Фарфоровый бес

– У меня есть иконка с изумрудами, – проговорила она и приложила руку к груди, показывая на крест святого Пантелеймона-целителя. – Изумрудов в ней с десяток. Так что вы не сомневайтесь, – убеждала она женщину. – Я оставлю его вам в оплату, хлеб даром есть не стану.

– Ух ты, честная какая! Да уж, разве можно божеским расплачиваться, – упрекнула ее женщина. – Ничего мне от тебя, девочка, не нужно. Оправишься, просохнешь, отвезу тебя до деревни, там, может, и о кучере своем что разузнаешь.

– А до Петербурга можно ли будет нанять лошадь? – спросила Анна. – Мне в Петербург нужно. Меня там папенька ждет. Он болен очень.

– Ну, люди добрые кругом найдутся, – покачала головой женщина. – Попросишь, так и свезут. Особливо, если оплату пообещаешь. А я уж старая, с меня проку в том не будет, – предупредила она. – Вижу плохо, глаза попортила от долгой работы, да от слез выплакала все. Сколь уж лет одна на белом свете маюсь, – женщина накрыла Анну простыней, сверху постелила тулуп, – и давно бы уж помереть пора, а все не идет смерть. Смеется надо мной люд честной. Пора уж тебе, Матрена, говорят, отправляться вслед за муженьком своим да сынами. Никому ты не нужна, даже Бог тебя не берет. А уж сколько годов прошло, я и со счета сбилась, как проводила Ивана своего на царскую службу. Осталась одна с тремя сынами малыми. Не вернулся ко мне Иван. Попал служить он на флот и в баталии какой-то с нехристями, с басурманами этими сгинул, – она всхлипнула и закрыла лицо краем черного платка. – Ушел на дно, даже и мертвого его не повидала я напоследок. Мне ж за него только рубль серебряный прислали, как бы за храбрость отблагодарить. А что мне рубль? Мужа не заменит, сынов – тоже. Только память о них. – Она замолчала, потом продолжила, голос ее дрожал: – Как надела я по Ивану черный платок, так уж и не снимаю с той поры. Я все царицу-матушку спросить желала, что же муж-то мой, коль храбрецом был, не заслужил большего, только рубль? Отчего после гибели его и сынов не пощадили, всех троих забрали в солдаты, как подросли. Я уж к губернатору ходила, в ноги падала. Супружницу его поджидала у театра во Пскове, ее молила пощадить меня, заступиться. «Хоть младшенького оставьте, на кого ж мне, сирой, опереться, – плакала перед ней на коленях. – Холостыми сыновья мои от меня уходят, внуков не оставили мне, родители уж давно в могиле. Куда податься? Как хозяйство вести». Никто не пожелал говорить со мной. Позвала губернаторша Салтыкова солдата, чтобы оттащил меня прочь от кареты. Так и ушли сынки мои один за другим. И все сгинули, – по морщинистой щеке женщины пробежала слеза. – Всех под басурмана положили. Так за них мне даже и рубля не прислали. А уж как местечки те, где сыновья мои лежат, прозываются, я не знаю, – она пожала плечами. – Все не нашенские какие-то названия, одно вроде Измаил. Это где младшенький погиб, а иные и еще раньше…

– Козлуджи, Фокшаны, Рымник, – произнесла Анна названия мест, у которых происходили сражения с турками.

– Да, вот верно ты сказала, как-то так оне и прозывались, – оживилась женщина. – Только мне ж вовек туда не добраться, чтоб на их могилки хоть одним глазом посмотреть. Осталась одна-одинешенька солдатка Матрена, людям на забаву, – она вздохнула, потом встала со скамьи и направилась в красный угол, где висели иконы, тускло освещенные лампадой. – Я тебе рубль серебряный сейчас покажу, – объяснила она. – Он единственное мое богатство и об сынках память. Помирать стану, попрошу, чтоб в гроб со мной положили.

Матрена покрестилась на икону, поклонилась, потом встала на цыпочки и сняла с образа потемневшую от времени монету, обвязанную красной ленточкой. Держа перед собой на ладони, как великую ценность, поднесла ее Анне. Взглянув на монету, Анна увидела изображение императрицы Екатерины Алексеевны, а внизу надпись по латыни – «Чесма». И год сражения – 1773. Больше тридцати лет назад.

– Так ваш супруг погиб под Чесмой? – Анна не на шутку разволновалась. Прижав тулуп к груди, она привстала на лавке и отбросила спутанные волосы с лица. – В сражении при Чесме? – переспросила она.

– Верно и так, – Матрена пожала плечами. – Я грамоте не обучена, читать не умею. Тута написано на монетке, где, мне так поп в церкви сказывал.

– При Чесме, – Анна покачала головой, – вот как бы подумать такое? Я тут у вас, а ваш муж был матросом при Чесме и погиб там?! – воскликнула она.

– Ну да, – Матрена в недоумении пожала плечами. – А что с того? – спросила она обеспокоенно. – Там что-то дурное было, при Чесме-то, что ж, не герой мой Иван? – теперь уж разволновалась она. – Ничего мне поп о том не говорил.

– Нет, нет, – поспешила успокоить ее Анна. – Все, кто дрались при Чесме, – герои, а кто погиб – вдвойне. Это было великое сражение. Только я еще не сказала вам, кто я такая, – она виновато улыбнулась. – Я Анна Орлова-Чесменская, дочь адмирала Алексея Орлова, который тогда командовал русской эскадрой. И папенька мой, который ждет меня в Петербурге, он и есть Алексей Орлов.

– Вот как! – женщина всплеснула руками, чесменский рубль выскользнул у нее и упал на пол. Наклонившись, она поспешно подняла его. – Дочка адмирала? Как же тебя занесло-то к нам? – она взяла огарок сальной свечки, горевший в медной подставке, и поднесла его ближе, чтобы рассмотреть Анну. – Верно говоришь, чудно, – согласилась она. – Сколько раз ходила я в церковь, ставила за упокой Ивановой души свечку, все просила, чтоб какую весточку подал мне ненаглядный мой, что, мол, помнит обо мне. Может, и заберет меня к себе, зажилась совсем, опостылело все мне на земле. А он все молчал. Даже во сне ни разочка мне не явился. Я уж думала, осерчал за что. А тут, на тебе. Ниспослал господь встречу, адмиральская дочка появилась. Мне теперь и помереть можно. Так и верю я, сам Иван тебя ко мне прислал. Вот для чего так долго он меня на земле держал, чтоб я дочери его адмирала помогла.

– Вы мне помогли, а я вам помогу, – Анна взяла из рук женщины Чесменскую монету и долго смотрела на нее. – Когда мой отец разгромил турок под Чесмой, – произнесла она задумчиво, – меня еще на свете не было. Что же вы Салтыковым кланялись, – бросила она на женщину взгляд. – Надо было адмирала Орлова просить о заступничестве. Батюшка мой многих матросов своих помнит поименно. Я помню, к нам в Кузьминки, имение под Москвой, приходили женщины, которые потеряли мужей и сыновей при Чесме, молили о помощи князя. Били их помещики, обирали шибко. Малолетних детей отбирали от матерей. Так князь Орлов никогда в стороне не оставался. За большие деньги выкупал такие семьи и селил у себя на землях, где уж им жилось добро.

– Знала бы, попросила бы попа написать князю челобитную, – вздохнула Матрена. – Так я даже и имени его не ведала. А кто ж подскажет мне? Я же в молодости, веришь ли, по деревне первой красавицей была. И Иван, завидный жених, мне достался. Собой красив, меня любил, не бил, ласкал только. Сколько баб мне завидовало. Так я думаю, навели они на меня порчу. А как разрушилась вся жизнь моя, обозвали невезухой и спровадили на отшиб деревни, чтоб глаза не мозолила.

– Кто же помещик здесь у вас? – спросила Анна, возвращая Чесменский рубль хозяйке.

– Бывший государев секунд-майор Полянский с супружницей, – ответила Матрена, вытирая платком влажные от слез щеки, – я в былые времена у него при доме убиралась. Так секунд-майор как напьется вина, все начинал приставать ко мне в сенях. Я же, как об Иване горькую весть получила, зареклась, ни на кого не взгляну, всю жизнь верность ему сохраню. Еще надеялась, что сыновья мне опорой станут. А секунд-майор отказа моего терпеть не стал. Приказал сечь немилосердно, вот оттого хромаю я теперь, что всю спину мне отбили на порке его. Знать уж не могу наверняка, – Матрена всхлипнула. – Куда мне, но чует мое сердце, постарался барин наш, чтоб моих сынов без разбора забирали. Ездил к Салтыкову, обозвал Ивана моего разбойником. Чего ж не наклевещешь, коли управы не боишься, – она вздохнула. – А от бабы слабосильной какая управа. Вот и погубил всех, а меня прогнал из дома. Теперь уж сам старый, как и я. Говорят, с постели не встает, всем его молодая женка правит. Да я уж ее не видала. Обо мне она не помнит, мне ж и легче.