Страница 6 из 8
Семья, которую он когда-то в добрых надеждах и чаяниях пытался строить в городе, словно подчиняясь некой центробежной силе, отлетела от него как-то незаметно и безвозвратно. Дети выросли, обзавелись уже своими семьями, но счастья ему не доставили, хотя он существенно повлиял на их становление и образование. Они были равнодушны к его нынешней судьбе. Возможно, это плата за ошибки молодости, но не от них. Он прекрасно это понимал. Здесь очевидным был суд предков, непреклонный и справедливый. Скульптор принимал это как должное. Он никогда никому не сетовал на превратности судьбы. Прекрасный ваятель из природных материалов, он так и не сумел добротно изваять композицию собственной жизни.
Ему вдруг вспомнилось, как в юности, будучи в армии, он получил отпуск на побывку в родные края. Тогда была другая страна, в которой он родился и вырос. И он, дюжий сельский хлопец, попал служить не куда-нибудь, а в Москву, да ещё в кремлёвскую охрану. Правда, в те времена это особо не афишировалось, и потому на хуторе об этом узнали, только когда он прибыл в краткосрочный отпуск. Тогда в районном военкомате, куда он зашёл прямо с автобуса, произошёл курьёзный случай. Конечно, по роду службы одет он был достаточно необычно для солдата-срочника. Люди с интересом оглядывались на рослого, с тёмно-синими погонами и белоснежными аксельбантами рядового. Некоторые даже спорили о роде войск необычного на вид военнослужащего, оказавшегося в глубинке.
Подойдя к двери военкома, рядовой Дёмин привычными движениями привел себя в порядок, что называется к строевому виду, и, открыв дверь, уверенно шагнул в кабинет. Он, чеканя шаг, так громыхнул сияющими хромовыми сапогами, что из щелей деревянного пола выпорхнули фонтанчики вековой пыли. Упруго вскинув руку к козырьку фуражки, Дёмин гаркнул доклад о прибытии, от которого молодой лейтенант, и. о. военкома, вскочил как ошпаренный и, слегка ошарашенный экстравагантной формой вошедшего солдата, от растерянности тоже вскинул руку к голове без фуражки. После немой сцены лейтенант, оправившись, вдруг засуетился и пригласил рядового присесть, затем, схватив трубку телефона, стал куда-то звонить. Кончилось тем, что сам предисполкома лично на служебной Волге отвёз рядового Дёмина на его родной хутор, чем тоже основательно всполошил селян, пока они «не разобралися, що за важна птыця до их хутору загорнула».
– Дык вона Ивана хлопец прыбув з армеи, яки справны, билый ды гладкий, а хворма якась ганеральськка, ти шо? – шамкали друг другу бабули на завалинке.
Полвека назад было это время – юное и золотое. Он был будто необъезженный лихой скакун, рвущийся в жизненные просторы, где внутренним, генетическим чутьем ощущал тот вечный природный зов, который манит вдаль, ослепляя и дурманя свободой, наполняя грудь фантастической энергией, готовой выплеснуться ради одного, ещё не познанного и не испытанного состояния. Это потом станет ясно, что в первую очередь для продолжения рода своего. «Вечный зов» – так и называется скульптура, над которой он сейчас работает: молодой необъезженный жеребец, вытянувший куда-то вбок шею, задравший вверх голову так характерно для призывного ржания, что, если остановить на нём взгляд на некоторое время, и вправду может почудиться молодое, с повизгиванием ржание мустанга, призывающего к себе из бескрайних степей кобылицу.
И вот сейчас, наделённый полной свободой и в пространстве, и во времени, он шёл, не думая о смысле устремления, подчиняясь скорее инстинкту бегства от одиночества. Месяц на небосклоне тонким серпиком указывал на вёдро. И хотя на дворе сентябрь уже свершил свой извечный крок в Новолетие, всё пространство под низкими звёздами наполнялось почти летней теплынью и первозданной благодатью. Скульптор неожиданно даже для самого себя остановился, будто наткнувшись на невидимое препятствие. Он не был суеверным, но косяк молодого месяца предательски щурился именно за левым плечом. Ему помнилось, как маманя в детстве считала дурной приметой первого молодика увидеть с левого плеча – «цельный месяц удачи не жди». А что, если Лидка подшутила да от ворот поворот жениху даст? Такой расклад ну никак не соответствовал ни его интеллигентному положению на хуторе, ни тем более возрасту. Было бы весьма несолидно проколоться сейчас, с его-то жизненным опытом.
А с чего всё началось? Он вспомнил, как однова, второго дня спозаранку, приключилась в его хозяйстве такая потреба – пригласить соседа-тракториста пахоту навести. В зиму огородцу надобен отдых под вольными ветрами да пуховыми снегами. Но вот закавыка какая: брать плату за пахоту со своих, местных, у механизаторов не принято, ну если только кой-чем. А это кой-что в лавке не бывает, потому как не тот смак в лавках продают. Да если бы только в смаке дело было – тут может попасться всякое зелье поганое, как в народе гутарят, можно за что бороться, на то и напороться. А трактористу, ясное дело, рисковать нет потребы, один он в хуторе. Вот, стало быть, за натуральный труд и натуральный продукт полагается.
Ну, что делать, наш скултор, как стали величать его местные представительницы «СМИ на завалинке», на закате предпахотного дня, по определённой эксклюзивной информации, подался прямо к Лидке, которую он знавал ещё с юных лет. В те времена она слыла хуторской красавицей, а он, как говорится, был ещё пацаном голопузым, но уже поглядывал на таких гарных дивчин.
Однако, когда он сейчас подошёл к её дому, чтобы раздобыть кой-чего, то намётанным глазом, возможно подсознательно, да ну что уж тут греха таить, зорким мужским оком оценил и фигурность, и комплекцию сидевшей под шелковицей на скамеечке Лидии Антиповны, или, по-хуторскому, Лидки. Он без труда чётко представил её обнажённой. И выходило, что, несмотря на её солидный возраст, Лидка не уступала Данае. Он, как художник-профессионал, мог отчетливо вообразить конструкцию любой фигуры даже под одеждой. А может, сработало ещё и шальное мужское воображение, выдающее представляемое за желаемое.
Лидия Антиповна, завидя приближавшегося Дёмина, как-то встрепенулась, одёрнула кофточку и немного сдвинулась, давая ему возможность присесть рядом. Она уже догадывалась, за чем пришёл «гонец». Опускаясь на скамейку, скульптор как бы невзначай коснулся локтем высокого бюста Лидки.
– Пятый. Не, наверно, шестой… – задумчиво сказал он.
– Да не, уже было семь. Начало осьмого, – поправила Лидка. – Коровы дома давно.
Скульптор внимательно и серьёзно посмотрел на Лидкин бюст:
– Не, вот тут пятый або шастой. – И при этом всей пятернёй сделал замер.
– Ох!.. – звонко выдохнула Лидка, хватая его руку, однако не отводя. – Ну и бесстыдник! А як люди увидють?
А сама, зардевшись, уже понизив голос, спросила:
– А как размер угадал?
– Дык работа у меня такая, сама знаешь, – наклонившись ближе, на ухо шепнул Дёмин. – В гости пустишь?
– Что ты, что ты! – замахала руками Лидка, ещё больше зардевшись, оглядывая в обе стороны улицу. – У людей на виду сидим. Счас вынесу потребу, а в гости придешь в други раз, бо я и сама… давно ты мне нравишься. – И она резко поднялась. – Я счас буду.
Скульптору уже вольно или невольно, скорее профессионально-машинально, пришлось ещё раз оценить в движении фигуристость Лидки, что называется вскользь, интеллигентным боковым зрением, что подтвердило его лирический вердикт.
– Всё может быть, – задумчиво произнёс Дёмин, напевая про себя известный романс «Куда, куда вы удалились…»
Принеся «потребу», Лидка, слегка склонившись, будто опасаясь на пустынной улице чужого уха, шепн ула:
– Завтра опосля девяти в конце огорода, за старой акацией, калитка – оставлю незапертой, собаку пристрою подалее. Стукнешь три раза в заднее оконце. – И она, повернувшись, скрылась, заперев на засов калитку.
Скульптор ещё пару минут посидел, будто осознавая происшедшее, встал и бодрой походкой зашагал к себе.
«Это же надо!» – подумал он. А в голове снова звучали колокола, и под сердцем вдруг встрепенулась разбуженная птаха, словно уже отсчитывая время до того самого завтрашнего часа.