Страница 2 из 5
Резонно предположить, что главной причиной такой лакуны был недостаток необходимых сведений, а следовательно, невозможность говорить о жизни и искусстве Сомова в целом. Однако это не так. Еще в 1960-х годах в отдел рукописей Русского музея поступил обширнейший архив художника: его подробные дневниковые записи более чем за двадцать лет жизни, сотни писем. Были там и репродукции поздних работ[17] (важно напомнить, что советское искусствознание имело представление о целых стилях и эпохах в искусстве преимущественно по черно-белым репродукциям). Наконец, собрание музея пополнили несколько произведений Сомова, относящихся к тому самому малоизвестному периоду[18].
Таким образом, причина отнюдь не в отсутствии сведений. Это подтверждает зрительская реакция на единственную выставку Сомова в СССР. Она была открыта в Русском музее в 1969 году, на следующий год переехала в Москву, в Третьяковскую галерею, а затем – в Киев.
Наиболее содержательны здесь не шаблонные рецензии в подцензурной советской прессе, а частная переписка. Любопытнейший материал имеется в архиве ленинградского искусствоведа Петра Корнилова. Его московские адресанты охотно делились с ним впечатлениями о выставке Сомова и о разговорах, которые ходили вокруг нее. Вот выдержка из одного письма: «Открылась выставка К.А. Сомова, она большая и интересная. Примером того, или, вернее, доказательством падения культуры музейной работы, служат микроскопические написанные подписи под картинами. Не простым глазом, но и в очках трудно разбираю подписи. Очень прошу – напишите о Ваших экспонатах, чтобы я мог их видеть. Меня заинтересовал портрет некоего Лукьянова – явного сноба и эстета[19]. Кто этот Лукьянов? Он многих интересует»[20]. Еще цитата: «Когда я увидел портрет Лукьянова, невольно почувствовал что-то порочное, но это не мешает ему быть занимательным»[21]. Или: «Многие посетившие выставку К.А. Сомова спрашивают меня про портрет Лукьянова, он действительно обращает на себя внимание и очень выделяется»[22].
Сомов известен очень откровенными произведениями на эротические сюжеты. Конечно, организаторы не включили в экспозицию ни одной сколько-либо откровенной работы: это подтверждают и каталог ленинградской выставки (упоминался выше), и коллекция фоторепродукций представленных на ней произведений (находится в частном архиве). Поэтому такая реакция именно на портрет Лукьянова, любовника Сомова, очень показательна: никакого указания на гомосексуальность модели в картине нет. Публикация отрывков писем и дневников художника, по контексту упоминания в которых можно было бы догадаться, что Лукьянов и Сомов, а затем Сомов и другая его модель, Борис Снежковский, были любовниками, вышла только девять лет спустя. Книга Юрия Пирютко «Другой Петербург», где все названо своими именами, была впервые издана только в 1998 году[23].
Это не помешало внимательным зрителям отметить специфическую сексуальность образов Сомова. Вот что писал Корнилову его московский корреспондент – искусствовед, редактор издательства «Изобразительное искусство» Василий Федорович Федоров-Иваницкий: «Здесь выставка К.А. Сомова по сравнению с Русским музеем очень сокращена, в частности, устроители считают его портреты чем-то недостойным…»[24].
Художник Михаил Юрьевич Панов в письме Корнилову сообщал: «Каталога пока нет, говорят, что он готовится к печати, но, с другой стороны, ходят слухи, что начальство не очень довольно выставкой и что она закроется раньше времени. Если это верно, то каталог может не увидеть света»[25]. Также Панов отмечает, что, по всей видимости, в Ленинграде было показано в два раза больше работ, чем в Москве[26].
Помимо переписки Корнилова удалось отыскать еще несколько упоминаний о выставке 1970 года в других архивах. Например, художник Василий Андрианович Власов писал о ней своему другу, ученому-физику Георгию Николаевичу Шуппе из Ленинграда в Москву: «Впечатление смешное – что-то вроде распродажи в комиссионном магазине. Что-то есть во всем убогое – м[ожет] б[ыть], потому что он был гомосексуалистом. А вот в деятельности такого короля порока, как Дягилев, никакой ущербности не было»[27]. В другом письме: «Но что уж вовсе из рук вон плохо – это парижские работы (их довольно много). Такая обывательская халтура для заказчика (это портретн[ые] рисунки эмигрантских дам), что просто жалко художника. Есть один лежащий нагой юноша (масло) для гомосексуалистов – страшно!»[28]
Слухи, ходившие вокруг выставки, отчасти оказались правдой: в отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи не удалось обнаружить документов, подтверждающих досрочное окончание московской выставки, но ленинградская в самом деле значительно превосходила ее по числу представленных работ; каталог выставки в Третьяковской галерее действительно так и не вышел. В Киев отправили еще меньше вещей, чем было в Москве[29].
Приведенные свидетельства показывают, что советский зритель вполне осознал характерный эротизм искусства Сомова. Притом это было сделано без каких-либо объяснений со стороны кураторов, критиков или искусствоведов, которые вряд ли могли публично высказаться об этом. Представляется, что именно так и сложилась обсуждаемая проблема: вследствие того что разговор о сексуальности Сомова оказался невозможен, целостное осмысление его искусства сделалось также недостижимым.
В последующие годы тенденция сохранилась. Исследователи, избиравшие жизнь и искусство Сомова главной темой своих трудов, либо не упоминали о гомосексуальности художника вообще[30], либо углублялись в отдельные аспекты его творчества, не связанные с запретной темой[31]. Применительно к сомовскому портрету следует отметить несколько посвященных им статей разных лет: Михаила Алленова, Натальи Лапшиной, Елены Яковлевой[32].
Однако не все были согласны с намеренным уходом от обсуждения любых сексуальных коннотаций. Например, Вера Шухаева (жена художника-мирискусника Василия Шухаева) посвятила Сомову небольшой биографический очерк. В нем она остановилась главным образом на своих впечатлениях от встреч с художником, с которым приятельствовала в Париже. Вспомнила Шухаева и Лукьянова: «Жили они, т[о] е[есть] К[онстантин] А[ндреевич] и М[ефодий,] вместе в очень скромной квартирке. Мы бывали у них довольно часто, и меня всегда удивляли уют, чистота, опрятность, поразительные для квартиры без женщины. Мефодия вы, вероятно, знаете по портрету К[онстантина] А[ндреевича][33]. Это был красивый крупный мужчина, производивший впечатление здорового человека, но вскоре затем у него оказался туберкулез, то, что раньше называлось „скоротечная чахотка“, и, недолго проболев, он скончался. Вот тут мы узнали другого К[онстантина] А[ндреевича]. Он сразу постарел, осунулся и стал неузнаваем. Прежде всегда ухоженный, хорошо одетый, остроумный, иногда язвительный, не от недоброго отношения к людям, а от острой наблюдательности, он стал таким бедненьким, потерянным, что смотреть на него без слез было невозможно»[34].
17
Материалы архива составили большую часть фонда 133-го отдела рукописей Государственного Русского музея. В небольших отрывках были опубликованы дневники и письма Сомова: [Сомов К.А. Письма и дневники К.А. Сомова] // Константин Андреевич Сомов. Письма. Дневники. Суждения современников. М., 1979. С. 51–438. Репродукции поздних произведений см. в той же книге: Константин Андреевич Сомов. Письма. Дневники. Суждения современников. М., 1979. Ил. 54, 58, 61, 64 и др.
18
В частности: К.А. Сомов. Портрет Е.К. Сомовой. 1924. Холст, масло. 71 х 56 см (овал). ГРМ; Он же. Портрет С.В. Рахманинова. 1925. Холст, масло. 63,7 х 51,6 см. ГРМ; Он же. Обнаженный юноша (Б.М. Снежковский). 1937. Холст, масло. 54 х 100,5 см. ГРМ.
19
Мефодий Георгиевич Лукьянов (1892–1932) – любовник К.А. Сомова, его модель. Эмигрировал из России после Октябрьской революции, жил в Германии, затем во Франции. Его портрет, о котором здесь идет речь: К.А. Сомов. Портрет М.Г. Лукьянова. 1918. Холст, масло. 91,7 х 102,5 см (овал). ГРМ. См. илл. 1.
20
ОР ГРМ. Ф. 145. Корнилов П.Е. Оп. 2. Ед. хр. 1184. Письма Свиньина Алексея Николаевича – П.Е. Корнилову. Л. 65–65 об. Письмо от 9 октября 1970 г.
21
Там же. Письмо от 22 октября 1970 года. Л. 69 об. – 70.
22
Там же. Письмо от 13 ноября 1970 года. Там же. Л. 74 об.
23
Книга написана под псевдонимом К.К. Ротиков (персонаж романа Константина Вагинова «Козлиная песнь»). Первое ее издание быстро стало библиографической редкостью, более доступны второе и последующие: Ротиков К.К. Другой Петербург. СПб., 2001. С. 95–106.
24
ОР ГРМ. Ф. 145. Оп. 2. Ед. хр. 496. Письма Иваницкого – Корнилову П.Е. Л. 26. Письмо от 4 ноября 1970 г.
25
ОР ГРМ. Ф. 145. Оп. 2. Ед. хр. 961. Письма Панова Михаила Юрьевича Корнилову П.Е. Л. 1. Письмо от 16 января 1971 г.
26
Там же. Л. 31.
27
Письмо от 25 января 1970 г. ОР ГРМ. Ф. 209. Ед. хр. 101. Письма Власова Вас. Адр. Щупе Георгию Николаевичу. Л. 14.
28
Письмо от 7 февраля 1970 г. Там же. Л. 15. Подразумевается портрет другого любовника Сомова – Бориса Михайловича Снежковского (1910–1978): К.А. Сомов. Обнаженный юноша (Б.М. Снежковский). 1937. Холст, масло. 54 х 100,5 см. ГРМ. См. илл. 2.
29
Об этом в частной беседе рассказала Анна Евгеньевна Михайлова, внучатая племянница Сомова, которая жила в СССР и внимательно следила за событиями, связанными с выставкой.
30
Такова, к примеру, книга: Короткина Л.В. Константин Андреевич Сомов. СПб., 2004.
31
Ельшевская Г.В. Короткая книга о Константине Сомове. М., 2003; Завьялова А.Е. Александр Бенуа и Константин Сомов. Художники среди книг. М., 2012; Она же. Художественный мир Константина Сомова. М., 2017.
32
Алленов М.М. Портретная концепция К. Сомова // Советское искусствознание ‘81. М., 1982. С. 161–181; Лапшина Н.П. Сомов-портретист // Искусство. 1969. № 4. С. 60–68; Яковлева Е.П. Paty Животовская – американская модель К.А. Сомова // Художественная культура русского зарубежья. 1917–1939. М., 2008. С. 88–98; Она же. Александра Левченко – парижская модель К.А. Сомова // Антикварное обозрение. 2011. № 1. С. 6–15.
33
Речь идет о том же портрете 1918 г. из собрания Русского музея (он уже упоминался в этой статье).
34
[Шухаева В.Ф.] Воспоминания В.Ф. Шухаевой о К.А. Сомове. ОР ГРМ. Ф. 154. Ед. хр. 71. Л. 4.