Страница 13 из 15
– Саш, я же тебе говорил, что родом из этих мест. Тут до моей родной деревни напрямки через лесок километра два, не больше. Давай я туда наведаюсь, с местными поговорю, может, кто слышал что. А вечером решение примем, что дальше делать. Они ж до вечера никуда не денутся, – предложил Головин.
– Не денутся, – то ли соглашаясь, то ли сомневаясь, сказал Веретьев. – Вот что, Ленчик. Ты сфотографируй это все тщательно. С разных ракурсов. А ты, Паша, и впрямь в деревню сходи. Только аккуратно. Про находку нашу не распространяйся. Про баню спроси. Мол, у нас поисковый отряд, нам бы банный день завтра устроить, пустит кто из местных или нет. Ну, а заодно и поинтересуйся, что тут у них вообще происходит. Лады?
– Лады. – Головин поднялся с корточек, стянул с рук перчатки, сунул в карман, уверенно повернулся и зашагал в сторону леса.
Было видно, что он и правда хорошо ориентируется в здешних местах. Солнце светило ему в спину, отчего вся его крепкая фигура двигалась словно в окружении золотистого ореола. Веретьев с Ленчиком смотрели ему вслед.
– Ленька, нам не завтра надо, – грубовато сказал Веретьев, повернувшись к студенту. – Нас уже ребята на раскопе заждались, а нам еще туда пилить минут тридцать. Давай снимай, и пойдем.
Ленчик виновато посмотрел на командира отряда и послушно защелкал телефоном, делая снимки. Веретьев же, чтобы не стоять без дела, собрал валяющийся вокруг лапник и ветки деревьев, чтобы хоть как-то закрыть зияющую в земле яму с ее страшным содержимым. В голове он уже прикидывал, кому будет звонить, чтобы сообщить о находке и передать ту информацию, которую обязательно раздобудет Паша Головин. В то, что Паша вернется без информации, он не верил – слишком хорошо того знал.
Сегодняшний день у поисковиков выдался «урожайным». Удалось найти три солдатских медальона, причем в отличном состоянии, несколько штык-ножей, котелок, каску, практически полностью сохранившуюся пилотку со звездочкой посередине и обрывки военного билета. Настроение у ребят было приподнятое, они воодушевленно переговаривались друг с другом, ничуть не жалуясь ни на то, что работать приходилось почти по колено в воде, ни на стоящее высоко солнце, которое сегодня, после ночной грозы, жарило особенно сильно. Вот за такие дни Александр Веретьев и любил поисковую работу, к которой прикипел сердцем и без которой не мыслил себе существования.
Он работал наравне с остальными, как делал всегда, но мысли его нет-нет да и возвращались к странной находке, находящейся примерно в километре отсюда. Кто были эти двое? Как оказались они жертвами трясины, кто помог им сбежать из их страшного плена и почему бросил под первым же кустом, не особо даже стараясь закопать поглубже? Ему казалось, что ответы на эти вопросы очень важны, но не мог даже самому себе объяснить, почему именно так считает.
Пообедали сухим пайком и чаем из термосов. Веретьев то и дело доставал свой спутниковый телефон, проверяя, нет ли звонков от Головина. С того момента, как они расстались на краю болота, прошло уже четыре часа, потом пять. За это время вполне было можно дойти до деревни, поговорить с людьми и присоединиться к остальным. Ну, или хотя бы позвонить.
Конечно, Паша вполне мог быть усажен за стол хлебосольными соседями, чтобы под стопку-другую вспомнить общее детство и общих знакомых. В решении не возвращаться сегодня на болота, а встретиться вечером в лагере с большим объемом информации не было ничего преступного или неправильного, поэтому Веретьев просто старался выбросить мысли о Паше из головы до вечернего сбора за ужином. Старался – и не мог.
Или он с Ольгой милуется, раз уж получилось остаться в лагере наедине. Ну, почти наедине. Не считая Тани.
Мысли привычно съехали на девушку, которая ходила за Веретьевым мягкой пушистой собачонкой, льнувшей к ногам, ластящейся без причины. Может, ответить на ее призыв? Сколько можно существовать без женской ласки?
Веретьев прикинул, что с того момента, как он окончательно расстался со своей предыдущей пассией, работавшей официанткой в одном из их с Феодосием Лаврецким ресторанов, прошло уже три месяца. Для мужчины его возраста большой срок. Он представил внимательные Танины глаза, пухлые губы, нежный изгиб шеи, высокую грудь под вызывающе обтягивающей маечкой и усмехнулся про себя.
Для коллектива, в котором кроме нее самой было еще две женщины – одна шестидесяти лет и вторая с мужем – Таня одевалась слишком вызывающе. Но никто не кинул на нее ни одного двусмысленного взгляда, не позволил ни одного оскорбительного жеста и не отпустил ни одной сальной шутки. Несмотря на то что для этого не было ни малейших оснований, Таня негласно считалась женщиной командира, и это защищало ее от любых поползновений почище пояса верности.
Если бы не этот ее покорный взгляд, можно бы было и приголубить. Но взгляд убивал в Веретьеве малейшую искру желания, равно как и понимание, что из их даже самого мимолетного романа он не вылезет без последствий. Привяжешь ее к себе, потом бросишь, она с горя утопится, и все. Будешь нести на себе вину за безвинно погубленную жизнь до конца своих дней. Нет, на его век простых официанток хватит. Вот вернется из похода и закрутит с кем-нибудь из девчонок. К счастью, среди них много тех, кто готов к легким, необременительным отношениям.
Интересно, и почему Головин не звонит.
Александр снова достал свой телефон и сам набрал номер Паши. Гудки ввинчивались в ухо, но трубку никто не брал. Ну точно, с Ольгой обжимается, не иначе.
Тревога не проходила, и Веретьев дал сигнал сворачиваться на сегодня и выдвигаться в сторону лагеря на час раньше, чем собирался.
– Александр Викторович, так еще только пять часов, – протянул Ленчик разочарованно.
Надежда Александровна смотрела внимательно, остро. Эта женщина умела считывать его состояние, а потому точно знала, что сейчас командира что-то волнует.
– Голова болит, – неуклюже соврал он. И Надежда кинула на него еще более внимательный взгляд, понимая, что Александр врет. Никакая головная боль не могла его заставить отклониться от заранее составленного плана.
– Ладно, ребята, на сегодня действительно все, – громогласно заявила Надежда после того, как он едва заметно кивнул. – У меня тоже голова отваливается. Давление после грозы, наверное. Пошли на базу, буду у Татьяны таблетку просить. А ты, Александр Викторович, молод еще, на погоду реагировать.
– Сорок два, не мальчик, – шутливо ответил он, кивнул еще раз, мол, спасибо. – Ребята, мы с Надеждой Александровной вперед пойдем, головы лечить. А вы собирайте инструмент и догоняйте. Игнат, за старшего.
Игнат Лаврентьев, один из старейших бойцов отряда, кивнул, что понял и принял.
– Случилось что, Санечка? – тихо спросила Надежда, когда они отошли на достаточное расстояние, чтобы их никто не слышал. – Ты весь день сегодня сам не свой.
– Да я и сам не знаю, – признался Веретьев. – Но ощущение внутри какое-то гадостное. В последний раз у меня такое было в тот день, когда мы под минометный обстрел попали.
– В Чечне, да. Ты рассказывал, – вздохнула Надежда. – Но, может, обойдется, с божьей помощью.
Головина в лагере не было. Ольга неспешно готовила у большой походной плиты. Запах гречки с тушенкой разносился далеко за пределы лагеря, и Веретьева вдруг замутило. У него всегда была такая реакция в период острого волнения – сразу начинало тошнить.
– Твой не возвращался? – спросил он у Ольги как можно безразличнее.
Та удивленно посмотрела на него.
– Откуда? Вы же вместе с утра уходили.
– Да, но он потом в деревню пошел. Ту, из которой родом. Ты там, кстати, бывала когда-нибудь?
– Бывала, конечно. Паша, когда предложение сделал, к бабушке меня своей свозил, познакомиться. Родители-то его тогда уже в город перебрались, а бабка до самой смерти в Заднем жила. Пока она жива была, мы каждое лето к ней ездили. То с сенокосом помочь, то картошку выкопать, то просто так, поддержать.