Страница 4 из 37
Но я не прислушиваюсь к своей интуиции и всё равно переключаю канал, и теперь изволь сам себя винить в том, что не прислушался к голосу разума и нажал на пульт. Ну а там на этот раз, за столом собралось уже несколько экспертов, с виду явных модников, эстетов и в том числе аналитиков, со своим экспертным мнением, с которым они, с глубокомысленным видом делясь между собой, одновременно делятся и с тобой, дремучий человек.
– Милостивые государи, и что мы будем рассматривать сегодня? – вальяжно рассевшись в кресле, сложив домиком руки перед собой, с таким многозначительным видом, как будто он всего этого не знает, спросит своих высокочтимых им коллег по экспертному делу, человек в кедах на ногах и в шарфике обмотанном вокруг его шеи, скорей всего, критик, – слишком критически он посматривает на своих коллег, да и имя у него было подстать, Максимилиан Трогательный. А ему, между прочим, об этом режиссёр передачи, ещё до команды «мотор» говорил. И теперь режиссёр передачи, известный в режиссёрских кругах, как Валентин Мумуев, не знал, что и думать. Хотя он не в первый раз на своём режиссёрском посту, правда, в первый раз имеет дело со столь высокоинтеллектуальной и по своему неоднозначной категорией людей, так что ему простительно, что он вдруг у себя в будке растерялся и поплыл мыслями, когда ведущий эксперт и по совместительству ведущий эту многогранную передачу под одноимённым названием, Максимилиан Трогательный, с таким далёким посылом, не по написанному в сценарии, обратился к своим коллегам, экспертам.
Ну, а милостивые государи, то есть те, к кому обратился господин Трогательный, пожалуй, и сам милостивый государь на время ведения передачи, да и вообще, все значимые эксперты есть милостивые государи по своей природе и от рождения, – ведь они снисходят до нас, простых смертных, и объясняют нам что почём, а так бы мы и не знали, – откладывают в сторону все свои дела, и с величавой снисходительностью глубокомысленно смотрят на Трогательного. Так один из видных экспертов и не только из-за своего большого роста, господин Алилуев, ставит на блюдце в своей руке чашечку кофе, от которой он только что отпил глоток и начинает лицезреть Трогательного, а второй приглашённый на эту передачу эксперт и политолог в одном лице, господин Неврозов, губами передвинул курительную трубку из одной стороны губ в другую сторону, – да так невыносимо противно это проделал, что видевшие всё это действо люди, нисколько не сомневались в том, что предложи этот Нервозов выкурить трубку мира хоть кому, то никто не решится на это дело и тогда война будет продолжаться вечно, пока в дипломатах ходят такие курители трубок, – и, сдвинув брови, принялся внимательно смотреть сквозь ведущего Максимилиана Трогательного.
Но такой ответ этого экспертного сообщества на свой вопрос, не совсем устраивает Трогательного, хотя он и польщён за их выбор и умение без лишних слов довести до вашего сведения свою глубокую мысль. – Господа, – переложив ногу на ногу, заговорил Трогательный, – сегодня у нас пилотная передача, так что давайте не будем всё перекладывать на одни плечи. – В результате чего он вызвал глубокие вопросы в головах своих гостей и собеседников, так и не понявших эту его манипуляцию с ногами. – Опять Максимилиан за старое взялся, – единодушно рассудили его собеседники, – делает одно, а говорит другое.
– Ну так что, господа, – вновь берёт слово Максимилиан Трогательный, чувствуя, что что-то сегодня ему никак не удаётся войти в свой обычный рабочий ритм. А эти придурки, Алилуев и Неврозов, чьим мнением он бы интересовался в последнюю очередь, как будто специально молчат и своим апатичным видом его сбивают с толку.
– Что там у нас по порядку? – задаётся к себе вопросом Трогательный, памятливо обратившись к сценарию программы, которую он толком и не читал и впопыхах засунул себе под зад, типа я всё помню. А как сейчас выясняется, то он и не знает, что должен был помнить. Так что в принципе, он определённо помнил, раз ему нечего было забывать. – А чего собственно, я волнуюсь, – потеплело в душе Максимилиана, как только его осенила догадка о том, что ведь это телевизионная передача и всё можно начать заново. И Максимилиан, просветлев в лице, а то он под этими угрюмыми взглядами коллег по творческому цеху совсем потемнел, обращается к кому-то в сторону (так видится телезрителю, в частности тому, от чьего я имени, сначала вёлся этот рассказ – это уже потом, предположительно в следующей главе, будет объяснено, почему иногда происходит такая путаница с местоимениями). – Я, как понимаю, мы в прямом эфире. – С долей ехидства, как бы в шутку, уклончиво вопрошает режиссёра Максимилиан. И судя по тому, что режиссёр схватился рукам за голову, то эти предположения Максимилиана никак не оправдались. И Максимилиан, потеряв в лице часть ярких красок, поправляет на шее шарфик и не совсем выдержанно обращается к своим коллегам, экспертам.
– Так что, господа, скажите, – говорит Максимилиан, – если я сегодня, обращу свой взор на нашего зрителя. Без чьего на наш счёт мнения, наши с вами посиделки в студии, становятся бессмысленными, если он вдруг, по каким-то немыслимым причинам, – здесь Максимилиан знаково усмехнётся, типа такое может случится только в одном случае, если зритель непроходимый дурень и вообще не просвещён, – или же по невероятным стечениям обстоятельств (знаю я эти стечения обстоятельств, выпить захотел и выпил), не захочет нас слушать и смотреть. – Продолжит Максимилиан Трогательный. – Что поделать, рейтинги нынче определяют жизнь передач. – Делает оговорку Максимилиан. – Вот спрашивается, какой всё-таки наш зритель? – задаётся вопросом Максимилиан и чуть ли не в упор смотрит через телевизионную камеру на меня, вдруг, по стечению различного рода непредвиденных мною обстоятельств, – так лёг пульт, – ставшим его, Максимилиана, зрителем. Что совершенно не устраивает меня, вдруг ставшего целевой зрительской аудиторией Максимилиана, и я начинаю тянуться рукой за пультом, чтобы, так сказать, вычеркнуть себя из этой аудитории Максимилиана. А этот Максимилиан, как будто чувствует, что среди его аудитории наметились отступники и он начинает внимательно следить за телезрителем, то есть за мной, который вероломнейшим способом тянет руку к пульту.
И тут Максимилиан как вроде замечает по мне, что я дотянулся до пульта и готов прямо сейчас с ним расстаться, и он как многозначительно взглянет на меня: «А ну стоять!», и я, загипнотизированный его взглядом, застываю в одном положении, не понимая, что всё-таки меня остановило на полпути к переключению канала. И я, такой же как и всякий другой телезритель, начинаю искать в себе то, что могло меня остановить и не сделать самого логичного шага. И вроде бы в самом себе нет ничего такого, чтобы этого не хотело и тогда я опять прислушиваюсь к тому, что там, за экраном телевизора, в студии происходит, и отчасти нахожу ответ на этот вопрос – разговор зашёл обо мне, телезрителе, и мне захотелось на совсем чуть-чуть задержаться.
– Так всё же, – ухватив за коленку свою ногу (это такой творческий приём, с помощью которого ведущий показывает свою близость к простым людям), спросил своих оппонентов Максимилиан, – кто наш целевой зритель? – И если я, телезритель, даже не предчувствуя, а зная, какими категориями мыслят и измеряют меня вот такие светочи прогрессивной мысли, начинаю наполняться нехорошими мыслями насчёт ведущего, который сейчас начнёт под себя и свои вкусы подгонять меня, то его со ведущие, не сумев удержать в себе свои мысли, тут же нахмурились. Они, скорей всего, подозревали, что нельзя полагаться на данные социологических опросов и рейтинговых агентств, а им одной поездки в общественном транспорте, где они были узнаны, было достаточно, чтобы о себе узнать столько, чтобы у них желание показываться на людях, раз и навсегда улетучилось.
Максимилиан Трогательный между тем продолжает. – Вы, господа, не дадите мне соврать …– было начал Максимилиан, и на этом слове перестал всеми слушаться и слышаться. Он этим своим заявлением вдруг всполошил своих со ведущих, в том числе и меня, телезрителя. У меня тут же возникли на этот счёт свои, дедуктивного характера мысли и свои вопросы.