Волки большого города

Он влюбился в светлые локоны Лизет, в ее смех и в то, как восхитительно она пахла полевыми цветами. Они встречались два года — целая вечность, когда тебе нет и двадцати. Он рассказал ей об оборотнях.

Она пришла в ужас. Воспитанная в строгой католической семье, Лизет не была яро верующей, ее хватало только носить простой крестик на шее да пореже ругаться. Но она заявила, что эта часть Генри — порождение дьявола. Ему стоит отказаться от этого, чтобы спасти свою бессмертную душу. И остаться с Лизет.

Именно она поставила условие: либо она, либо оборотни. Генри был влюблен. Генри был готов на всё.

И теперь понимает отца, который пришел в ужас, когда сын заявил о своем решении, гордо задирая нос и показывая уверенность, которой он не ощущал.

Они тогда страшно поругались. Настолько, что отец заявил, если сейчас Генри уйдет и откажется от своей сущности оборотня, он ему больше не сын. Он будет мертв как сын и может больше не возвращаться.

Генри громко хлопнул дверью, уходя.

Сначала всё шло неплохо. Они с Лизет переехали в другой город, быстро нашли работу, чтобы оплачивать счета. Они любили друг друга, и Генри не жалел. По правде говоря, он всегда ощущал себя больше человеком, нежели оборотнем. И не считал такой трагедией отказаться от шерсти и дурацкого беганья по лесу. Не понимал, с чего отец так ужасался, причем искренне.

Первым начало исчезать обоняние. В какой-то момент Генри понял, что оно стало менее острым, видимо, таким же обычным, как у всех людей. Лизет больше не пахла полевыми цветами, только дешевым мылом из супермаркета.

Потом не таким острым стало зрение. Постепенно исчезло и ощущение чего-то, чему Генри толком не мог подобрать названия. Связь с первозданной землей, которая была здесь задолго до бетонных коробок. Песнь леса, которую он еще слышал иногда в грохочущих по улице машинах.

Генри работал, и дела шли в гору. Появился Коди, ребенок долгожданный и любимый, с такой же мягкой линией рта, как у Лизет, и темным взглядом, как у Генри. Они переехали в квартиру побольше, и теперь Лизет снова пахла луговыми травами — на полочке в ванной стоял ее дорогой парфюмированный гель для душа.

Только это были не те травы. Слишком химический запах, вовсе не похожий на тот, что чуял Генри раньше. И порой долгими ночами Генри не мог уснуть. Он оставлял жену в постели, проверял подросшего сына, а потом долго сидел у окна, смотря в ночь. Когда зажигались первые огни в окнах домов, когда город начинал жить, а его сердце отчетливо биться… Генри больше не слышал этот ритм. Он угадывал его кончиками пальцев.

Он жмурился и признавал, что отчаянно тоскует. По упругой подстилке из листьев под лапами, по запахам ночного леса. По родителям и маленьким братьям, которые вряд ли его помнят. Ричард родился, когда Генри уже начал бунтовать, а позже новорожденным третьим братом больше интересовался Ричард. Он с трудом складывал слова в предложения, но с любопытством заглядывал в кроватку и заявлял, что будет помогать «маленькому братику».

Между ними была разница всего в несколько лет. Между ними и Генри — пропасть. Он знал, что мать давно хотела еще детей, но никак не получалось. Он полагал, что теперь у них есть два прекрасных сына, а не «дефективный» Генри.

Много лет спустя он понял, что в нем говорил подростковый максимализм. Родители любили его. У них не было его контактов, а отец всегда оставался упрям… но, наверное, если бы Генри вернулся, они бы его приняли.

Он не стал проверять. Он считал, что принял решение давным-давно. Так что под утро сбрасывал наваждение, шел в душ и возвращался к семье.

Пока Коди не стал болеть. Жаловаться на слабость и боль во всем теле. Лизет перепугалась, водила его по врачам, но всё без толку. Пока Генри сам не понял, в чем дело.

Он знал, что от союза двух оборотней всегда рождаются оборотни. Но от союза с человеком — далеко не всегда. В детстве Коди он наблюдал за сыном, но никаких признаков не видел.

Генри объяснил всё Коди. Научил, как мог. И на всю жизнь запомнит восторг в глазах сына, когда тот обратился в волчонка и прыгал по квартире, а потом вернулся в человеческий облик.

— Папа! Папа! Это был… ууух!

Тем хуже потом было замечать пустоту в его взгляде. Ту самую тоску, которая мучила и самого Генри. О да, конечно, он ездил с сыном в лес, пытался услышать, как хрустят ветки под его лапами. Но отмахивался от зова леса, потому что считал, что для него самого так будет хуже.

Коди тоже тосковал. Волки — социальные существа. Им нужна стая.

Генри говорил об этом с Лизет, но с возрастом она стала только религиознее, сжимала губы и говорила, что она попробует ради сына, но оборотни — бесовские создания. И Генри всё отчетливее понимал: если она не позволит сыну влиться в стаю, Генри просто заберет его и уедет.

Он любил жену, не меньше, чем раньше. Но не готов был жертвовать сыном ради этой любви.

Сначала он попробовал осторожно навести справки в их городе. Узнал об оборотнях. Но войти в стаю было сложно, а местные не хотели новичков. Он разузнал о своей семье, о тех, кто когда-то ею был.

Это оказалось просто, их стая была довольно известна: отец-бизнесмен, слепая мать, молодой волк, которого пророчат в будущие лидеры, и его брат-шаман, который теперь звался Джеком.

О нем и вспомнил Генри, когда сначала у него из носа хлынула кровь прямо на важном собрании, потом он упал в обморок в ванной. С утра едва мог подняться с постели и пошел к знакомому местному шаману. Тот покачал головой и шепеляво сообщил, что это проклятье. Он может облегчить, но не снять, его сил не хватит.

Генри всё равно собирался набраться храбрости и вернуться в родной дом. Теперь у него был повод, хотя бы для него самого. А местный старик знал адрес того «мощного молодого шамана».

Теперь Генри жалеет, что не приехал раньше. Жалеет, что у него храбрости и решительности гораздо меньше, чем у его выросших братьев.

Генри сидит на неудобном пластиковом стульчике и сквозь распахнутую дверь палаты смотрит за братьями и матерью у кровати отца. Тот еще не пришел в себя, но врачи говорят, что уже сегодня. Мать слепо смотрит прямо перед собой, как будто точно на Генри. Ее хрупкие ладони сжимают руку мужа.

Как Генри мог забыть, что эта мягкая линия рта не только у Лизет, но и у его матери? Она же перешла к Джеку. Он стоит рядом с матерью, в неизменной красной клетчатой рубашке поверх футболки, его темные волосы чуть вьются, и Джек неуловимо напоминает мать.

Ричард сидит спиной, Генри не может его видеть. Но и так знает, что тот пошел в отца — куда больше, чем наверняка когда-либо признает сам. Куда больше, чем когда-либо походил Генри.

Сейчас он отчетливо понимает, что если Ричард — будущий вожак, Джек — шаман, то сам Генри будто бы фигура за мутным стеклом, даже не оборотень толком. Тот, кто не обращался вот уже семнадцать лет. Кто забыл, как это делается, но не мог позволить сыну жить с такой же тоской.

Ричард поднимается порывистым движением и выходит из палаты. Его губы плотно сжаты, мыслями он явно далеко отсюда. На его пальцах поблескивают перстни, взгляд твердый, на темной одежде ремешки и неровные края.

Он кидает один короткий взгляд на Генри:

— Идем с нами.

Это не предложение, это приказ вожака. Генри семнадцать лет не слышал подобных интонаций, но ни с чем их не спутает. Джек следует за братом, и Генри кидает последний взгляд на мать, она явно собирается остаться.

Они едут за город. Туда, где дорога сворачивает к лесу, где уже собралась вся стая. Генри выбирается из машины и с удивлением оглядывает собравшихся. Он помнит, как Джек оставил его рассказывать, кто он, и надеется, что сейчас не придется проделывать что-то в том же духе.

Ричард молча снимает перстни с рук, поворачивается к Генри:

— Мы идем говорить с Мортонами. На поляне в лесу. Я хочу, чтобы ты пошел с нами.

Генри кивает и только после этого понимает, что именно сказал Ричард. На поляне в лесу… они побегут туда оборотнями.