Повелитель майя

– Именно тогда и построили эти храмы?

– Их построили во времена великих правителей. Иногда, видите ли, бывало больше одного правителя, но затем, когда появился Кулькулькан, владыка снова стал один.

– А что произошло потом? – спросил Гонсало. – Эти храмы ведь пришли в упадок.

– Было очень много бед. Были войны. Я слышал, что разразилась ужасная буря, пришла страшная болезнь, начались неурожаи. Не думаю, что все это случилось сразу. Я знаю лишь то немногое, что мне рассказали. Жрецы… у них обо всем этом записано в книгах – священных книгах, в которых фиксируется все, – но читать их умеют лишь они сами. Только им одним известно, почему нарастает и уменьшается луна, появляются и исчезают звезды, сменяют друг друга времена года. Только им известно, когда нужно сажать посевы, а когда собирать урожай. Обо всем этом жрецам сообщили боги в древние времена.

– А ты не читаешь этих священных книг? – спросил Эронимо. – Может быть, тебе читал их кто-нибудь?

– Нет. Они предназначены лишь для главного жреца и предсказателей. Только им надлежит знать о том, как течет время, о богах и о том, как живет человек…

– Обладая этими секретными знаниями, они получают власть над вами, – взволнованно перебил индейца Эронимо. – Разве ты этого не понимаешь?

– Власть жрецам дают боги – Чаки… Они изображены на здешнем храме. Чаки приносят нам дождь. Четыре Бакаба поддерживают весь мир. Великий Ицамна защищает нас от ягуара и злых ночных ветров. А солнце в небесах – то есть Кинич-Ахау, который был на земле охотником, женился на луне и вырвал один глаз, когда люди сказали, что не могут спать при таком ярком свете, – делает так, чтобы наши посевы хорошо росли.

– А еще иссушает и сжигает их, да? – усмехнулся Гонсало.

Он провел на кукурузных полях достаточно времени и знал: этого бога солнца скорее боятся, чем любят.

– Да, именно так, – энергично закивал Ах-Кун. – Именно поэтому нам и нужны жрецы. Боги ведь научили их, как правильно проводить ритуалы и сделать так, чтобы наша кукуруза росла быстрее. Благодаря этому у нас начинается процветание.

– А-а, ну да, конечно, – сказал Эронимо, качая головой. – Это происходит благодаря жертвоприношениям.

– Думаю, мы уже достаточно на них насмотрелись, – добавил Гонсало.

– Бывают времена, – стал пояснять Ах-Кун, – когда у богов – особенно у бога солнца – появляется потребность в крови. Кинич-Ахау должен путешествовать по небу к регионам, расположенным в низине. Когда его тело на небе, у него такая форма, как вы видели на храме в моем селении. Однако когда Кинич-Ахау оказывается внизу, в ночи, он представляет собой лишь скелет и иногда ему нужна кровь, чтобы восполнить самого себя.

Эронимо и Гонсало недоверчиво молчали, и Ах-Кун добавил:

– Жрецы позаботились о нас. У нас хорошие посевы. Жрецы знают, что нужно богам.

Эронимо не мог больше сдерживаться:

– Это – сам дьявол. Неужели ты этого не понимаешь? В джунглях нет никаких богов, жаждущих крови! Есть только один Бог, и это Бог любви и доброты. Он Бог и для испанцев, и для майя.

– А этот бог могущественный? – спросил Ах-Кун.

– Да, конечно, – ответил Эронимо. – Он – всемогущий.

Ах-Кун посмотрел на земляной пол хижины, на изношенные набедренные повязки своих собеседников и на их обритые головы. Встретившись взглядом со священником, он спросил:

– Тогда почему он сделал тебя рабом вождя Шаманканна?

Гонсало повернулся к Эронимо и стал молча ждать ответа. Священник посмотрел вниз, на потрепанный молитвенник, как всегда, засунутый за край его набедренной повязки, и прикоснулся мозолистыми ладонями к обложке.

Воцарившееся молчание напоминало рябь на поверхности темного водоема. Казалось, оно расходилось увеличивавшимися в диаметре кругами, выйдя сначала за пределы хижины, а затем и за пределы селения и распространяясь все дальше в лес, пока его наконец не нарушил Эронимо.

– Я не знаю, почему Он оставил нас здесь, – медленно и тихо произнес священник. – Но уверен, что такова Его воля.

Он посмотрел сначала на Ах-Куна, а затем на Гонсало. Тот отвел глаза и стал глядеть куда-то в лес.

– Возможно, Он нас испытывает. Вера слишком уж легка, если никогда не подвергается испытаниям.

– Это серьезное испытание, – произнес Ах-Кун.

С этого дня Эронимо избегал дискуссий на религиозные темы, которые иногда возникали по вечерам между Гонсало и Ах-Куном, после того как индеец рассказывал что-нибудь еще о своих богах и о том, как им можно угодить.

По утрам Гонсало видел, как Ах-Кун встает со своей циновки и идет поприветствовать восходящее солнце. Каждый день он клал маленький кусочек копала[4] в каменную горелку и поджигал ее при помощи тлеющего уголька, взятого из вчерашнего костра. Затем, поджав под себя ноги, индеец тихонько сидел, наблюдая за тем, как дым янтарного цвета устремляется в небо, словно бы приветствуя рассвет. Ах-Кун объяснил Гонсало, что при этом молится и просит своих предков спасти его. Он молился также и Ицамне, повелителю всех богов, прося дать ему силы, которые позволят выдерживать жизнь раба.

Ах-Кун рассказал Гонсало, что четыре тропинки в четырех углах селения соответствуют четырем Бакабам, которые, действуя согласованно, поддерживают четыре угла земли и неба. Он также сообщил, что каждое направление и каждый Бакаб имеет собственный цвет.

– Восток – красный, как восходящее солнце, – сказал индеец, показывая в сторону моря. – Запад – черный, потому что туда уходит ночь. У севера цвет белый, а у юга – желтый, но я не знаю почему.

Ах-Кун рассказал испанцам, что во время жертвоприношений четыре жреца, удерживающие жертву, могут окрашивать свои тела в эти четыре цвета. А еще он объяснил, что четыре Чака – боги дождя – поднимаются каждый год на небо и льют воду из своих гигантских сосудов, а их помощники – лягушки – объявляют о начале сезона дождей.

Гонсало внимательно слушал Ах-Куна. Испанцу интересно было выстроить для себя из фрагментов его рассказов более-менее целостную картину странных верований туземцев. Это давало пытливому уму солдата новую пищу для размышлений в те долгие часы, когда он занимался монотонной работой под палящими лучами солнца. Слушая вечером у костра рассказы Ах-Куна и наблюдая за тем, как темнеет лес, Гонсало с усмешкой думал о том, как сильно отличаются представления местных жителей об окружающем мире от того, что он узнал в юности в Испании. Он, конечно же, всегда воспринимал все это как нечто само собой разумеющееся и относился к нему даже с каким-то равнодушием – как к чему-то обыденному.

Эронимо полагал, что слушать индейца не стоит. От знакомства с верованиями майя нет никакой пользы. Вообще никакой. Когда Ах-Кун начинал свой рассказ, Эронимо устраивался в дальнем углу хижины и принимался за чтение молитвенника.

Иногда по вечерам Ах-Кун расспрашивал испанцев об их жизни – о том, какой она была в прошлом. Эронимо в подобных случаях присоединялся к разговору и рассказывал о черепичных крышах своей родной Эсихи и о церкви, в которой он молился еще юнцом. Он опускал в своих рассказах то, что вызывало у него неприятные воспоминания – например, насмешки со стороны подростков постарше, которым было непонятно его религиозное рвение. Вместо этого Эронимо говорил о том, как интересно ему было узнавать что-то новое, читать священные книги и черпать силу в лоне Церкви. А еще он рассказывал о том, как благодаря религии смог лучше понять мир.

Иногда Эронимо говорил о своей матери. Он все еще хорошо помнил ее красивое лицо с резко очерченными чертами и черную шаль, которую она постоянно носила. Мать часто улыбалась ему, и ее благочестивое – а порой даже суровое – лицо смягчалось при виде младшего сына. Своего отца Эронимо помнил лишь смутно. Тот был рыбаком, а рыбаков частенько подолгу не бывает дома. Тем не менее воспоминания о тех днях, когда их семья собиралась вместе, были счастливыми.

4

См. глоссарий.