Страница 2 из 43
— Здравствуйте, Надежда. Я — Андрей Васильевич. Психолог.
— Говорю сразу — ни русалкой, ни Наполеоном себя не считаю.
— Это радует, но я не психиатр, я психолог. Я хочу с Вами поговорить.
— Здорово. А то до сих пор со мной только Виктор по душам беседовал.
— Скажите, Надежда, кем вы хотели стать?
— Ну… Кем только ни хотела. Но точно не хотела кричать "ваш заказ готов".
— Вы уже работали?
— Ага. Не работа, а тоска зелёная. Наверняка на моё место уже кого-нибудь взяли.
— Не жалеете, что потеряли работу?
— Ну хоть такая была. Но думаю — такую найти нетрудно. Лишь бы я была не слишком страшная.
— Я бы — скорее — назвал Вас симпатичной.
— Тогда найду.
— А молодой человек у Вас есть?
— Был. Больше не хочу видеть этого идиота. Потащилась за ним в эту дурацкую развалюху, а из-за его дружка всё и загорелось. Они дали дёру, а я осталась.
— Вы сможете попозже рассказать следователю, что произошло?
— Да хоть сейчас. Пусть немножко посидят за то, что я тут лежу.
— Надя, а каковы ваши отношения с родными?
— Да никак. Мамке в посёлок иногда названивала. Но мы с ней как две кошки. По телефону ещё можем помурлыкать — и то недолго, учить начинает. А на одной кухне больше пары дней не выдерживаем. Обязательно сцепимся.
— Если Ваша жизнь сильно изменится — Вы не будете сильно огорчены?
— Ну только — если к лучшему. Хотя хуже, кажется, уже некуда…
Короткая пауза на раздумье. А к чему он ведёт этот разговор?
— Или есть куда?
— Многое зависит от вас, Надежда. И от Вашего отношения к жизни. Одно могу сказать точно — любая жизнь лучше смерти.
— Так это что? Хуже того, что мне осталось — только смерть?
— Очень многим людям, с которыми мне приходилось встречаться, гораздо хуже, чем Вам. Но они живут. Виктор Михайлович говорил мне, что ещё несколько месяцев назад Ваши шансы остаться в живых были нулевыми. Но медицина движется вперёд.
— Так мне — выходит — повезло?
— Вы счастливица. И ваша воля к жизни невероятна. Только этим можно объяснить то, что мы сейчас с Вами разговариваем, — улыбается психолог.
— Никогда не считала себя везучей. Везучая не попала бы в больницу.
— Считайте, что Ваше невезение сгорело на пожаре.
Ага. Сгорело. Вместе с одеждой и кожей. Рука сама собой тянется к нему.
— Док, признайтесь — что со мной? Что под этими перчатками? Голое мясо?
Он аккуратно берёт за руку.
— Надежда, у Вас прекрасное имя. Не теряйте надежду — и у Вас всё будет хорошо. Настолько хорошо, насколько это возможно. Но прежде, чем задавать следующие вопросы — подумайте над моими словами. Обещаете?
А что делать? Пришлось пообещать.
* * *
Таким Андрея Васильевича видеть ещё не доводилось. Хотя держался он профессионально. А вот когда отошел от двери подальше…
— Виктор Михайлович, я не могу с ней разговаривать. Одно дело — успокаивать однорукого, что ему скоро поставят биопротез, и он сможет хоть на пианино играть, а другое — говорить с мёртвой куклой, которая всё ещё считает себя живой. Я не смог. Извините. Завтра объясните ей всё сами.
Легко сказать. Объясните. А сам отказался. И теперь снова приходится входить в палату с тяжелым сердцем. Но уже ясно — пора сказать Надежде самое главное. И именно сейчас самое время: когда она уже видит улучшения, но наверняка уже заметила, что с ней всё не просто. Ох — не просто. А главное — она сейчас не сможет вскочить и наломать дров. Приходится снова натягивать дежурную улыбку и входить в палату. Как обычно — присаживаться к ней на край кровати и смотреть, как она поправляет отложенное в сторонку вязание.
— Доброе утро, Надюша. Как успехи?
— Вяжу. И хочу знать — к какой-такой страшной новости меня вчера психолог готовил.
— Именно это я и собирался тебе сегодня объяснить.
— Я слушаю. Можете начинать сразу с плохой новости.
— Плохая новость одна. Ты сгорела на пожаре.
— И что в этом нового?
— То, что твоё тело спасти было уже невозможно. Я с трудом понимаю — каким чудом твой мозг ещё продолжал жить. В тот момент мы даже не были уверены, что стараемся не напрасно. Но твоё сердце почему-то ещё билось. И мы решили попытаться.
Она молчит и слушает. Приходится продолжать.
— Это были ужасные несколько месяцев. Самое тяжелое было — когда всё было готово и тебя начали выводить из искусственной комы. Не хочу сейчас рассказывать обо всех сложностях. По сути дела — от тебя живой осталось совсем немного.
— Так я теперь — киборг? Как в кино? — перебивает Надежда.
— Да.
Начинаются томительные минуты ожидания. Она отвернулась к окну и думает о чём-то. И тут на язык падает спасительная фраза:
— Прости, что не дали тебе спокойно умереть.
— Док, за что прощать-то? Вообще-то я подыхать не торопилась.
— Так что, Надь, живём дальше и радуемся жизни?
— Само собой. Ноги когда подключите?
— Обещаешь, что не натворишь глупостей?
— Обещаю.
* * *
Руки уже привычно набирают петли, а в голове крутится страшная мысль. Эти руки не живые. Как и всё остальное. Ты стала роботом, Надька. Пластиковой куклой. Теперь понятно — почему не удаётся заплакать. Роботы не плачут. Зачем теперь этот шарфик? Можно подарить Виктору. Хоть что-то получит за свои труды. А как жить дальше? А это вообще жизнь, или просто — функционирование? И стоит ли пытаться жить? Ну и что, что они все старались? Если невозможно было спасти — то зачем? Чтобы помучилась подольше? Спица теряет петлю. Да кому он нужен — этот шарфик?! Ударить себя по лицу — это даже не больно. Просто сильное касание. Ну уж нет. Теперь этот придурок просто так не отделается. Фантазия начинает строить планы страшной мести. Такой, которую может реализовать только робот с твёрдыми кулаками. И тут же становится страшно. Страшно себя самой. А ещё страшнее — если избить его до такого состояния, что… И вот тогда уж он ответит по полной. Но есть идея лучше. Воспользоваться тем, что произошло — и стать крутой. Немыслимо крутой. А потом прийти к нему… Нет — слишком много чести. Даже не позвонить. Просто забыть о нём. Как о случайно встреченном котёнке, которого потискала — и забыла. Сразу представила его в виде кота. Стало смешно. Позволила себе посмеяться — и стало легче. А ещё захотелось спать. А ведь роботы, наверно, не спят. Значит — ещё не совсем робот? Значит — ещё не всё потеряно. Значит — можно просто улыбнуться белому потолку и заснуть.
* * *
Всё-таки надо бы сделать графический интерфейс к управлению приводами. А пока приходится, сверяясь со схемой, набирать в терминале:
> k-drive if 2 number 75, 77, 79 enable yes
> k-drive if 2 number 75 tune start…
Сколько бы ни возился в детстве с роботами, но когда понимаешь, что внутри этой силиконовой куклы мозги живой девушки — мороз по коже. Но теперь ты — один из ведущих специалистов по бионическому протезированию. И ты только что включил ей управление левой щиколоткой. И её восторг по этому поводу — не компьютерная имитация эмоций. Михалыч убеждается, что всё в порядке, и даёт добро на разрешение следующих приводов. Когда ноги включены полностью — приходится вдвоём подхватить Надюху под руки и помочь ей встать. Она довольно лёгкая без основной тяговой батареи. И она ещё не держит равновесие, но если придерживать за руки — стоит. Ноги не подгибаются. И — счастливая — повисает у дока на шее. Немного есть ревности, но с другой стороны — ему с ней, как хирургу, досталась самая сложная работа. За девушкой пока ещё тянутся кабели питания и управления, но скоро оба можно будет отключить. Причем управление — хочется надеяться — уже навсегда. Почти все её приводы и датчики уже включены, ей осталось только вспомнить — как ходить. Так же начинают все после протезирования. Сперва учатся хоть как-то шевелить конечностью, потом начинают ей пользоваться уже уверенно. А когда приходит твой безрукий пациент — и демонстрирует, как научился играть на гитаре, главное — не лопнуть от гордости.