Страница 5 из 6
Но не внушает ли эта ультраспартанская система «тренировки нервов» современному педагогу ужас, не приведет ли она к ожесточению, не убьет ли в ребенке сердечные чувства? Рассмотрим же иные трактовки мужества в этике бусидо.
Духовной стороной мужества является самообладание – невозмутимость и присутствие духа. Душевное спокойствие – это мужество, находящееся в состоянии покоя. Это статическая форма мужества, тогда как отважные подвиги – форма динамическая. Подлинно мужественный человек всегда сохраняет самообладание. Его невозможно взять врасплох, ничто не тревожит спокойствия его духа. Даже в пылу битвы он хладнокровен, и в разгар бедствия разум его ясен. Землетрясения не страшат его, над бурями он смеется. Тот, кто сохраняет самообладание перед лицом нависшей опасности или смерти и может, к примеру, сочинить стихотворение или напеть мелодию в ожидании гибели, восхищает нас как истинно великий человек. Строки, написанные твердой рукой, или слова, произнесенные без дрожи в голосе, служат для нас неоспоримым свидетельством сильной натуры, или, как мы еще говорим, широкого ума (ёю), где всякой мысли просторно.
Подлинным историческим свидетельством считается сегодня рассказ о том, что убийца Ота Докана, великого строителя замка Эдо в Токио, знавший о любви своей жертвы к поэзии, пронзая его копьем, произнес такие строки:
И умирающий герой, которого ничуть не устрашила смертельная рана в груди, ответил:
Кроме того, мужественной натуре свойственна игривость. Многое из того, к чему обычные люди относятся серьезно, для человека мужественного – лишь игра. Поэтому во время войн древности противники нередко обменивались колкостями или соревновались в красноречии. Исход битвы зависел не только от грубой силы, проходили и схватки умов.
Таково было сражение на берегах реки Коромо, произошедшее в конце XI века. Восточная армия была разбита, и ее военачальник Садато бежал. Настигнув его, генерал вражеской армии Ёсия воскликнул: «Воину постыдно поворачиваться спиной к противнику». Садато осадил лошадь, и Ёсия изрек:
Едва он договорил, побежденный воин невозмутимо закончил стих:
Ёсия, все это время державший тетиву своего лука в натяжении, внезапно ослабил ее и поскакал прочь, отпуская пленника. Когда его спросили, почему он повел себя так странно, он ответил, что не мог порочить честь воина, способного сохранять ясность ума, когда его преследует враг.
Скорбь, охватившая Антония и Октавиана после смерти Брута, знакома многим мужественным воинам. Усуги Кэнсин, услышав о смерти Такэды Сингэна, с которым он воевал четырнадцать лет, зарыдал, оплакивая потерю «лучшего из врагов». Уважение Кэнсина к Сингэну служит вечным примером благородства. Владения Сингэна располагались в гористой местности далеко от моря и зависели от соли, которую получали из владений Ходзё. Глава рода Ходзё не враждовал с Сингэном в открытую, но, желая ослабить его, перестал продавать ему этот необходимый продукт. Кэнсин, имевший возможность добывать соль в своих прибрежных владениях, узнав о трудностях Сингэна, написал ему, что глава рода Ходзё, по его мнению, поступил подло. После этого он распорядился снабдить Сингэна достаточным количеством соли, хотя и вел с ним войну. Письмо он завершил фразой «Я воюю не солью, а мечом», которая не случайно отсылает нас к словам Камилла: «Римляне привыкли спасать отечество не золотом, а железом». Ницше подтвердил то, во что верит сердце самурая, написав: «Надо, чтобы вы гордились своим врагом: тогда успехи вашего врага будут и вашими успехами». Действительно, честь и доблесть велят нам относиться к врагу так, точно он достоин в мирное время стать хорошим другом. Когда доблесть достигает таких высот, она становится сродни состраданию.
Глава 5
Сострадание чужому горю
Любовь, великодушие, привязанность к людям, сочувствие и жалость всегда почитались величайшими добродетелями, наивысшими свойствами человеческой души. Милосердие называлось царским достоинством в двух смыслах: во-первых, оно возвышалось над многочисленными прочими качествами благородного духа; во-вторых, считалось особенно необходимым для правителя. Нам не нужен был Шекспир, чтобы понять, что милосердие государя превыше его могущества и красит его сильнее, чем царский венец (хотя, возможно, как и всему остальному миру, он был нужен нам, чтобы выразить это). Конфуций и Мэн-цзы часто повторяют, что сострадание – важнейшая из человеческих добродетелей. Конфуций говорил: «Пусть принц совершенствуется в добродетели, и народы стекутся к нему; с народами придут к нему земли; земли принесут ему богатство; богатство же он сможет использовать во благо. Добродетель – корень, а богатство – плод». И далее: «У милосердного властителя подданные становятся праведниками». Мэн-цзы позже вторил ему: «Случалось, что некоторые люди достигали верховной власти в одном государстве и не имея такого качества, как милосердие, но никогда не слышал я, чтобы целая империя попадала в руки того, кто не имел бы его совсем». И еще: «Невозможно, чтобы человек мог править людьми, если те не отдали ему свои сердца». Оба мудреца определяли это обязательное требование к правителю так: «Милосердие и есть человек». В эпоху феодализма, который легко выродился в милитаризм, именно благодаря милосердию народ был избавлен от худших проявлений деспотизма. Вверяя свою жизнь и смерть правителю, подданные могли смириться с любым его своеволием, и, как естественно следствие этого, появлялся абсолютизм того рода, который так часто называют «восточным деспотизмом», как будто деспотов не существовало в истории Запада!
Я далек от оправдания любых форм деспотизма, но отождествлять его с феодализмом ошибочно. С фразы Фридриха Великого: «Монарх есть первый слуга государства» – началась, как справедливо отмечают правоведы, новая эра свободы. По удивительному совпадению в это же самое время в глуши Северо-Западной Японии точно такие же слова произнес Ёдзан из Ёнэдзавы, показав тем самым, что феодализм отнюдь не тождественен тирании и угнетению. Феодальный правитель, пусть даже пренебрегавший обязательствами по отношению к своим вассалам, ощущал ответственность более высокого порядка – перед предками и Небом. Он был отцом для своих подданных, которому само Небо поручило заботу о них. В древнекитайской книге стихов «Ши-Цзин» говорится: «Пока династия Шан не потеряла сердца людей, она могла предстоять перед Небесами». Так же и Конфуций в «Великом учении» наставлял: «Когда государь любит то же, что любит народ, и ненавидит то же, что ненавидит народ, тогда его зовут отцом народа». Так общественное мнение и монаршая воля или демократия и абсолютизм сливаются друг с другом. Поэтому ту систему власти, которую принимало и укрепляло бусидо, можно назвать «отеческой» в противоположность «дядюшкиной», менее заинтересованной в благополучии подданных (вспомните дядюшку Сэма!). Разница между деспотической и отеческой властью заключается в том, что деспоту народ подчиняется неохотно, а отеческой власти, выражаясь словами Бёрка, «с тем гордым подчинением, тем полным достоинства повиновением, тем послушанием сердца, при котором даже в рабстве сохраняется живым дух возвышенной свободы». Не так уж ошибался тот, кто назвал короля Англии «королем чертей, подданные которого постоянно бунтуют и желают его свержения», французского монарха «королем ослов, подданные которого задавлены налогами и пошлинами», а королю Испании даровал почетный титул «короля людей», поскольку «народ подчиняется ему с охотой». Но довольно об этом!