Кузнечик

— Именинника поздравить не хочешь? — спросила мама.

— Что, сегодня, что ли? — озадаченно нахмурился отец. — Ну, поздравляю.

— Спасибо, — пробормотал Кузнечик.

Оладьи оказались на удивление безвкусными.

— А теперь подарок, — сказала мама, когда Кузнечик и Сережка помыли посуду.

Глаза Кузнечика вспыхнули недоверчивой радостью. Значит, подарок все же будет, хоть отец и забыл про его день рождения? Или он просто сделал вид?

— Загляни за штору, — улыбнулась мама.

Кузнечик непонимающе посмотрел на нее. Разве велосипед там поместится?

Но он все же заглянул и обнаружил стоящий на подоконнике пакет.

— Открой, — подбодрила его мама.

Кузнечик открыл пакет и увидел аккуратно свернутые трикотажные штаны с начесом.

— Тепленькие, чтобы не мерз.

Кузнечик сглотнул.

— А… велосипед? — прошептал он.

— Какой велосипед? Какой велосипед? — взвился вдруг отец, и Кузнечик вздрогнул. — Велосипед ему подавай!

— Но я же… — Кузнечик умолк, испуганно глядя на отца.

— Продал Михалыч твой велосипед Семенову, — сказал отец. — Давно уже продал, месяц назад.

— Но как же… Договорились же… А деньги?

— Что деньги? Все равно там даже на половину велосипеда не хватало.

— Где они? — пролепетал Кузнечик.

— А на какие шиши, по-твоему, мы жить должны? Велосипед ему подавай, а семья пухни с голоду, да? Всё вам только дай, дай, дай! Заработал — поделись. Я что-то себе велосипедов не покупаю, всё на вас трачу. Ты же знаешь, что матери зарплату не платят…

Кузнечик всхлипнул.

— Скажи спасибо, что хоть штаны тебе купили, — продолжал отец.

— Не надо, — вмешалась было мать.

— Что не надо? Правду говорить не надо? Вырастила эгоиста…

Отец раздраженно махнул рукой, и тут Кузнечика прорвало.

— Ты не имеешь права! — крикнул он. — Это мои деньги, я заработал, я…

Пощечина прекратила эту пламенную речь. Кузнечик схватился за пылающую щеку, поднял на отца полные слез глаза и срывающимся голосом сказал:

— Ненавижу тебя.

Комментарий к 1

Все претензии - к музе…)

========== 2 ==========

Уроки географии Кузнечик не любил. Наверное, всё началось с того момента, когда Людмила Васильевна сказала, глядя на сданную Кузнечиком работу:

— Это — неуважение к учителю.

Они в тот день почему-то проходили дорожные знаки, и каждому нужно было нарисовать по два знака на альбомных листах. У Кузнечика не было ни альбомных листов, ни цветных карандашей. Была тетрадка в противную темно-сиреневую смазанную клетку, от которой болели глаза, и ручка, пишущая непонятным оттенком черно-синего и оставляющая линии разной толщины и даже кляксы. Паста в ней то ли подсохла, то ли сразу была такой неравномерной. В общем, знаки получились так себе, Кузнечик и сам это понимал. Но дело было совсем не в неуважении, а в чертовой ручке и не менее чертовой тетрадке.

Людмила Васильевна так не считала. Она вернула листок Кузнечику, сказав:

— Ты не только себя унизил, ты меня унизил, понимаешь?

Кузнечик поджал губы, понимая, что извиниться не сможет.

— Дневник на стол.

На следующий день отец швырнул ему новый альбом, и Кузнечик весь вечер рисовал в нем Сережкиными восковыми мелками дорожные знаки, лежа на животе на полу большой комнаты. На отца особой обиды не было: двойку-то Кузнечик получил, тут спорить не о чем. Была обида на весь мир, в котором одному маленькому Кузнечику не на чем и нечем было сразу нарисовать эти дурацкие знаки. И на школу, которая требовала от него постоянного вынимания кроликов из цилиндра, тоже.

Пару лет назад Наталья Владимировна настаивала, чтобы тему урока писали зеленой ручкой. Так Кузнечик с мамой выяснили, что ни в одном киоске ручки с зеленой пастой нет. Несколько дней Кузнечик ходил на уроки в страхе, потому что Наталья Владимировна настоятельно просила писать тему не карандашом и не синей пастой, а именно зеленой, иначе за ведение тетради будет двойка. Потом тетя Оля, которую Кузнечик готов был расцеловать за этот подвиг, нашла в тумбочке своей бабушки и принесла маме на работу древнюю ручку из пожелтевшего родоида — с малахитово-зеленой пастой! И угроза двойки отступила.

Но Людмила Васильевна снисходительностью Натальи Владимировны не обладала. Даже после того, как Кузнечик извинился и робко сунул ей полностью изрисованный альбом, она не смогла или не захотела смотреть на него по-прежнему и всегда будто ждала подвоха, бунта, оплошности.

И дождалась.

Контурные карты стали проклятием Кузнечика. Нужное издание продавалось только в одном месте и моментально заканчивалось. Мама зря съездила за ними два раза, отстояла очередь после длинного рабочего дня и очень ругала Кузнечика, которому понадобились именно эти карты. Потом купила другое издание — на всякий случай, вдруг сойдет.

Не сошло.

Кузнечик уныло стоял возле парты, опустив голову и слушая, как Людмила Васильевна рассказывает классу о его наплевательском отношении к предмету, о систематическом невыполнении домашней работы и о неуважении. На трижды перекрашенную в разные оттенки коричневого облупленную парту капали крупные слезы.

— В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли, — каким-то особым учительским голосом говорила Людмила Васильевна. — А в тебе что прекрасного? Ты посмотри на себя. Весь в каких-то пятнах, тетради у тебя мятые, лямка на портфеле оборвана, книги без обложек, контурной карты до сих пор нет. Не стыдно? С тобой же никто дружить не будет…

С Кузнечиком и так почти никто не дружил. Списывать-то списывали, но чтобы дружить… Людмила Васильевна была права.

Домой идти не хотелось. Дома с порога потребуют дневник, увидят не только двойку, но и комментарий Людмилы Васильевны. Кузнечик прекрасно знал, как отец отреагирует.

Но и не пойти было нельзя.

Кузнечик тяжело вздохнул и зашел в подъезд. Может быть, про дневник забудут. Отец в последнее время совсем замотан работой, а мама ходит на забастовки. Может, их не будет дома, может, можно будет приготовить себе и Сережке ужин — если есть из чего — и успеть лечь спать. Спящего ведь не тронут?

Кузнечику пора было бы уже уяснить: если уж не везет, то по-крупному. Отец был дома, и он был взбешен.

— Еще мне на работу из школы не звонили, — как-то очень ровно, но с ноткой металла сказал он, с порога ухватив Кузнечика за шкирку.

Кузнечик знал, что сопротивляться не надо, и позволил протащить себя по коридору. Откуда-то издалека испуганно пискнул Сережка, и Кузнечик мысленно взмолился, чтобы отец хотя бы закрыл дверь.

Он закрыл.

Когда Кузнечик орал слишком громко, отец с силой тыкал его лицом в подушку:

— Не позорься перед соседями!

И Кузнечик честно старался молчать и терпеть, но у него не получалось. Пока ремень гулял по тощему телу, из самой души Кузнечика рвались горькие всхлипы, и подушкой их было не заглушить. Во рту стало солоно от слез, каким-то образом они затекали еще и в глотку, становились густыми, и в конце концов Кузнечик вынужден был признать, что это не слезы. Он вжимался в подушку изо всех сил и не отпустил ее даже после того, как отец вышел и захлопнул за собой дверь.

Про носовые кровотечения Кузнечику рассказывала школьная медсестра, когда он в первый раз заляпал на контрольной тетрадку. Выходило, виноваты растущий организм, стресс и авитаминоз. Но на самом-то деле виноват был Кузнечик. Это он заливал кровью то рубашку, то учебник. А сейчас вот — наволочку, вышитую покойной бабушкой по отцовской линии.

Понимая, что теперь ему не жить, Кузнечик молился, чтобы кровавое пятно не было замечено. Если полежать еще немного, чтобы кровотечение прекратилось, можно будет перевернуть подушку, а потом потихоньку постирать наволочку ночью — обязательно холодной водой. И высушить на батарее за шторой, чтобы не бросалась в глаза. Конечно, на подушку тоже натекло, но это мама увидит только потом, когда будет менять постельное белье. Надо только подождать сейчас, чтобы кровь подсохла, а то и простыня испачкается… Только бы отец не возвращался.