Страница 2 из 9
Он был старше Сергея на двенадцать лет. Сблизились они давно в шахматном клубе – его как архитектора тянуло к шахматной доске пространственное мышление, Сергея – музыка. Ноты, как известно, со счётом и комбинаторикой – близнецы-братья…
Да, в двери стоял Серёжа с напряжённым, трагическим лицом.
– Зодчий, вставай! Ты нужен…
Пришлось вставать.
Кроме разницы в возрасте друзей разделяла их внешность – композитор худ, костляв, бледнощёк, голубоглаз и узколиц. Льняные прямые волосы то и дело спадали на лоб. Ещё в школе его кличка была Седой. Приходилось этому блондину время от времени трясти русой своей головой – пряменькие волосики не вились в кудри.
Архитектор противоположного склада – плотен, широк в кости (то, что называется «из простых»), курнос, курчавый шатен, под носом – небольшие «ворошиловские» усы «шеврон», зеленовато-карие глаза… Кряхтя, он начал напяливать треники:
– Какая-то корявая у тебя фамилия – Форозин… Как модель какой-нибудь немецкой машины.
– А Фонвизин тебе нравится?
– Господин комедиограф был Фон-Визен. Это понятно… Значит ты должен быть Фонрозин…
– Лечись! – потомок известного декабриста и каторжанина фон Розена был благодушен. – Ты чокнулся на своей топонимике.
– В этом ты прав, друг мой!
– Ясно?.. И звали моего прадеда, между прочим, Андреем Евгеньевичем. И розы украшали его (или наш) фамильный герб фон Розенов. Это я тебе говорю как геральдисту!
– Вот я и говорю: пруссак!
– Нет! Русак…
– А какой национальности, например, американец? – задал вдруг ехидный вопрос архитектор.
– Никакой! – отрезал композитор. – Он янки…
– А советский человек какой был национальности?
– Никакой! – рассердился Сергей. – Наш!
– Вот и Кюхельбекер, Литке, Беллинсгаузен, Дельвиг, Крузенштерн, Николаи, Врангель, Врубель, Каппель, Литке тоже были нашими русскими дворянами… Да тот же бывший хозяин здешних земель генерал русской императорской армии, маршал Карл Густав Эмиль Маннергейм…
– Вот к нему-то мы и должны немедленно ехать! – решительно закончил разговор Серёжа.
Фамильный герб «Фон Розен»
Юсси поддержал его громким лаем…
Зодчий приступил к утреннему туалету, включил электробритву.
…– А может быть ты, Серёга, Розинг? С буквой «г» в конце… Был такой профессор в петербургской «Техноложке» до революции. Он со своим учеником Зворыкиным (колчаковским связистом, а потом американцем) придумал теперешнее телевидение… Ты не Розинг?
– Нет, я не из профессоров, я из «баронов»…
– «Ты цыганский барон… У тебя много жён…» – усмехнувшись в усы, запел архитектор.
– Да-а-а!.. Хороший косолапый прошёлся по твоим слуховым аппаратам, врезал тебе как следует по ушам…
Засмеялся и как в воду глядел! В этой книжке впереди вас ждут и цыгане, и медведи, и слуховые аппараты, и…
Нет, не будем забегать вперёд!
Фамильный герб «Маннергейм»
На самом деле, если и был Сергей Форозин из баронов, то, как он сам иногда шутил – «из баранов», которых советская эпоха подстригла основательно. Не помогало даже то, что прадед был декабрист и каторжанин.
Когда он появился на свет в «Снегирёвской больнице» города Ленинграда, началась великая, знаменитая перестройка не к ночи будь помянутого господина М. Горбачёва (Горби).
Стояние вместе с мамой Клавдией Васильевной в очередях за талонами на водку (ценилось, как валюта), разглядывание в пустых стеклянных витринах картонных муляжей колбас, сыров и банок с камчатским крабом «Чатка» – это яркие впечатления раннего детства.
Школа пролетела незаметно, вуз был выбран по принципу – куда легче попасть. Это оказался Институт пищевой и холодильной промышленности (в просторечии – «Морозильник»). Ни шатко ни валко парень институт окончил.
Их соседи с блокадных времён по коммунальной квартире купили собственное кооперативное жильё…
Бабушка Сергея на всю жизнь запомнила, как в те годы почти девчонкой, выйдя замуж за «барона» Форозина и проводив его на фронт, слушала издевательские тычки этих соседей: «Ну что, немцы, Гитлера ждёте?»
Эти тягостные соседи съехали в эпоху перестройки, оставив в общем коридоре тяжёлое, ненужное им пианино с треснувшей ещё в блокаду декой – «Оффенбахер», и мелкой бронзовой табличкой – «Хоффлиферант» (как потом узнал Сергей, изучая немецкий, означало – «поставщик двора»).
Мальчик прикоснулся в коридоре к клавиатуре… И вдруг выяснилось, что «ребёнок» (уже в 17 лет) поразительно музыкален. Далее – сначала ДК «Ленсовета» – студия с хорошими педагогами… Поэтому и благодаря им состоялось поступление в консерваторию.
Наступили времена постмодернизма – а это очень заразная болезнь… Можно сказать, чума!.. Молодой музыкант всё с той же школьной кличкой Седой прошёл через все ансамбли, квартеты, электронные эксперименты, был даже барабанщиком КВН на телевидении и в ночных заведениях…
Вот и вся биография Сергея Германовича Форозина…
Его родители – «бароны» преклонных лет живут всё в той же бывшей коммуналке на улице Чайковского, но не композитора, а какого-то революционера или террориста…
Серёжа холост, и его старшая сестра пенсионного возраста Маша – тоже «старая дева». Она работает швеёй-реставратором в Этнографическом музее, лихо ездит на их семейном «Ниссане-Ноуте», скромно, но стабильно зарабатывает. Плюс ветеранская пенсия отца, плюс социальная пенсия мамы-блокадницы, плюс безналоговая (для пенсионеров) трёхкомнатная квартира…
Пианино-инвалид «Оффенбахер» было отправлено в комиссионку, его место занял кабинетный рояль «Стенвей» из той же комиссионки… Всё для младшенького в семье!
Это позволяло Седому нигде не работать, сочинять от души постмодерновую музыку, стать членом Союза композиторов и регулярно жить в домах творчества то в Рузе под Москвой, то в Комарове под Петербургом, то в Сортавале в Карелии…
– Вы куда, мальчики? – в двери двухкомнатной дачки Дома композиторов появилась жующая соседка, красавица-бурятка Динара. Гейша – да и только!
– В Сортавалу! – отмахнулся от неё Сергей.
– Это где?.. Я с вами…
– Берём?
– Так и быть…
Долгая учёба в Московской консерватории, столичная еда и питьё, музыковедческие изыскания, фольклорные поездки по миру, стрижка каре чёрных блестящих волос и макияж смягчили у этой монголоидной девушки восточную раскосость, скулы, сделали её похожей то ли на японскую изящную гейшу, то ли на китайскую «куню» с бамбуковых картин-рулонов цветной тушью.
…Когда они подходили к машине – зелёному внедорожнику, композитор ткнул пальцем в эмблему на капоте:
– Иван мне сказал сегодня, что я немецкий автомобиль… А он – корейский – «КИА»!.. Крылов Иван Андреевич – всем известны его басни и его аппетит (чугунок… да какой там «чугунок» – целая макитра стерляжьей ухи с расстегаем в пол-аршина), – сообщил он фольклористке Динаре.
– А я не Андреич, я – Алексеич…
– За двести лет наш Андреич стал Алексеичем. Басен уже не пишет, но подумывает о бессмертии (читатель, возьмите это на заметку), тоже энциклопедист, человек неисчерпаемых знаний, всё про всех знает – типа справочного бюро…
Вот теперь по чистой случайности вы узнали, наконец, как зовут героя нашего повествования.
Иван Алексеевич Крылов, кандидат технических наук, приват-доцент архитектурного факультета Академии художеств, то есть – вольноопределяющийся, или по-современному, по-нашему, внештатник, холост…
– Мы, Крыловы, плохо размножаемся… – так он шутит.
– Литературно-музыкальный клуб на колёсах «Зелёный „КИА“», – объявил Сергей.