Ведьмина гора

Таня задумалась на мгновение, а затем продолжила:

– У вас действительно очаровательная улыбка и взгляд. Впечатляющий взгляд. И вы очень приятно говорите, я давно не слышала такой правильной русской речи. Наверное, я, как и все, создала свое представление о вас. А вашей жене повезло с вами, потому просто не разрушайте ее представление о вас, и пусть у нее останется ею же созданная сказка…

– Жене? – Ян пожал плечами.

– У вас нет жены?

– Есть. Но она живет в другом, параллельном мире и вряд ли оттуда вернется когда-нибудь ко мне прежней, той, которую я любил когда-то. «Жена да убоится мужа своего…» «Жена да прилепится к мужу…» Слова, становящиеся звуками, падающие, как опавшая листва…

– Но все-таки я вам благодарна, что вы сели тогда рядом со мной, благодарна, что заговорили, благодарна, что мы с вами познакомились, благодарна за этот поцелуй…

– Почему, Таня?

– Не знаю… Наверное, потому, что большинство мужчин почему-то не решаются подойти ко мне, заговорить, получить отказ. Чаще наблюдают со стороны, но не делают никаких шагов к сближению. Я благодарна судьбе, что наши пути пересеклись хотя бы на время и наши параллельные реальности смешались в одну. – Таня засмеялась. – Знаете, наше знакомство меня даже вдохновило, что ли… Я нашла у себя на полке сонеты Шекспира, стала перечитывать. Не знаю зачем, но стала. Понятия не имею, что у вас в мыслях. И мне нравится чувствовать то, что есть, то, что я ощущаю. Я пытаюсь понять вашу тайну, хотя понимаю, что не стоит, чтобы не потерять таинственность происходящего. Понимаю, что некоторым тайнам стоит оставаться неразгаданными. Раньше думала, что мне сложно найти свободное время, чтоб увидеться с кем-то. Но желание видеть вас дает понимание, что просто не было стимула, потому придумывала для себя, как сейчас говорят, какие-то «отмазки». Но сейчас мне почему-то хочется чаще видеть вас, осязать, слушать, знать, что вы рядом, до тех пор, пока еще длится эта конференция. Хотя мне в конце концов придется вернуться в свой реальный мир и жить дальше.

– А вы очень хотите вернуться туда? – спросил Ян, привлекая Таню к себе.

– Если честно, то нет, не очень, – призналась она, глядя ему в глаза.

Они шли по ночному городу, и каждый говорил о чем-то о своем, они останавливались, целовались и снова шли, и город – как заправский заговорщик – прикрывал их, прятал в своих складках, словно понимая, что им сегодня нужно быть вдвоем.

И все-таки: что же это был за город?

Его называли иногда городом одного касания, потому что рельеф города – холмисто-равнинный – делал его извилистым, не прямым, так, что к одному и тому же месту можно было прийти разными путями, при этом не заблудившись. Улицы то вздымались вверх, как грудь женщины при частом дыхании, то падали вниз стремительными водопадами, классическая архитектура уступала место лесистым холмам, новые районы, подобно муравьям, отчаянно карабкались вверх, стараясь отмежеваться от старого района, где по-прежнему витал дух прошлого.

Вот такими петлистыми путями и шли, пошатываясь, как пьяные – точнее, опьяненные близостью, – Ян и Таня, оказавшись внезапно на каком-то пригорке, стоявшем отдельно от остальных.

– Где это мы? – спросил Ян.

Таня осмотрелась внимательно по сторонам:

– Ведьмина гора…

– Ведьмина? – удивился Ян, улыбнувшись. – Вы сейчас превратитесь в ведьму?

Тане захотелось рассказать Яну о горе, увиденной во сне, о той самой, на которой она сейчас стояла, понимая, что странным образом сбылись ее давнишние видения. Но как объяснить Яну, что именно его она видела в том давнишнем сне, и именно он брал ее за руку, и вел на эту Ведьмину гору, туда, где сбываются мечты и грезы, сны и думы?

– Мне кажется, что здесь какая-то странная ведьминская аура, действительно проникающая в сознание, растворяясь в нем хмелем… сказала Таня, теснее прижимаясь к своему спутнику.

– Потерянный рай… – Он задумался, что-то припоминая, всматриваясь в ночь.

…Ян точно так же – некогда – всматривался в лица прохожих, вслушивался в говор петербургских фонарей, пытаясь понять, как живет город, который он оставил в покое двадцать три года назад, что изменилось в нем за это время.

Это было за несколько лет до встречи с Таней, а скорее – получается – это было предтечей обещанной встречи, и странное ощущение не покидало его тогда. Будто кто-то невидимый одним махом рассек питерское бытие на несколько ровных, как куски пирога, частей.

Одна часть – это сверкающий, как самоварное золото, мир шоу-бизнеса, больших денег, политики, «русского новодела»; другая часть – мир еще не расселенных коммуналок, вонючих парадных, бесхозных кварталов, которых до сих пор так и не коснулась рука мастера, способная преобразить их облик и вернуть утраченный блеск; есть и третья часть, не имеющая особого отношения к Санкт-Петербургу, – это безликие новые районы, в изобилии заполнившие околопитерское пространство.

Районы получше, районы похуже, здания поприличнее, есть унылые, но самое главное – другая реальность, происходящая за пределами старого города.

С одинаковым успехом эта реальность может быть перемещена в любую точку постсоветского пространства. Ничего не изменится.

…В старом доме на Пушкинской улице, где Ян остановился, ремонт, наверное, не производился со времен невеликого Октября.

Построенный в конце семидесятых годов девятнадцатого века, известный как доходный дом графа Орлова, он (дом) так и не смог оправиться от «постбольшевистского синдрома».

В восьмидесятых годах прошлого века были живы еще старики, которые помнили его (дом) в ином обличье: тяжелые массивные двери с коваными ручками, красные ковровые дорожки на лестницах; важный дворник в белом фартуке с бляхой, закрывавший ворота во двор в десять часов вечера.

Интересно: кому это все мешало?

Кто его знает…

Но сегодня, как и тридцать лет назад, когда Ян попал сюда впервые, кажется, что кто-то жестоко надсмеялся над старым домом: сломанные перила, выщербленные лестницы, тусклый свет, тяжелый, практически невыветриваемый запах гнили.

В довершение ко всему две недели подряд не работал лифт: кто-то утром украл подвесной кабель, без которого, разумеется, лифт передвигаться не мог.

Две недели жильцы пытались добиться от организации, обслуживающей здание, хоть какого-то ответа; затем, махнув рукой, обратились в прокуратуру.

Бесполезно.

В день, когда Ян уезжал в аэропорт, лифт даже не пошевелился.

Кстати, в доме – семь этажей.

(Позже Яну рассказали: лифт заработал только после того, как на организацию надавил прокурор; он же присутствовал при пробном пуске лифта. «У вас прокуроры занимаются лифтами?» – спросили у него, торжествуя. Ян был посрамлен.)

И все равно он любил Петербург; как говорится, не благодаря, а вопреки.

Хотя, наверное, есть и «благодаря»: благодаря Невскому, Адмиралтейству, Петроградской стороне, Васильевскому острову, Английской набережной – да мало ли чему?!

Наверное, еще и благодаря запечатленной в сознании бурлящей, бурлескной молодости, шипучей, как шампанское, шаловливой, шелудивой, шелопутной.

«Блаженное, бессмысленное слово» – какое гениальное определение, в котором, как в матрешке, спрятаны «бражники и блудницы», «мелкие чиновники, японцы, теоретики чужой казны…»