Страница 15 из 21
Зажгла на террасе свет: уже вечерело, и самое время было зажечь. Хотя можно и не зажигать, но раз зажгла, так зажгла. Натали вступила на террасу, как адмирал вступает на палубу корабля. Разве что не откозыряла. Подруги обнялись и расцеловались. После этого Наталья позволила себе подругу не то чтобы откровенно рассмотреть снизу доверху (как любит Наталия – этак еще и сощурится и поднесет к глазам очки), а так… окинуть быстрым, мгновенным, заинтересованным взглядом.
Натали ничуть не изменилась – все такая же миленькая, здоровый сельский румянец, на вид все те же двадцать пять. По случаю выезда на дачу нарядилась в матроску. И наушнички в ушах – как у глупой девочки. И ногти покрыты ядовито-зеленым лаком. Если бы не руки, натруженные, жилистые, покрасневшие от всяких порошков, покрытые сыпью, то и не скажешь, что уборщица. Моет полы, чистит унитазы, драит раковины. Но и это ее не портит. Она ведь маленькая, а маленькие с возрастом не пухнут и не расплываются. Напротив, лишь немного скрадываются, истончаются, подсыхают, но не меняются.
Все такие же куколки.
К тому же Натали непосредственная. Ничего не таит, не прячет, всем чувствам дает выход: то всплакнет, даже повоет, то расхохочется. То истерику разыграет, да так мастерски, что невольно поверишь – актриса! А то манеры начнет показывать, жеманиться, глазки закатывать – фрукт! И свою Натали ни на какую Натку, Наташку, Наталку – будьте уверены, – не променяет.
Хотя, если надо, прикинется и Наталкой, и Наткой, и кем угодно…
После объятий и поцелуев, слишком пылких для того, чтобы сразу начать разговор, осмотрительно помолчали. Затем для приличия вспомнили свою старую, довоенную школу в Трубниковском переулке (все трое жили на Арбате).
– Я там недавно была – ничего не узнать, – сказала Наталья, призывая не столько этому удивиться, сколько признать, что странно, если б все было иначе.
– А я все собираюсь побывать, как иной раз на кладбище, да откладываю…
– Ну, уж ты сравнила – школу с кладбищем.
– Да она и есть кладбище. Почти все наши учителя померли – и физик Рашид Хамедович, и ботаник Иван Васильевич, и историк Борис Натанович. К тому же меня там никто не любил. Вернее, любила одна уборщица тетя Жанна. Вот я собираюсь и переношу. А если раз перенесешь – это уже верный признак… – Натали не заботилась о том, чтобы все договаривать до конца, – не заботилась в расчете, что ее и так поймут, но Наталья на этот раз почему-то не поняла.
– Признак чего?
Натали фыркнула.
– Того, что вряд ли когда-нибудь побываешь…
– Ах, да! Ну конечно!
– Мне кажется, ты о чем-то своем думаешь… Или ты мне не рада. Тогда зачем приглашала?
– Ну что ты! Конечно рада! – поспешила заверить Наталья, стараясь избавиться от некоего замешательства, хотя это ей никак не удавалось.
– А помнишь, как в тебя был влюблен завуч Никита Фомич? Он, кстати, еще жив. – Натали великодушно поспешила ей на помощь.
– А в тебя физрук Борис Борисыч. Мы его еще Бобиком звали.
Снова помолчали. Наталья (любительница шахмат и прочих мудреных игр) сочла, что уже можно использовать домашнюю заготовку.
– А я тут случайно нашла клад, – сказала она с расчетом на то, что впечатлительная и всему верящая Натали округлит глаза, замрет от сладкого ужаса и воскликнет: «Да ты что?! Неужели?!»
Но та лишь слегка улыбнулась, явно уступая подруге право быть впечатлительной и доверчивой.
– И что же за клад?
– В ящике кухонного стола, под старой клеенкой. Помнишь, ты у меня однажды убирала, а я тебе не все заплатила под предлогом… ну, да это не важно.
– Стоп. Какой же предлог?
– Да, господи… сказала, что поистратилась.
– А сама?
– А самой открытка пришла из мебельного. Вот и собирала по крохам. А ты что допытываешься?
– Да так, просто любопытно. Ты меня тогда голодной оставила: ни копейки не было. Недаром несколько ночей таджик снился, накрывающий ладонью тюбетейку с золотом. На тебя, подруга, надеялась.
– Ну, прости, прости… – Наталья притянула к себе Натали (рука лежала у нее на плече). Но та не очень-то поддалась, вывернулась к ней боком, и пришлось искать место, куда поцеловать (дружески чмокнуть).
– Что ж, рассказывай дальше. Повествуй. – Натали явно была чем-то удручена, раздосадована, иначе бы Наталья обиделась.
Но та стерпела – лишь вздохнула и продолжила повествовать (обидное словечко):
– Потом все хотела вернуть, но мы долго не встречались, и я, если по-честному, забыла. А тут выдвигаю ящик стола, а там, под клеенкой, пожелтевший конверт с надписью: «Натали за уборку». Так что получай. – Наталья протянула ей конверт.
Та равнодушно, без всякого интереса повертела его в руках. Из конверта выпала, завертелась волчком и закатилась под стол монета, но Натали за ней даже не нагнулась. Не нагнулась и все же спросила:
– Долг-то с процентами возвращаешь?
Наталья слегка растерялась.
– С процентами? А ты какие берешь?
– Шучу, шучу, – успокоила ее Натали.
– Слава богу, а то я подумала, что ты теперь… – Наталья по-девчоночьи прыснула в ладонь, – крутая.
– Круче не бывает.
– Ты по-прежнему убираешь? А то у меня тут соседи спрашивали…
– Скажи, что по-прежнему. Только у них сбережений не хватит, чтобы со мной расплатиться. Я теперь в долларах беру.
– Бедняжечка ты моя. – В заверениях подруги Наталья усмотрела признак ее беззащитности и отчаянной непрактичности. – В долларах она берет. Дай я тебя расцелую.
На этот раз Натали поддалась, и подруги вторично расцеловались.
Посидели на подоконниках и по рюмочке выпили из охотничьей фляжки, припрятанной за портьерой. Наталья хотела налить еще, но не лилось: нечему было литься. Поболтала – пусто. Удивилась такому безобразию, но тотчас вспомнила, что эта фляжка бросовая – в ней было всего на донышке. Зато есть еще одна, наполненная до половины и тоже припрятанная в укромном месте. Она взяла Натали за руку и повела к верстаку, за которым когда-то толстовствовал дед. Поискала глазами и извлекла из-под брезентовой рукавицы фляжку. Отвинтила крышечку и разлила по рюмкам.
– За что пьем? – спросила Натали беззаботно, чтобы это не выглядело так, будто она ставит подруге в упрек, что первый раз выпили просто, без всякого тоста.
– Давай за деда.
Наталья хотела вдобавок рассказать про разбитую мемориальную доску и вывороченный бюст – рассказать, пользуясь отсутствием их общей подруги Наталии. Но не стала – подумала, что не время, не тот момент.
Поднялись на второй этаж – по ступенькам. Натали, уже немного захмелевшая, кое-что углядела и подмигнула:
– Пятизвездочный? Будем здесь пировать?
– А чем плохо? Будем…
Тем не менее на ступеньках пить не стали – решили дождаться Наталию. Наталья пригласила Натали в мастерскую мужа.
– Вот здесь он творит.
Приоткрыв перед Натали дверь, она готова была ее сразу закрыть, если подруга не воспользуется приглашением и не проявит к мастерской особого интереса.
Но Натали проявила, и не позволяя двери закрыться, сама взялась за ручку и осторожно протиснулась в мастерскую.
– Я ведь здесь ни разу не была…
– Как это не была? Ты шутишь.
– Да, везде была, а здесь – ни разу.
– Можно подумать, что для тебя это святое и потому запретное место. – Из всех возможных причин Наталья с неким загадочным умыслом выбрала самую невероятную.
– Как ты сказала – святое? – Натали призадумалась. – Может быть…
– Садись, подруга, на этот табурет. Водружайся. Только он высокий, не упади…
– Лучше я постою.
– Садись, садись.
Натали осторожно – даже благоговейно – поставила ногу на обод. Затем слегка оттолкнулась и перенесла свое маленькое, легкое тело на круглое сиденье табурета. Табурет даже не качнулся.
– Твой Андрей мне рассказывал, что такие же табуреты будут на предварительном слушании.
– Каком еще предварительном слушании?
– Ну, когда Господь будет проводить первое дознание, он посадит всех на такие табуреты. Это очень удобно: можно всем смотреть в глаза.