Страница 58 из 88
Жарову полюбился их боевой командир, в разговоре с которым он проводит долгие февральские вечера. На вид Янчин, пожалуй, ничем не примечателен: средний рост, молодое сильное тело, мускулистая шея; смотрит чуть исподлобья, как и многие жители гор; одетый в теплую меховую куртку и туго подпоясанный, он чем-то напоминает хорошо снаряженного и опытного охотника, знающего цену экипировке. А присмотришься — увидишь, лицо его дышит энергией, взгляд твердый и упорный, проникающий в душу. Он сразу нравится и прямотой, и неподдельной твердостью, с которой хорошо уживается веселое добродушие, и отсутствие начальственного зазнайства, нередко встречаемого у партизанских командиров, избалованных властью.
Сын простого моравского крестьянина, Янчин работал на одной из крупных обувных фабрик в Батеване. Стал коммунистом. А началась война — он сколотил из рабочих небольшой партизанский отряд, очень скоро ставший хозяином обширного района. Партизаны казнили предателей и изменников, уничтожали учреждения ренегата Тисо, наносили сильные удары по тыловым частям немцев. Не по дням, а по часам росла смелая армия народных мстителей, организуемая чехословацкими коммунистами. Выражением ее силы, можно сказать, явилось и словацкое восстание, прогремевшее на весь мир.
Восстание словацкого народа и части словацкой армии началось осенью сорок четвертого года. Повстанцы освободили обширную территорию, очистив ее от немецких захватчиков. В Банской Бистрице возникло революционное правительство национального совета.
Гитлеровцы всполошились и бросили против восставших семь дивизий с танками и артиллерией. Два месяца шли упорные бои. Героические повстанцы сражались стойко и мужественно, удивляя мир своими подвигами. Но им недоставало сил удержать освобожденные районы. Оккупантам, однако, не пришлось торжествовать победу. Повстанцы не были разбиты: они ушли в горы. А с продвижением советских частей они всемерно помогали им в освобождении родной земли. Десять тысяч словаков ушло в ряды чехословацкого войска, которое продвигалось вместе с советской армией. Многие тысячи партизан остались в отрядах и продолжали борьбу в тылу врага. Их по-прежнему возглавляли чехословацкие коммунисты, организовавшие могучий народный фронт. Из своих неудач и ошибок они извлекли серьезные уроки.
Эти уроки весьма поучительны. Известно, если восстание вспыхнуло, необходимо действовать с наибольшей решимостью и непременно вести наступление, заставая врага врасплох, нанося удары по самым уязвимым его местам, ежедневно добиваясь новых и новых, пусть даже небольших успехов, удерживая за собою моральное преимущество, которое дало уже первый успех повстанческого движения: оборона — смерть всякого вооруженного восстания. Так учит ленинизм. А между тем, органы, руководившие восстанием, ограничились оборонными боями, защитой освобожденной территории и не вели наступления. Это ослабило военную ударную силу освободительной борьбы и привело потом к потере занятой территории.
Когда вспыхнуло восстание, в отряде батеванцев насчитывалось свыше пятисот партизан. Помимо винтовок и автоматов, партизаны имели уже немало немецких пулеметов и даже орудия и минометы. Отряд Янчина входил тогда в группу, ставшую как бы гвардией восстания. Много раз немцы окружали «хлапцов с батевана», как их любовно окрестила народная молва, но всякий раз отряд пробивал кольцо окружения и уходил в другие районы гор. Хорошо экипированные отряды батеванцев были грозою немцев. Меж отрядами существовала постоянная радиосвязь, и они наносили сильные согласованные удары по врагу.
Где они научились этому? Боже правый! У них одни учителя. Батеванцы с первых дней изучали опыт советских партизан, у них учились мастерству, смелой тактике, по их примеру наносили массированные удары крупными силами. Имея радио, они были связаны с Москвой, а однажды даже с Лондоном. Да, и Лондоном. По какому случаю?
Ярослав Янчин нахмурился. Посуровели и лица партизан. Оказывается, они просили Лондон оказать им помощь, поддержку. Удивляетесь? Думаете, не в правилах черчиллевского Лондона оказывать партизанам помощь? Да, они горько убедились в этом.
— Каким образом, — допытывался Жаров.
— Как же захватили мы в одно время нефтеочистительный завод, — пояснил Янчин, заломив рукою шапку. — Во время восстания он должен был снабжать партизанские части. Ну, на всякий случай и Лондон предупредили, чтоб английские летчики не бомбили это предприятие, хоть, правда, пока оно было у немцев, англичане ни разу не бомбили его. Так что же вы думаете? — и в глазах Янчина вспыхнули злые огоньки. — Несмотря на предупреждение, англичане разбомбили завод буквально за несколько дней до начала восстания. В общем, помогли.
— Союзнички! — возмущались солдаты.
— Был колодец в городе, все воду брали там, — рассказывал солдатам усач Франтишек Буржик — пожилой партизан Янчина. — Да, дорого та вода обходилась. В пещере у самого города поселился двенадцатиглавый дракон, и каждый день ему живую девушку на растерзание подавать нужно. А не отдашь — он воды не дает, тогда всем конец.
Буржик обвел солдат долгим пристальным взглядом.
Скажете, сказка, чего болтает старый, — продолжал он снова, — ан нет: вся жизнь такая, и кто ни пойдет против того дракона в одиночку — гибнет и только.
— У нас свой был дракой такой же, — заговорил Тарас, — а голов-то, может, и побольше было, да все поотрубали. И девушки живы, и вода наша, и город наш.
— То вовсе славно, — зачастил Буржик, — кто же теперь не знает о том и кто не хочет того же… Поглядите-ка вокруг, сколько партизан у нас, больше, чем деревьев вон в том лесу, — указал он на высокие нагорья, сплошь покрытые лесом, — и все они, партизаны то есть, на того дракона поднялись, да сил у нас маловато. А пришли вы — и конец тому дракону. Все знают — конец.
Буржику около пятидесяти, но выглядит он старше.
Половину жизни он провел, можно сказать, в роскоши: он отделывал богатые квартиры. Но роскошь была чужая, и благ ее он не вкусил ни разу. Сам он, впрочем, и не задумывался над этим: так уж было заведено — одни работают и ничего не имеют, другие ничего не делают, а всем владеют. Но вот услышал он о советской стране. Много тут грязных помоев выливали на эту страну, но Буржик усвоил одно: там все наоборот — кто ничего не делает, ничего и не получает, а рабочий — хозяин жизни. На сердце у Франтишека сделалось неспокойно. Вот командует им подрядчик, выжимает из него все соки, забирает часть его получки. А что делать? Воевать? И он долго не находил ответа. С каким бы удовольствием схватил он подрядчика за шиворот и отхлестал его по морде! Ну, хорошо, а дальше что? Да, дальше? Посадят его в тюрьму или, что самое меньшее, выкинут на улицу. Кто семью кормить будет? Франтишек сжимал зубы и беззвучно ругался, колотил по стене кулаком. Так бы его, мерзавца, так! Ах, если б не жена и не дети погибшего сына! Буржик давал волю воображению. Первым делом он схватил бы подрядчика, потом хозяина и с каким бы наслаждением стиснул им глотки, прижал бы к стене, и раз, раз, раз!.. А потом, потом тюрьма, голод семьи, может, смерть. Нет, думал, надо терпеть: жизни не изменишь. Так он буйствовал и смирялся, пока его не сманил к себе Батя. Может, еще есть счастье? А что если удастся разбогатеть? Есть же примеры. Да, упорство и смирение! Смирение! Но когда пришли гитлеровцы, и Батя, разорив его, выбросил на улицу, а семья еще больше натерпелась от голоду, он всем призрачным достоинствам терпения предпочел открытую ненависть. Так ушел он к партизанам Стефана Янчина.
Снарядом выворотило молодой граб, и лежит он, как воин, павший в бою.
— Айяя-яяй! — качал головой сухонький грибообразный старичок, присаживаясь у израненного комля погибшего граба. — И деревам жизнь не в жизнь, и их из земли с корнем.
Это — отец Франтишека. Он словоохотлив и с удовольствием рассказывает о своей жизни. Ярко горит вечерний костер, весело потрескивают в нем сучья, и беспокойные белые язычки пламени старательно лижут их, превращая в багрово-красный жар древесного угля. Бойцы с интересом слушают старика-словака, то и дело поглядывая на красавицу Марию, частую гостью у их вечерних костров.