Страница 57 из 88
Контратака началась перед вечером.
Два батальона охватили Витановку с флангов и стремительным ударом затянули смертельную петлю. Третий батальон обрушился на немцев с гладовской горы. Истребление окруженных было беспощадным.
Максим с разведчиками первым пробился к развалинам дома Самохина. Здесь все обгорело и разрушено, всюду крошево кирпича и камня. С трудом пробравшись в один из отсеков подвала, Максим крикнул громко:
— Товарищи, свои пришли! Есть тут живые?
— Есть, есть!..
Максим обрадованно бросился на слабый голос.
— Жив, Тарас Григорьевич!
— Жив, сынок, жив, родной! — заторопился бронебойщик. — Малость поранен только.
— Дай помогу!
— Не надо, сам управлюсь, — остановил он Максима, — вон Олю бери, поранили сестренку, дюже поранили, в санчасть ее скорее.
Максим шагнул раз-другой и почувствовал, как у него остановилось сердце, а руки и ноги сделались необыкновенно тяжелыми: он увидел ее на пыльном каменном полу с раскинутыми руками и окровавленным лицом. Офицер бережно взял девушку, поднял на руки и понес через дорогу, в гору, как мечтал вчера, только Оля лежала не радостной и смеющейся, а лишенной сознания, и он нес ее, оставляя на почерневшем снегу красные кровавые следы…
Одного за другим разведчики выносили раненых и убитых. Выбравшись наружу, Леон тяжко вздохнул полной грудью и вдруг с болью ощутил, нет у него больше сил ни стрелять, ни говорить, ни просто двигаться. Слезы, мужские слезы сами собой катились из глаз и, обжигая щеки, солеными каплями таяли на губах. Даже нечем дышать.
Витановское побоище длилось с час. Враг сокрушен и истреблен беспощадно. Пленных не было. Хотели не хотели немцы, а катастрофа, которую они готовили, превратилась в эпопею.
Глава четырнадцатая
БЫЛИ И ЛЕГЕНДЫ
— Перерезали ему пояс, — тут вся сила Яношикова и пропала. Связали они его и стали пытать. Потом за ребро на крюк повесили… — Голос у Марии певуч и мелодичен, былинный строй речи полон грусти и вместе с тем той возвышенной силы и героики, чем всегда богаты истинно народные легенды. — Провисел Яношик день, два, а на третий указ ему: ежели хочет Яношик жить, пусть королю послужит. Да не согласился Яношик: «Коли сварили меня, говорит им, так и лопайте!» — и женщина обвела солдат лучистым взглядом, дескать, вон он какой, наш Яношик. — А на казнь шел — над палачами своими смеялся; виселицу завидел — песню запел, — и женщина, скрестив на коленях руки, вдруг сама запела на былинно-героический лад:
— И повесили Яношика за то, — глубоко вздохнула рассказчица, — что бедных защищал и что товарищей своих не выдал.
— Богатырь ваш Яношик, истинный богатырь! — за всех сказал Голев.
Полк наступал местами, где третью сотню лет живут чудесные словацкие легенды о храбром Яношике, сражавшемся с феодалами. Слушая горянку-словачку, Максим невольно всматривался в поросшую лесом заснеженную гору, вид на которую открывался из окон домика, приютившего бойцов на коротком привале. Гора эта носит имя легендарного героя, горного пастуха Яношика, верного друга бедных и угнетенных. Посмотрел Максим на стройные молодые деревца, что сбегают по склонам вниз, и перед ним, будто живые, яношиковы хлопцы в зеленых рубахах с кушаками, серых портах и невысоких остроконечных шапках, все с самострелами и топорами в руках.
Хороши и красивы словацкие легенды, но еще краше ее героические были. Вершину яношиковой горы, густо поросшей лесом, венчает небольшое плато. После войны на нем воздвигнут высокий лучистый обелиск, хорошо видный теперь в ясный, погожий день за десятки верст. А под обелиском — просторный склеп, и в дубовом гробу, что установлен здесь, — обгорелые кости. Это останки советского солдата-парашютиста, руководившего здесь словацким отрядом. Крепко полюбился партизанам смелый командир, раненым оставшийся во вражеском тылу. Не раз водил он их на гитлеровцев, и всегда с победой. Женщины-горянки вышили отряду алое шелковое знамя, и оно стало святыней, которой дорожили больше жизни. Слава об отряде облетела горы, и к партизанам все шли и шли люди: плечом к плечу с словаками воевали чехи и русские, поляки и венгры, румыны и болгары. Долго охотились фашистские каратели за партизанами и никак не могли обнаружить их: велики и обширны горы, трудно сыскать в них отряд, если каждое селение ему родной дом. Наконец, карателям удалось все же выследить группу партизан отряда, среди которых был и их командир. Окружив их на вершине яношиковой горы, они обрушили на партизан огонь своей артиллерии и начали штурм. Долго бились партизаны, пока не кончились у них патроны. Командир приказал отступить под покровом тумана, вынести все оружие и раненых. Сам же он остался на вершине в каменном блиндаже у пулемета и прикрывал отход товарищей, пока в ленте не осталось ни одного патрона. Однако и тогда он отказался сдаться в плен, отстреливаясь из пистолета. Долго бились каратели и ничего не могли поделать. Отчаявшись взять его живым, фашисты облили блиндаж бензином и подожгли… А кто он, тот парашютист, и откуда, никто не знает.
А чуть позже Якорев показал Марии Янчиной живого «Яношика». Он стоял под развесистым ясенем, и из его открытого люка весело посматривал вокруг красивый чернобровый четарж — молоденький подофицер из танкового взвода Вацлава Конты. На башне машины отчетливо красовалась надпись «Яношик». Как и в легенде, он не раз погибал и возрождался. Первая машина с его именем, объятая дымом и пламенем, погибла в бою. Но пришла другая, и за нею сохранилось имя легендарного героя. Сгорела вторая — появилась третья.
— Наш «Яношик» бессмертен! — смеялся молодой танкист.
Мария любовно осмотрела машину, и несколько раз обошла ее вокруг. «Яношик» зачаровал ее.
— Теперь он навечно живой наш «Яношик», — с гордостью произнесла женщина. — И о нем сложат новые песни и легенды.
Перед вечером был бой. Машины Вацлава Конты действовали рядом с ротой Румянцева. «Яношик» первым прошел через мины. Немецкие снаряды не раз попадали в его броню, но они скользили и рикошетили, с визгом улетали в сторону, высекая лишь ослепительные искры, голубые, как молнии. Немецкая пушка ударила почти в упор, но «Яношик» словно пригнулся — он с ходу попал в глубокую выемку, — и выпущенный сгоряча снаряд прошел над его башней. Машина всей тяжестью навалилась на орудие, не успевшее сделать следующего выстрела, и смяла его, вдавив в землю. Потом повернула влево и на всей скорости пошла вдоль двухсотметровой немецкой траншеи, засыпая живых и мертвых. Гитлеровцы в панике выскакивали из нее и сразу попадали под огонь автоматчиков Румянцева. Немецкая самоходка выскочила было из кустов и уже начала поворачивать хобот орудия в сторону «Яношика», как Руднев с первого же выстрела разворотил ей борт. «Яношик» увидел два пулемета, строчивших из дзотов и мешавших пехоте. Он наскочил сбоку, смял амбразуру приземистого дзота, а к высокому зашел с фронта и в упор сделал два выстрела. Дзот задымил и умолк.
А вечером чехи и словаки одобрительно похлопывали по еще неостывшей броне, восхищаясь своим «Яношиком». Возрожденный на русской земле, он пришел на свою еще более сильным и могущественным, пришел вместе с советскими товарищами по оружию сделать самое главное, чего он не смог триста лет назад, — дать простым людям силу, свободу, счастье!..
Партизанский отряд Стефана Янчина пробился к Жарову и несколько дней уже действует вместе с его полком. Партизаны отряда — люди смелые, боевые, и их нисколько не манит возвращение домой, пока на родной земле остается враг. Направляясь в чехословацкое войско, они жаждут дела, борьбы, ибо в борьбе с врагом видят честь и совесть народа, которому служат беззаветно, не щадя жизни.