Субботней халы аромат

Не задумываясь над подобными общественными проблемами в своём невинном возрасте, Боренька ходил с дедушкой в единственную в Одессе синагогу, бегал по поручению бабушки за мацой в подпольную пекарню в Новобазарном переулке, прихватив с собой чистую наволочку для Пасхальной мацы и помогал ей шкрябать кастрюли, казаны и сковородки перед Пасхой. Он был в полном неведении: зачем бабушка так тяжело трудится, «обновляя» их поверхность куском кирпича, песком или любым другим твёрдым камнем. Боря не задавал вопросов. Ему казалось, что именно так все проявления еврейской жизни и должны наполнять дом, и что это нормально, так и должно быть. Дома бабушка и дедушка говорили между собой на идиш и, благодаря этому, Боря с раннего возраста рос в атмосфере родного языка. Еврейство естественным образом прочно сидело в каждой клеточке его существа без всяких вопросов и условий. Поэтому он не прощал насмешек, глупых словечек и шуточек антисемитского толка от любых недоумков, как это делал бы человек, защищающий своё право быть тем, кто он есть по рождению.

Итак, Боре тринадцать. Согласно Торе, это возраст, когда происходит перелом в жизни каждого еврейского мальчика, когда он вступает в период своей зрелости и вместо родителей сам начинает нести ответственность за свои поступки. Осознание себя взрослым, несущим на себе мужское отношение к жизни, предполагает обучение этому ребёнка на основе еврейских духовных ценностей, почерпнутых из изучения Торы и мудрости еврейских мудрецов.

Но Боря, как и многие другие еврейские дети, оказался лишённым еврейского образования. Он просто жил, ведомый еврейским мироощущением, естественно присутствующим в его крови, не зная и не задумываясь над тем, для чего родился и что он должен делать или не делать в этой жизни. Послевоенная безотцовщина и намеренно запланированная родной страной тотальная ассимиляция еврейского населения СССР каждый день встречали его при выходе из родного дома. Жизнь, распахнув свои объятья, ежедневно заставляла его проходить через опыт жизни в стране, где он родился, где был его дом и его семья, где были его друзья, его интересы, и где формировался его взгляд на мир, ведущий из детства к зрелости.

Береле

– Зачем тебе галстук? Ты же дома, – сказал своей сестре только что вернувшейся из школы, десятилетний Береле.

– Ну да, – ответила ему сестра. – Ты же хорошо знаешь, что я не могу пойти в школу без него. Меня вызовут к директору, будут стыдить, опять объяснять, что такое красный галстук. «Береги его. Он ведь с нашим знаменем цвета одного[22]».

Потом начнут беспокоить родителей, упрекая в плохом воспитании детей. Ты же знаешь, как это обычно бывает.

– А ты надень его перед самым началом уроков и сними, когда выйдешь из школы, – посоветовал Береле.

Береле, как и многие другие мальчики из ортодоксальных еврейских семей, никогда не посещал советскую школу. Его родители, убеждённые в том, что детские головы и сердца должны быть наполнены совсем другими ценностями, старались держать своих детей подальше от системы государственного образования. Они твёрдо знали, что школьное светское обучение предполагает вариант воспитания детских душ в духе советской политической морали. Каждый член социалистического общества был обязан каждым поступком, каждым шагом своим и мыслью принадлежать обществу. Все годы пребывания ребёнка в школе его шпигуют идеологическими критериями светской и советской морали, которую диктовала правящая коммунистическая партия. Горе тому, кто оступится, кто видит мир и мыслит иначе, кто вместо школьной политико-патриотической воспитательной шелухи хочет вложить в своего ребёнка другую программу духовных ценностей и понятий, взятую из объективного, единственно мудрого источника познания, которым беспредельно является Творец всего существующего на Земле и Его учение.

Береле никогда не ходил в советскую школу. Чтобы не возбуждать к себе внимания и ненужного интереса нееврейских или недоброжелательных соседей, Береле старался меньше появляться на людях. Соседи, учителя местной школы не видели его месяцами и спрашивали родителей:

– А где же ваш Берел? Почему же его не видно в школе?

На что все члены семьи говорили заранее заготовленный ответ:

– Он живёт у дедушки с бабушкой (или у тёти с дядей, или ещё у кого-то) и учится там.

Говорили, что он в отъезде, или гостит где-то, или учится музыке в специальной школе в другом городе и так далее.

С девочками была другая проблема: они посещали школу, но не могли быть на уроках в субботу. Приходилось доставать липовые медицинские справки о болезнях, о визитах к врачу и тому подобное. Прямо объявить о своих убеждениях, о своих иных, отличных от советских, устремлениях было очень опасно, и многое приходилось прятать от недремлющего государственного ока.

Береле не ходил в советскую школу и никогда не был октябрёнком, пионером или комсомольцем. Он учился в хедере, т. е. в еврейской школе. Но, поскольку еврейское образование, как и еврейский образ жизни, были в СССР запрещены, многие религиозные семьи в тайне от государства, рискуя свободой и часто своей жизнью, продолжали еврейское образование своих детей подпольным, то есть секретным образом.

Подпольный хедер, где учился Берел, размещался на окраине города, в подвале старенького, заброшенного, ничем не приметного дома, где давно никто не жил. Классная комната находилась в полуподвале с окнами, наполовину выходящими из-под земли. Через них было удобно быстро выскочить в минуту грозящей опасности. В комнате было два-три стареньких стола и около десятка стульев. Стены, как и весь дом, были давно ободраны, с них сыпалась штукатурка. И это было хорошо для конспирации, так как комната не должна была выглядеть хоть чуть-чуть ухоженной и обжитой.

Пока шли занятия, один из учеников хедера всегда находился недалеко от входа и с невинным видом обыкновенного мальчишки, занятого какой-то ребячьей игрой, наблюдал за всем происходящим на улице. Чуть только было замечено нечто подозрительное, мальчик, стоящий на страже, мчался во весь дух в подвал хедера и поднимал тревогу. Раввин, учитель, любой находящийся там взрослый, всегда немедленно вскакивал на подставленный к окну стол и скрывался первым. Это было обязательное правило. За создание и укрытие места, где проводились запрещённые занятия, тем более за организацию и участие в учебном процессе взрослому почти всегда был положен смертный приговор, как за антисоветскую, антигосударственную деятельность. Так что обучение родному еврейскому образу жизни в СССР, как и изучение иудаизма и иврита, было опасным героическим поступком, достойным самого глубокого уважения.

У каждого из детей на всякий случай были свои предписанные обязанности. Заранее было продумано, кто подвинет стол к окну для побега раввина, куда убрать какую книгу, кто, кому и чем должен помочь, кто через какое окно должен бежать. Все книги обычно прятались под каменные плиты пола.

Каждый ученик подпольного хедера должен был быть сообразительным, быстрым и смелым, невзирая на возраст. И дело было не только в нём самом, но и в ответственности за родителей и за всю семью на случай ареста. Под руководством раввина в хедере постоянно проводились репетиции немедленного сворачивания урока в случае объявленной тревоги. Все следы проводимых занятий должны были исчезнуть за полторы минуты. И никак не больше. Этот процесс был тщательно отработан. Дети твёрдо знали свои вымышленные имена, имена своих родителей и одноклассников, а также и вымышленные адреса. Эта информация могла оградить от беды семьи. Даже самые маленькие из учеников хедера знали, как вести себя на допросах.

Пришел день, когда на таком посту стоял десятилетний Берел. В коротких брючках он выглядел, как обычный ребёнок. Его карманы были забиты персиковыми косточками, и он играл ими на голой земле, стараясь попасть косточкой в косточку. Выглядело так, что он был увлечён своим занятием, но, тем не менее, он внимательно наблюдал и оценивал ситуацию на улице.

22

Отрывок из стиха С. Щипачёва «Пионерский галстук». Красный галстук, как и красное знамя – цвета крови, пролитой за советскую власть.