Страница 30 из 41
На протяжении долгой истории института (он был закрыт в 1917 г.) в укладе его жизни неизбежно происходили разного рода перемены, но вот принцип замкнутости и изолированности от общества с целью сохранения чистоты души и высокой нравственности воспитанниц сохранялся до самого конца. Вот как вспоминает свои детские посещения кузин, обучавшихся в институте незадолго до революции, т. е. уже в начале ХХ в., писатель Олег Волков. Встречи проходили в Актовом зале по четвергам, воскресеньям и в праздничные дни: «По всему залу были расставлены круглые столы со стульями, за которыми сидели визитеры. Институток из внутренних покоев приводили воспитательницы, под чьим бдительным надзором они подсаживались к своим гостям. Все это вершилось очень чинно, даже церемонно, разговаривали вполголоса – никаких экспансивных проявлений родственных чувств, само собой, не допускалось». При этом строго следили, чтобы под видом родственников не проникли посторонние кавалеры – «благонравие и розовое целомудрие воспитанниц лежат в основе забот персонала»162.
Воспитание учениц было достаточно строгим. Помимо профессоров и учителей, развивавших их ум, при них неотлучно находились надзирательницы и классные дамы, следившие за их поведением. Для лучшего усвоения иностранных языков, вспоминала одна из выпускниц, «в дни дежурств французской классной дамы мы весь день разговаривали только по-французски, в дежурство немецкой – только по-немецки»163. Смолянки, так называли воспитанниц Смольного института, носили форму: еще Бецким были разработаны цвета и материал для платьев в зависимости от группы обучения – кофейный для самых юных, затем голубой, позже сероватый (впоследствии был заменен на зеленый) и, наконец, белый для выпускных классов.
В институте строго соблюдали все религиозные обряды – молитвы, службы, посты. Девочек приучали к аскетизму и отказу от удовольствий. Запрещалось, например, кормить девочек пряными и острыми блюдами, требовалось приучать их «есть все, что есть только можно, и в выборе приправ к кушанью не быть прихотливу; но стараться, чтобы было все, сколько можно, просто»164. Впрочем, девочки постарше и побогаче успешно «боролись» с этим, посылая тайком сторожа за сладостями в лавочки, находившиеся по соседству.
Во время урока также поддерживалась строжайшая дисциплина. Например, по воспоминаниям смолянки, «пока учитель читал или объяснял, надо было держать руки за спиной. Это служило двум целям: во-первых, невольно распрямлялись плечи и не горбилась спина, во-вторых – заведенные за спину руки исключали бездумное чирканье карандашом, лишнее их движение – словом, то, что могло отвлечь от объяснения учителя»165. Праздность считалась одним из самых серьезных пороков. Хотя телесные наказания и были запрещены, находились другие достаточно унизительные способы покарать виновных, например, «заставлять детей один или два часа, смотря по летам, стоять на одном месте, ни на что не опираясь», «оставлять без завтрака, иногда без обеда», «пристыжать публичным выговором»166. Словом, воспитывались девочки хотя и не в казарме, но в условиях, приближенных к строевой подготовке.
Несмотря на то, что институт был задуман как узкосословное учреждение для дворянских детей, состав его был очень неоднородным. С одной стороны, многие аристократические семьи считали почетным отправить дочерей учиться в Смольный, с другой, государство нередко брало под свое покровительство девочек из семей незнатных, но проявивших особое усердие в служении отечеству. И хотя еще Бецкий в уставе, стремясь избежать неравенства в среде воспитанниц, особо подчеркивал, что «свидетельство о их состоянии не будет, однако ж, никому известно, кроме госпожи начальницы», а все бумаги личного характера должны были храниться в запечатанном виде в архиве, на практике достичь равенства в отношениях между ученицами не удавалось. Сословный снобизм, высокомерие по отношению к девочкам, находившимся на казенном содержании, стремление разбиться на группки в соответствии с положением, занимаемым родителями в обществе, – все это было характерно для замкнутого мира Смольного института. Его закрытость носила скорее формальный характер, спрятаться же от пороков и добродетелей внешней суетной жизни оказалось на практике невозможно.
Программа обучения была достаточно серьезной. Первоначальный план, разработанный тем же Бецким выглядел весьма солидно. Рассчитан он был на двенадцать лет (в конце концов время пребывания в институте свелось к 9 годам) и делился на четыре периода, каждый из которых наполнялся своим содержанием: «1. Возраст от шести до девяти лет: исполнение закона и катехизм; все части воспитания и благонравия; российский и иностранный языки; арифметика; рисование; танцевание; музыка вокальная и инструментальная; шитье и вязание всякого рода.
2. Возраст от девяти до двенадцати лет: география; история; некоторая часть экономии или домостроительства.
3. Возраст от двенадцати до пятнадцати лет: продолжение всего прежнего. При том – словесные науки, к коим принадлежит чтение исторических и нравоучительных книг; часть архитектуры и геральдики; зачинают действительно вступать в экономию по очереди.
4. Возраст от пятнадцати до восемнадцати лет: знание совершенное закона; все правила доброго воспитания, благонравия, светского обхождения и учтивости; повторение всего прежнего, в чем совершенного знания еще не имеют; во все части экономии действительно вступают по очереди»167.
Безусловно, на практике все выглядело несколько иначе, и программа обучения год от года претерпевала значительные изменения: все больше внимания уделялось чисто женским «наукам» – ведению хозяйства, рукоделию, танцам, светским манерам и иностранным языкам, знание которых считалось столь же необходимым для настоящей женщины, как и вышивание, пение, музицирование. К чему в конце концов свелось обучение в институте, видно из воспоминаний смолянки последнего выпуска (1917 г.). «В то время программа была, конечно, не так обильна, как теперь, – уже в середине ХХ в. вспоминает бывшая воспитанница Института благородных девиц. – Но уж безупречно грамотными мы становились. И на двух языках – французском и немецком – в конечном счете говорили совершенно свободно. И как же это пригодилось в дальнейшей жизни! Очень пригодилось». Знание иностранных языков пригодилось ей в трудные послереволюционные годы – сначала, чтобы найти работу, затем, чтобы выжить в эмиграции, но остальные навыки также были очень практичными: «Штопать я научилась – аккуратно и даже красиво – в младшем классе Смольного института, на уроках труда. Многому нас научили на этих уроках, постепенно, по мере взросления. Вначале – пришивать пуговицы, крючки, петли, кнопки; позднее – прометывать петли, пришивать воланы, правильно распределять сборки, выворотный шов, бельевой… А с вышиванием так: сперва крестиком какой-нибудь несложный орнамент одним цветом; позднее – многоцветно, подбирая тона, оттенки. А там и «ришелье» (ныне забытое) и, наконец, вышивка английской гладью. И стряпать кушанья институток учили (тех, кто постарше!). И стол накрывать красиво. И букеты составлять из цветов. И кройке, и шитью. А в самых старших классах – уходу за маленькими детьми. Учили на куклах (были тогда большие целлюлозные беби) – как пеленать, кормить, купать…»168 Таким образом, иностранные языки, домашнее хозяйство и, конечно же, светские манеры были основой образовательной программы Смольного института.
В этих условиях складывался определенный тип женщины, хорошо известный русскому обществу образ «смолянки», ассоциировавшийся неизбежно с сентиментальностью, экзальтацией, утрированной чувствительностью. В том закрытом мире, в котором оказывались девочки, оторванные от семьи, им оставалось только любить друг друга и императорскую семью, преданность к которой воспитывалась у них с малолетства. Было принято «обожание» – младшие девочки боготворили старших, а старшие, в свою очередь, кого-нибудь из членов царского дома. За каждой воспитанницей был неофициально «закреплен» объект обожания из старших групп. Встретившись с ней, вздыхали и радовались, восхищались ею перед своими подругами, в день именин посылали поздравительные открытки, рисунки, вышитые закладки или стихи собственного сочинения. Ответные знаки внимания ценились как величайшее сокровище. Игра в чувства была также своего рода подготовкой к будущей жизни.
162
Рукопись воспоминаний смолянки… С. 357.
163
Там же. С. 371.
164
Михневич В. Русская женщина XVIII-го столетия. Киев, 1895. С. 108.
165
Рукопись воспоминаний смолянки… C. 370.
166
Михневич В. Указ. соч. С. 110.
167
Бецкой И. И. Устав воспитания двухсот благородных девиц… С. 162–163.
168
Рукопись воспоминаний смолянки… С. 368.