Крытый фургон

Почувствовав решимость своих людей и их готовность тронуться в путь, майор Бэнион решил привести в порядок собственные дела. Он обнаружил, что цены на различные припасы в Ларами настолько высоки, что ему нет никакого смысла вести то, что он хотел продать, до самого Орегона. Он мог сбыть это прямо здесь и получить при этом выгоду в добрых четыреста процентов. При этом ему не надо было больше рисковать грузом на всём протяжении тысячемильного пути, который ещё надо было осилить. Подумав так, он тут же распродал припасы и лишних мулов, в результате чего у него остался лишь один фургон и образовалась весьма значительная сумма наличных денег.

Правда, сейчас Бэнион испытывал странное равнодушие ко всему этому. Он не видел никакого смысла устраивать своё будущее, которого, как считал, у него просто не было. Он чувствовал себя более несчастным, чем распоследний бедняк, у которого имелись одни джинсы, или самый несостоятельный переселенец, у которого был лишь старый фургон с единственным мулом да куча голодных детей. Они все были готовы начать жизнь заново. У него же впереди не было никакой новой жизни.

Караван переселенцев, который двигался в Орегон под руководством Джесси Уингейта, последовательно пересёк просторы прерии и Великой Равнины и теперь оказался на плоскогорье, за которым могучей стеной возвышались Скалистые горы.

Погода стояла великолепная. Природа вокруг стала ещё прекраснее. Здесь шла беспрерывная игра красок. Просторные дали словно искрились в золотых лучах, змеилась серебристая лента реки, а по берегам её паслись бесчисленные стада бизонов и антилоп, бродили лоси. В реках было полно всякой рыбы. И тут же бродили свирепые хищники — волки, медведи-гризли. И если какой-то ослабевший бык или корова оставались на обочине, то острые зубы хищников уже через час оставляли от несчастного животного одни голые обглоданные кости. Да, это были по-настоящему дикие места.

Караваи двигался со средней скоростью двенадцать миль в сутки. Иногда удавалось преодолевать до двадцати миль. Вскоре переселенцы достигли долины реки Свитуотер, над которой возвышалась скала, известная под названием Индепенденс-Рок.

Издавна в этом месте останавливались на привал путешественники, следующие в Орегон. Здесь же находились многочисленные могилы тех, кто не сумел выдержать тягот трудного и опасного пути.

Именно тут должна была состояться свадьба Молли Уингейт с Сэмом Вудхаллом. Об этом знали теперь все переселенцы. Некоторые говорили, что это очень хорошая партия, другие же с сомнением покачивали головами. Сама миссис Уингейт уже два дня пекла свадебные пироги для угощения гостей. Друзья семейства Уингейтов готовили подарки к свадьбе. Джед, брат Молли, который сам играл на скрипке, собрал небольшой оркестр, который должен был развлекать гостей на свадебной церемонии. Преподобный Генри Доак, представитель баптистской церкви, успевший окрестить немало новорождённых, появившихся на свет во время этого путешествия, приготовил для свадебной церемонии свой лучший костюм.

Сама церемония была назначена на десять часов вечера. Она должна была состояться после того, как будут закончены все дневные работы в лагере. Был сооружён даже балдахин, под которым должны были стоять как новобрачные, так и гости. Все ждали, когда из своего фургона появится невеста и подойдёт к нетерпеливо дожидающемуся её жениху. Вудхалл уже стоял под балдахином, одетый в свою праздничную одежду, и заранее раздавал чаевые музыкантам, настраивавшим свои инструменты.

Но новобрачная всё не появлялась. Не было среди собравшихся и её родителей. Гости стали перешёптываться. Преподобный Генри Доак направился к повозке Джесси Уингейта, чтобы выяснить причину задержки. Там он обнаружил покрасневшего от гнева Джесси Уингейта, хранящую каменное спокойствие миссис Уингейт.

— Молли настаивает на том, чтобы ей показали брачное свидетельство, которое будет выдано супругам, преподобный отец, — начал отец семейства. — Как будто возможно иметь его здесь! Она говорит об этом так, точно это беспокоит её больше, чем нас, её родителей!

— Всё правильно, — кивнул преподобный Генри Доак. — Я уже обсуждал этот вопрос с женихом. Подобный вопрос возникал и раньше — когда я соединял браком другие пары во время этого путешествия. Будучи юристом, мистер Вудхалл знает, что если новобрачные в присутствии свидетелей объявят себя мужем и женой, то это будет считаться заключением законного брака перед Богом и людьми. Мы все также знаем, что с того момент, как мы покинули штат Миссури, то оказались на территории, где не существует ни правительства, ни судов, ни самого общества в том смысле, в каком мы привыкли говорить об обществе у себя дома. Всё это так. Но означает ли это, что любящие сердца не имеют права соединиться в подобных обстоятельствах? Нужно ли преграждать путь естественному течению жизни, дожидаясь того момента, когда мы все наконец доберёмся до Орегона? Нет, конечно, это было бы просто абсурдно! Мы вообще мало знаем о правительстве, которое существует в Орегоне — за исключением того, что оно временное.

Из своего фургона показалась Молли Уингейт. Она была прекрасна, но совсем не выглядела радостной. Её лицо было лишено румянца, выглядело бледным и спокойным. На ней было белое подвенечное платье. Оно было украшено кружевами, которые миссис Уингейт сохранила от своего собственного подвенечного наряда и пришила к платью дочери. Если бы кто-то увидел её сейчас, то он сказал бы, что Молли Уингейт была самой прекрасной невестой из всех, кому доводилось идти под венец на этих диких территориях. Единственное, чего у неё не хватало — это букета цветов. И сейчас её мать протягивала ей этот букет, составленный из голубых колокольчиков, незабудок и горечавок, собранных возле Индепенденс-Рок.

Но невеста даже не взглянула в сторону букета. В наступившей тишине громко прозвучал голос девушки:

— Вы говорите, что правительство временное? О чём же тогда вы вообще говорите, преподобный отец? Вы что же хотите, чтобы я временно вышла замуж? И я должна временно отдать своему супругу всё, чем я обладаю? И чья же брачная клятва будет временной — моя или моего мужа?

— Ну, ну, дорогая! — начал было привычно успокаивать преподобный Генри Доак.

И тут Джесси Уингейт вметался в разговор, спросив:

— Что ты имеешь в виду, Молли?

Миссис Уингейт смертельно побледнела.

— Я имею в виду следующее, — произнесла Молли громким голосом, который выдавал её волнение. — Я не собираюсь ни за кого выходить замуж на временной основе! Почему вы не сказали мне с самого начала, что всё было задумано таким образом? И почему я сама об этом не подумала?

Как только я могла забыть об этом... Разве, когда я выхожу замуж, меня не должны поддерживать законы, общественный порядок, все общественные традиции и правила, поддерживать существующие обычаи? Нет? Но если всего этого нет, то, значит, у меня вообще ничего нет! Я хотела, чтобы меня поддерживали и за мной стояли законы, традиции, обычаи. Ведь у меня же больше ничего нет и не может быть. А теперь, оказывается, всего этого тоже не имеется. И вы уговариваете меня временно выйти замуж! Временно! О Боже, как же это ужасно! Выходит, что после этой свадьбы у меня не было бы ничего, на что я могла полагаться, на что я могла бы опираться — вообще ничего!

Джесси Уингейт, миссис Уингейт и преподобный Генри Доак стояли словно громом поражённые, молча уставившись на Молли.

— Вы просто стоите, как статуи, и всё! — истерично воскликнула Молли, обращаясь к своим опешившим родителям. — И не желаете защитить свою собственную дочь! — Её физическое влечение к одному мужчине и столь же сильное чувство ненависти к другому, предназначенному ей сейчас в супруги, доводили Молли буквально до умоисступления. — Получается, что я должна думать за вас в этот самый важный час моей жизни. Ведь решающий час приближается — он уже совсем близко. Но нет, я не выйду замуж таким образом! Даже не надейтесь! Нет, никогда! Нет, нет!