Страница 7 из 12
Старик попробовал иностранный напиток, шумно выдохнул, икнул, а потом задумчиво заметил:
— От оно как: городскиу, а с пониманьем. Самогонку-от за всегда на вересу[2] пользительно настаивать. Грудь-от не сушит… Ну, благодарствуй, — и разом опростал флягу на половину.
Впрочем, на его штурманских навыках это никак не отразилось, и лодка все так же уверенно скользила по каким-то незаметным протокам. К исходу дня, уже в легких северных сумерках, дед доставил их к небольшой — дворов на пять, — деревеньке. Он радушно пригласил попутчиков переночевать у него на сеновале, угостил Волковых вареной картошкой и моченой брусникой, а по утру его жена — сухонькая, живая старушка выдала обоим пришельцам из будущего двух запеченных уток — тех самых, что они так удачно выменяли на джин.
Старик даже проводил их до дороги, по которой «пряму, пряму да и до города-от». Отец и сын вскинули на плечи трофейные сидоры, в которые упрятали и свои нейлоновые рюкзачки, и зашагали в указанном направлении. Идти пришлось часа два, а потом их пригласила на телегу разбитная молодка, что везла в город домашнюю солонину. Девушка попалась разговорчивая, и за время пути они узнали от нее все местные новости, вот разве что не запомнили. Впрочем, не так уж им и было интересно узнать, что «Прошка-от у городу сбёг, а за им — Настасья. Дык вить комсомольные — у городу у Питеру пойдут, в завод какой». Но слушали Волковы свою возницу очень внимательно, стараясь запоминать говор, и вычленяя из ее бесконечных рассказов серьезные события. Всеволод-младший еще надеялся, что вдруг это все ошибка, и они в своем родном времени, но — увы! Какой уж тут двадцать первый век, когда «колхозу затеяли, да уполномоченны с городу-от приехамши. Трактор обещамши, а у Степки Корсунова молотилку забрамши: кулак-от».
Всеволод-отец тоже старался слушать внимательно, вот только невеселые мысли то и дело отвлекали его от крайне живого, но несколько сумбурного повествования. Нет, он не сомневался, что они с сыном не пропадут, но все же, все же… Он хорошо помнил свои детство и юность, прошедшие в СССР, но хватит ли тех, уже слегка подзабывшихся знаний, чтобы легко вписаться в общество двадцать девятого года? А ведь тогда страна — настоящий осажденный лагерь. Решит какой-нибудь бдительный пионер или комсомолец, что они ведут себя неправильно, непривычно, да и стукнет куда следует. А как бы он не храбрился перед своим отпрыском, но тесное общение с товарищами из ГПУ, которые примутся задавать неудобные вопросы, в его планы ну никак не входило…
Поглощенный этими размышлениями он слушал уже в пол-уха, как вдруг что-то резануло его слух. Что-то неправильное, такое, чего, вроде как, и не должно быть…
— Прости, красавица, что-то я не расслышал, — он повернулся к девушке. — Повтори, сделай милость: что ты сейчас сказала?
— Ой, а меня Улей звать, — молодка отчаянно покраснела и приопустила глаза. — Прямо уж так-от и красавица. Это вы в усмешку, да?
— Ну от чего же? — Волков-старший улыбнулся, на сколько мог открыто, — Красавица и есть. Вон какая: кровь с молоком! — И не давая девушке уйти от ответа повторил вопрос, — Ты вот что-то сказала, а я, видишь, задумался, да и не расслышал.
— Ой, да я про примусу-от спросила. Японецкие в лавку привезли, а нам боязко: а ну как дурные?
— Японские? — вмешался в разговор Волков-младший. — Покупайте, Уля, не нервничайте. Японские товары очень качественные. У них вообще вся техника отличная.
Тут он перехватил свирепый взгляд отца и замолк, растерянно глядя то на него, то девушку, которая тоже растерялась, причем на столько, что вожжи из рук выпустила:
— Ой, чаво вы-от наговорили непонятного. Все-от по-городскому, по-ученому…
— Вы, Улечка, не обижайтесь на нас. Мой балбес хотел вам сказать, что японские примусы очень хорошие. Надежные и сделаны с умом. Если купите — не ошибетесь.
Ульяна захихикала, обожгла Всеволода-младшего призывно-зовущим взглядом и опять принялась за свой бесконечный рассказ обо всех местных новостях. Только теперь она расписывала всяческие танцы, вечорки, посиделки и праздники, которые случаются у них в деревне. При этом она ухитрилась незаметно переместиться на телеге так, чтобы время от времени прижиматься к парню своим тугим, налитым плечом, от чего тот слегка вздрагивал и с подозрением косился на спутницу.
После полудня они остановились на берегу неширокой и быстрой речушки на обед. Крестьянская красавица, смущаясь, выложила на чистую холстину нехитрое угощение: вареную в мундире картошку, крупную соль в тряпице, пару луковиц, несколько крутых яиц и домашний хлеб. Волковы переглянулись и прибавили к общему столу печеную утку, после чего крепко задумались. У них оставались еще и продукты из будущего, но вот выкладывать на общий стол печенье или конфеты в яркой пластиковой упаковке… Давать такой повод для разговоров местной весьма болтливой девице? Увольте, увольте! Но и самим сладенького хочется, да и девицу побаловать тоже не лишне: мелких денег у них нет, попытку расплатиться бумажкой достоинством даже в один червонец даст куда больше поводов для сплетен. Слыханное ли дело: расплатиться за то, что взяли на телегу такой суммой, за которую эту самую телегу чуть ли не купить можно?!
Но тут Ульяна положила конец их тягостным размышлениям, просто отлучившись в кустики. Пока она отсутствовала, отец и сын торопливо рвали упаковки, шепотом ругая себя за то, что вот об этом-то они и не подумали заранее. К возвращению девушки все красочные упаковки уже пылали и оплавлялись в небольшом костерке, над которым висел чайник, так что Ульяна только восторженно запищала, увидев лакомства.
Дальнейшая дорога протекала без каких-либо приключений или неожиданностей. И лишь когда к концу второго дня они въехали на окраину Петрозаводска, Уля, смущаясь и запинаясь, предложила поменять оставшиеся у Волковых сладости на…
— Вот, — Девушка вытащила из-под соломы, устилавшей телегу, здоровенную бутыль с замотанным тряпицей горлышком.
Отец восхищенно оглядел великанскую тару и шепнул сыну: «Вот, запоминай: именно так и выглядит пресловутая четверть[3]».. Парень оценил размеры, не сомневаясь в том, что именно представляет собой содержимое бутыли. Он уже потянулся к фляге на поясе, но Волков-старший легонько хлопнул его по руке:
— Ничего нам от тебя, красавица, не надо. — Он развязал сидор и высыпал остатки печенья и разломанную шоколадку в подставленный Улей подол, — Кушай на здоровье.
Девушка снова отчаянно покраснела и поклонилась старшему, а младшего Волкова неожиданно крепко обняла и поцеловала. А пока тот приходил в себя, она успела жарко прошептать в самое ухо, где парень может ее найти. И тут же, вскочив обратно на телегу, хлестнула лошадь вожжами, да так, что та припустила по улице чуть только не галопом.
— Папань, что это было? — обалдело поинтересовался сын, глядя то в след удаляющейся телеге, то на покатывающегося от беззвучного смеха отца. — Надеюсь, она не свататься пыталась?
Волков-старший захохотал теперь уж в голос, а когда отсмеялся, объяснил, что младший совершенно напрасно представляет себе русскую деревню начала двадцатого века эдаким пуританским сообществом. Наоборот, именно деревня отличалась и лихими адюльтерами, и весьма свободными взглядами на секс — намного более свободными, чем город. Нет, разумеется, Всеволод-младший понравился Ульяне, и если бы дело дошло до сватовства — девушка вряд ли бы сильно огорчилась. Но вот в данном конкретном случае речь шла о простом свидании, хотя вполне возможно — с последующим продолжением. Горизонтальном, так сказать…
— А что? Девка-то видная, ядреная. — Заметил отец и ехидно поинтересовался, — Может сходишь?
— Да ну ее, — махнул рукой сын. — Странная она. Кобыла здоровая, а целоваться не умеет. Еще окажется, что я честь девичью похитил — налетит потом родня, и примется сватать. Вилами да кольями.
— Ишь ты. Целоваться, говоришь, не умеет? А с чего ты это взял?
— Так она мне в губы ткнулась, а рот не раскрывает…