Страница 18 из 21
Наталье это ничего не объяснило, и она спросила:
– Каких это жучков?
– Ну, заниматься мелочами – бесконечной отделкой при отсутствии подлинной сути. Андрей вычитал это выражение у одного китайского поэта.
– Да ведь его живопись – это сама суть. Зимние пейзажи, дачные натюрморты, женские портреты…
– Вот именно. Андрей так и говорил: снова пейзаж, еще один натюрморт или женский портрет. И так без конца.
– А как же иначе? На то и живопись – она… – Наталья припомнила когда-то услышанную от мужа фразу – не выдерживает непосильную духовную нагрузку.
– Вот он и хочет ее бросить.
– Ради чего?
– Сколько можно повторять! Ради постижения Божественного Плана. Ради спасения души. Раз ему это явилось, то картины… Впрочем, не знаю. Я свою душу уже благополучно погубила, хотя Андрей меня успокаивает тем, что Иисус никому не отказывал в спасении, даже проституткам. Словом, все так сложно. До меня многое не доходит. Я ведь в школе совсем не училась – не то, что вы, отличницы.
– Вся наша учеба – вырезывание жучков, – сказала Наталия, все это время сама наливавшая себе коньяк.
Натали что-то покрутила, и в наушниках снова зазвучала музыка.
– Ну, а теперь послушайте меня, девы. – Наталия встала, пошатнулась (даже подломился каблук) и, восстанавливая равновесие, облокотилась о перила лестницы. – Все ваши планы и расчеты – мыльные пузыри. Забудьте о них. Андрей отбывает со мной в стольный град Киев. Адье!
– Ты шутишь? – с безнадежностью в голосе спросила Наталья, прекрасно помнившая, что подруга шутит крайне редко или вообще не шутит.
– У нас с ним все решено. Летим послезавтра. Могу назвать номер авиарейса.
– Час от часу не легче. А Израиль? Лечение? Натали же все устроила!
– Натали? Это ты у нас все устраиваешь, малышка? Давай чокнемся и поцелуемся. – Наталия нагнулась за рюмкой, при этом чуть не упала, но все же выпрямилась, хотя и без рюмки. – Нет, никакого Израиля. Он будет жить в той гостинице. В той самой – для него это крайне важно. Никакая дача, никакие щедрые благодеяния и пожертвования ему не нужны. Зря старалась, милая Натали. Не нужны, потому что для него весь мир – гостиница.
Натали взяла в одну руку свою рюмку, а в другую – рюмку подруги, соединила их с мелодичным звоном и из обеих выпила.
– Ага! Значит, он будет там жить и при этом лечиться днепровской водой? Набирать в бутылочку, пить и делать компрессы? – Натали в изнеможении закатила глаза, изображая, какое блаженство приносят компрессы на днепровской воде.
– Компрессы, компрессы… Компрессы любят бесы, – продекламировала Наталия с намеком на недавнее сочинительство Натальи. – Нет, он будет молиться, девы. Коленопреклоненно. В пещерах Лавры. У могил святых старцев. Это его, надеюсь, излечит.
– Бред! Ему нужна операция. – Резким протестующим движением Наталья всколыхнула свой балахон.
Наталия в ответ педантично заинтересовалась, не помялся ли ее собственный тщательно выглаженный галстук.
– Все решено и за все заплачено, – произнесла она слегка в нос оттого, что подбородок пришлось прижать к груди.
– Поздравляю. Ты его наконец-то заполучила, хоть и ненадолго. Дождалась выгодного момента. Впрочем, какой там выгодный момент – звездный час! Триумф! Апофеоз! – Наталья раскинула руки, но при этом ушиблась о стену и стала дуть себе на локоть.
– Я? Разве не ты первая? Еще тогда, когда мы трое поклонялись ему, словно божеству, бегали за ним как собачонки и были готовы носить в зубах его сандалии…
– Я в зубах сандалий не носила. В отличие от тебя. – Наталья вывернула локоть так, чтобы можно было разглядеть, есть ли кровь.
– Нет, ты первая. Ты во всем была первая.
– А ты вечно опаздывала. Боюсь, что и сейчас опоздала.
– Не беспокойся. Успею. До вылета еще двое суток.
– Извини, а Ефимушка с вами едет? – прервала их перепалку Натали – прервала так, что они разом замолчали, а затем в один голос спросили:
– Какой Ефимушка?
– Ну, Ефимушка-книгоноша. Тот, что достает для него богословские книги и дерет за них втридорога.
– А… этот его дружок. Нет, не едет. Зачем ему туда ехать!
– Так не от него ли он бежит? Не от этой ли дружбы? Вернее, этой кабалы? – Наталья снова подула на ушибленный локоть.
– Зачем ему бежать? – Наталия достала из рукава блузки платочек и протянула подруге, чтобы та – вместо того чтобы дуть – вытерла на локте кровь.
– А затем, что я вас сегодня съем. Я же обещала. Я все у вас выпытаю. – Наталья платок не взяла, и подруга спрятала его в другой рукав.
– Да, Андрей стал им тяготиться. Ефимушка взял над ним слишком большую власть. К тому же Ефимушка как хохол проповедует святую Украину, а сам потихоньку крадет и продает его картины.
– И Андрей от хохла бежит в Киев?
– Вот именно. Здесь он бросает лжесвятую Украину, а там ищет истинную святую Русь.
– Очень сложно. Не по моим куриным мозгам. Мне не понять.
– А здесь и понимать нечего, девы. Ведь святая Русь от Киева, а у нас тут со времен Петра и Феофана Прокоповича все заполонила Украина. Во всяком случае, так говорит Андрей.
– Так говорит Заратуштра. Андрей – это наш Заратуштра и Ницше одновременно. – Наталья лизнула кровоточивший локоть.
– Ницше, но только с русскою душой. – Наталия почувствовала, что устала стоять, и снова села на ступеньку лестницы.
– Ну вот, еще одна фраза, – сказала Наталья без всякого выражения, словно в ее обязанности лишь входило подсчитывать фразы, произнесенные подругой.
С Андреем первой познакомилась Наталья (так уж ей повезло, посчастливилось). И конечно же не утерпела, сразу проговорилась, восторженная дурочка, рассказала о нем подругам на лавочке Гоголевского бульвара, куда те были вызваны по телефону. Весь рассказ сводился к восклицаниям, млениям и замираниям – словом, сплошной сумбур, из которого трудно было извлечь что-либо мало-мальски внятное и разумное. Тем не менее Наталия внимательно ее выслушала и явно заинтересовалась. Произведя в уме какие-то расчеты, что-то взвесив и прикинув, она произнесла:
– Ладно, нас можешь не знакомить, мы не обидимся, но хотя бы покажи.
Наталье, хорошо изучившей подругу, хватило ума не воспользоваться предложенной ею уступкой. Уж она-то заранее знала, что в противном случае ей не раз напомнят и ее не раз упрекнут: ага, не захотела познакомить, утаила, спрятала свое сокровище от подруг. Поэтому она с вызывающим упрямством настояла:
– Нет, почему же? Я познакомлю. И очень даже охотно.
– Не надо, не надо. А то еще будешь жалеть. – Наталия сделала вид, будто сочла это за одолжение, которое либо не может принять, либо примет лишь в том случае, если ее очень попросят.
Наталья же, раз пообещав, уже не стала брать назад свое обещание:
– Мне даже интересно, что вы о нем скажете. Только, чур, не отбивать.
Наталия великодушно пообещала, что чур может быть спокоен: отбивать у Натальи нового знакомого никто не намерен.
Натали при этом спросила:
– Где же ты нас познакомишь? Может, у тебя на даче? Или там, где твой Андрей обычно проводит время?
Выяснилось, что он проводит время в библиотеках, называемых для краткости Ленинкой, Иностранкой и Историчкой, причем заранее невозможно отгадать, где устраивать на него облаву. И вот им пришлось нестись как угорелым сначала в одну, затем в другую, но по извечному коварству судьбы они застали его только в третьей – в Историчке, которую по своей отчаянной, взвинченной, сумасшедшей (ха-ха!) веселости сразу окрестили Истеричкой.
В полном соответствии с этим наспех придуманным прозвищем состоялось знакомство – суматошное, взбалмошное, бестолковое. Несли какую-то чепуху, жеманились, кривлялись, прикидывались глупенькими, задавали идиотские вопросы: «А что вы читаете? А вам не скучно? А вы, наверное, так много знаете – вам это не мешает?» Тем не менее на следующий день их величествами было заявлено: «Нам понравилось. Желаем продолжить». Наталье пришлось их снова вести. На этот раз начали сразу с Истерички и не ошиблись: он вышел к ним из читального зала. Они вели себя серьезнее, идиотских вопросов не задавали – лишь пригласили его прогуляться по Москве. Он не заставил себя упрашивать, сдал книги, и они весь вечер бродили по Покровке, Чистым прудам, Мясницкой, сидели за столиком кафе, и Андрей пригласил их в свою мастерскую – тут же, неподалеку, подвальчик с лесенкой, мутное окно, паутина, ржавые разводы на стенах.