отвернувшись. — Я замерзла.
На фотографии был изображен коренастый мужчина с массивной челюстью и бесстрашными глазами. Под снимком было написано: Стенли Толлер, начальник полиции 1932–1964. Рядом с фото висела обрамленная в рамку копия картины Нормана Рокуэлла «Беглец».
Кабинет был в форме правильного куба с двойными окнами, выходящими во двор. В это вечернее время двор был пуст.
— Оставьте свои медицинские термины, док, и объясните все на нормальном английском языке, — сказал лейтенант Рэй Флорум, начальник полиции западного побережья Бриджа. — Так что вы хотели сказать об этом утопленнике?
— Я пытаюсь объяснить вам, — медленно и терпеливо разъяснял доктор Дифорс. — Этот человек умер не от того, что захлебнулся.
Рэй Флорум откинулся на спинку высокого деревянного стула, тот затрещал под его тяжестью. Лейтенант был грузным человеком, что являлось причиной насмешек сослуживцев. У него было широкое округлое лицо с кожей темно-коричневого цвета, узкие, словно постоянно прицеливающиеся глаза и большой красный нос, пепельные волосы были подстрижены ежиком. Он носил коричневую форменную рубашку не потому, что ему это нравилось, а потому, что должен был носить.
— Что же дальше, — сказал Флорум, растягивая слова. — От чего он умер?
— Он был отравлен, — сказал доктор Дифорс.
Флорум откинулся на стуле, скрестив руки на животе.
— О'кей, док. Я весь внимание.
— Этот человек умер прежде, чем коснулся воды, — вздохнул доктор Дифорс. — Это не скроется от глаз Флоуера, а тем более медицинских экспертов. — Флорум хмыкнул, но промолчал. — Взгляните — на груди этого человека есть маленькая колотая рана, которую можно было бы принять за повреждение, полученное от удара о камни. Эта рана натолкнула меня на мысль взять анализ крови из аорты, где скапливается яд; смерть наступила примерно через двадцать минут. Это какой-то необычный яд, вызывающий аритмию сердца.
Флорум щелкнул пальцами.
— Ясно! Сердечный приступ.
— Да.
— Вы уверены?
— Насчет яда, да. Я сделал несколько тестов. В ином случае я бы не пришел сюда. Кроме того, я установил, что то, чем был проколот убитый, должно было остаться в его теле.
— Выходной раны нет?
— Нет.
— Оно могло выскочить от удара. Или в море…
— Или было вытащено из тела после того, как оно упало.
— Что вы говорите, док… — Он сделал паузу, отбросив снимки в сторону. — Этот парень Барри Браум, работавший одно время в агентстве Сэма Голдмэна, был убит? Да еще таким способом? Зачем? Он жил один. Ни жены, ни друга… — Флорум замялся. — У него есть сестра в Куинсе, с которой мы уже разговаривали. Мы обыскали дом. Ничего. Никаких следов взлома, ничего не пропало. Машина стоит на том же месте, где он ее оставил. Словом, ничего.
— И все — таки все было именно так, — сказал доктор Дифорс, зная, что он подобрался, наконец, к тому моменту, которого боялся с тех нор, как обнаружил рану и взял анализ крови покойного. Это невозможно, говорил он себе, но тесты свидетельствовали об обратном. Он по-прежнему сидел в комнате с Рэем Флорумом, но мысленно находился далеко.
— Этот яд, — продолжал доктор, — очень специфичный. — Он вытер ладони о брюки. Давненько он не замечал, чтобы его ладони потели. — Мне приходилось с ним встречаться, когда я служил в армии.
— Во время войны? — спросил Флорум. — Но боже ты мой, это было тридцать пять лет назад. Вы хотите сказать…
— Я не могу забыть этот яд, Рэй, сколько бы лет не прошло. За одну ночь погиб весь патруль. Пять человек. Только одному удалось добраться до лагеря. Мы не слышали выстрелов, не было никаких лишних звуков, кроме щебетания птиц и трескотни насекомых. Тишина была поразительная после того, как нас целую неделю обстреливали с утра до вечера. — Доктор Дифорс глубоко вздохнул, прежде чем продолжить.
— Как бы то ни было, солдаты принесли ко мне выжившего патрульного, совсем еще мальчишку. Ему было не больше девятнадцати. Он был еще жив, и я стал работать над ним. Я пытался спасти его, делал все возможное, но это оказалось бесполезным. Он умер на моих глазах.
— Его смерть была похожа на эту?
Доктор Дифорс уныло кивнул.
— Одно и то же.
— Ты хочешь, чтобы я ушел? — спросил ее Николас.
— Да, — сказала Юстина. — Нет. Я не знаю. — Она стояла возле изголовья кровати и теребила кончик простыни. — Господи, ты смущаешь меня.
— Я не хотел.
— Это ничего не значит.
Николас заметил, что черты лица Юстины как бы изменились, оно стало старше и казалось более усталым. Он подумал о Юкио. Когда Николас находился с ней, то словно бы погружался в ее таинственный мир, к которому не принадлежал и в котором был чужим. Здесь, на Западе, вспоминая о Юкио, он воспринимал все иначе. Жизнь в Японии благотворно повлияла на него, дала возможность осознать и свои ошибки, и свое значение в жизни.
Юстина села на противоположный край кровати, и он почувствовал запах ее тела.
— Уже поздно, — сказала она. Это было сказано бездумно и бесцельно, только чтобы нарушить тишину, давящую на нее.
Ее внутреннее напряжение заинтересовало Николаса. Конечно, Юстина, по его представлениям, была необычайно красива, и если бы он встретил ее на переполненной улице Манхэттена, то обязательно бы обернулся и посмотрел вслед, пока не потерял бы ее из виду. Уже, наверное, час в его голове блуждали именно такие мысли. Физическая красота не имела для него особого значения, норой она была очень опасной, и из-за нее проливалась кровь. В женщинах его привлекало нечто другое. Еще в молодости он осознал, что ничто не достается без борьбы, даже любовь, особенно любовь. Об этом он узнал в Японии, где женщины подобны цветкам, которые, расцветая, раскрываясь, были полны нежности.