Страница 16 из 18
Если честно, поначалу я вовсе не обратил на это событие внимания, как-то пропустил мимо ушей. Ну, явились какие-то заезжие трюкачи – и ладно, небеса с ними. Их проблемы с нашим муниципалитетом меня тоже никак не касались, а их, между тем, хотели лишить права на выступление у нас. Однако, невесть какими способами они-таки добились своего – видимо, уже тогда были более чем прожжёнными в этом вопросе, не впервые им от ворот поворот хотели дать… Но и на это я плевал бы, если бы меня не попросили отвести на дебют этих сомнительного пошиба актёров мою младшую сестрёнку. Число моих родственников, близких и дальних, я тебе не назову, даже и не проси – да и цифр я таких, увы, не знаю… Если разобраться, то и мама наша была вовсе не в восторге от перспективы того, что мы туда отправимся, но Джульетта Саммерби, а именно так зовут мою сестрёнку, наделена пробивным и упрямым характером, и, если уж ей что-то приспичило – вынь да положи, иначе улицу, может, и не разнесёт, не настолько она пока большая и опытная в этом, но разухабистая жизнь дней на двадцать нам была бы гарантирована. Вот и пришлось мне отдуваться, потому что у всех остальных членов нашей большой и дружной семьи отыскались какие-то срочные дела. Я, в принципе, не возражал и не сопротивлялся, мне было всё равно. В те дни вообще мало чему или кому удавалось привлечь моё внимание, заставить сердце биться чаще или желать непременно заполучить что-нибудь. Я был погружён в состояние затянувшейся полудремоты и лишь с трудом воспринимал объективную реальность. Кое-как влачить существование это не мешало, а большего мне и не требовалось на то время. На кой мне сдалась острота и уникальность ощущений, чтобы потерять душевный покой и аппетит? Так я в те годы рассуждал. И просто лениво ползал, подобно сонной жирной мясной мухе, набившей брюхо гнилыми потрохами до отвала. То есть, не пойми меня превратно – я работал каждый день, в деревне иначе не проживёшь, и работал порой до того, что вечером просто валился на постель и мигом отрешался от всего, проваливался в чёрную пустоту без видений и грёз, как выключенный визиофон. Однако, это лишь подчёркивало бессмысленность моего животного прозябания на свете.
Я понятия не имел ни о какой высокой литературе, у нас там вообще не было ни одной библиотеки, и даже в личном пользовании книг имелось – раз, два и обчёлся. Джульетта и Гастин, мой старший братец, ходили по соседям и выклянчивали что-нибудь на почитать… Но, чтобы ты понимал, как у нас с этим обстояли дела, сообщу, что в наиболее промозглые и холодные дни два-три пухлых потрёпанных тома, извлечённые с антресолей, могли с лёгкостью пустить на растопку.
Тем ярче были краски, ворвавшиеся в мою жизнь растрёпанным вихрастым переливчатым ветром и подхватившие меня, утащившие за собой из родной глухомани навстречу бесконечности.
Шатёр у них был тогда великолепен – красно-золотой, увешанный цветочными гирляндами, мишурой и флажками с улыбающимися рожицами, причём всё это выглядело на удивление красиво, и не производило ни малейшего впечатления аляповатости. Потом он сгорел в устроенном каким-то из наших недоброжелателей пожаре, но это к делу уже не относится… Какой-то краснокожий и беловолосый парень – это лишь потом я узнал, что его зовут Кахоттаро, – дудел у самого входа в огромную трубу, причём даже это почему-то не раздражало, получалось у него на диво хорошо, творить такое со столь нелепым инструментом у него имелся и талант, и призвание, и очевидная склонность. Мы купили по маленькому, приятно шуршавшему в руках, глянцевому розовому билетику и вошли внутрь.
Внутри пахло цукатами из имбиря. И сейчас я должен признаться, что это – одна из моих любимых сладостей, и в тот самый миг я впервые и ощутил себя по-настоящему дома, даже сильнее, чем в родных пенатах, где меня однажды произвели на свет, и заранее простил актёрам всё, что могло мне не понравиться, от дурно наложенного грима и до ошибок в перформансах. Да ещё и свет, чуть приглушённый, создающий некое подобие обстановки отчасти интимной, а, с другой стороны, загадочной… Лучше этого лично мне было сложно что-либо придумать. Стенки шатра изнутри оказались насыщенно-медовыми, и это стало последним штрихом к атмосфере уюта, которую я всегда очень ценил. Сиденьями для зрителей тут служили расположенные широким амфитеатром скамьи, и одним рядом ниже нас какие-то малолетки шуршали фантиками от конфет, но даже они не могли отнять у меня это состояние душевного равновесия и безотчётного ожидания чуда.
Началось представление с того, что на сцену, балансируя на огромном шаре, причём перебирая не ногами, а руками, поскольку находился он вниз головой, и болтая босыми ступнями во все стороны, да так, что это выглядело уморительно-смешно, выкатился тот самый трубач. За ним выскочила молоденькая девушка-гофра с тремя черношёрстными граввами на поводках. Она лёгкими грациозными жестами отстегнула цепочки от ошейников, и взмахнула рукой, указывая им на парня, управлявшегося с шаром. Граввы помчались к нему, а он, препотешно вопя и суетясь, старался смотаться от них как можно дальше. Наблюдая за ними, я внезапно для себя сделал вывод, что он только притворяется перепуганным и сбитым с толку, потерявшим управление над своим снарядом и контроль над собой, а на самом деле у него даже малейшее движение выверено и отточено до автоматизма. Он неизменно уворачивался от пытающихся прыгнуть на шар гравв, причём осуществлял это столь искусно, что ни у кого не возникало предположения насчёт того, что весь номер подстроен от и до. Его навыки действительно заслуживали восхищения и уважения, и тем круче это выглядело от того, что гравва на арене находилась не одна, их было даже не две, а целых три.
Когда парень вместе с шаром всё же покинул пределы шатра, девушка ловко перехватила всех трёх гравв, кинула каждой по мясной пластинке – знаешь, такие плоские, битком набитые полезными веществами, – и, что-то увещевающе воркуя для них, увела за собой. Сейчас, оглядываясь назад, на тот день, я досадую на то, что она поначалу показалась мне совсем пресной, невзрачной и не вызывающей любопытства, в особенности в сравнении с её напарником… Дело в том, что граввы, как тебе наверняка известно, не поддаются никакой дрессировке, ласки и битьё не оказывают на них воздействия, и они не умеют различать своих и чужих. Их натравливают на добычу, давая понюхать принадлежащую ей вещь, однако, проделывать такое необходимо со всей осторожностью, тут даже лучше перестраховаться – иначе они кинутся на охотника, которому принадлежат. Условно принадлежат, конечно, я готов поставить что угодно на спор, что они на самом деле убеждены, будто дело обстоит с точностью до наоборот, и вокруг них суетится обслуживающий персонал, обязанный кормить их, и убирать за ними. Слишком уж горды, чтобы признать своё подчинённое состояние, да и разве они не правы, если мы их боимся? И то, что делала эта милая леди… В общем, ещё тогда до меня должно было дойти, что она тоже далеко не так проста, и стоит того, чтобы ей рукоплескать. Но, к сожалению, я не додумался до этого очевидного для меня лишь теперь факта, и, судя по реакции других посетителей балаганчика, не я один. Во всяком случае, выкрикивали только реплики поддержки и одобрения в адрес её коллеги, типа "ну, парень, ты даёшь" и "так держать, дружище". Некоторые даже требовали, чтобы он вышел на бис, видимо, привыкнув к тому, как это делается во время спектаклей, и не понимая, что цирковое представление – штука совсем иная.
Вообще говоря, впоследствии я выяснил, что эта труппа никогда не работала с животными, а эта девушка, Анжиетта, являлась исключением, потому что, когда она пришла к ним, её граввы были уже при ней. Впрочем, вскоре после визита артистов телейлу гарциани в мой родной городок она покинула труппу – её бедные животные погибли в результате одного трагического несчастного случая… Досадного недоразумения, я бы даже выразился, но что уж теперь. В Хавтонге мы наткнулись на полицейский патруль, который счёл их дикими, а нас – шайкой мошенников, и нам пришлось сматываться из этого города под покровом ночи. Граввы не выжили во время преследования нас этими проявляющими непомерное рвение служаками. Вот бы они убийц ловили так же рьяно, но, видимо, таким заниматься доблестным блюстителям порядка страшно, те ведь и огрызнуться могут… Печальная, в общем, история, и я не стану сейчас о ней распространяться.