Страница 34 из 39
И все-таки при всей своей растущей маргинальности, исторической изжитости соц-арт остается в особых отношениях с постмодернизмом, как его «первая любовь» или, точнее, как родовая пуповина, соединяющая российский постмодерн с коммунизмом, из недр которого он появился на свет. Соц-арт обнажает тайну коммунизма как раннего постмодерна и тайну постмодерна как законного, хотя и стыдливого наследника коммунизма. Соц-арт раскрывает эстетическую общность коммунизма и постмодерна, их гиперреальную природу, эклектизм, цитатность, холодную страсть к идеологическим аллегориям.
Если соцреализм – это коммунизм в момент разрыва со своим модернистским прошлым, то соц-арт – это коммунизм в момент признания своего постмодерного будущего. Соц-арт исчезает по мере перехода коммунизма в постмодернизм, как «тени исчезают в полдень», оставаясь только памятью, а отчасти и ностальгией по коммунизму. Если в 1970–1980-е годы соц-арт воспринимался как поле борьбы «передового» постмодерна с «отсталым» советским искусством, то в 1990-е годы соц-арт все более отождествляется именно с искусством советской эпохи как его высшая и завершающая фаза: одновременно попугайный перепев и лебединая песня. Соц-арт – ностальгия зреющего постмодерна по его начальной, «светлой» и «чистой», коммунистической фазе. В 1990-е годы соц-артом занимаются художники, уже безнадежно застрявшие в коммунистическом прошлом, во днях «великих побед» и «славных свершений»: ностальгия в соц-арте начинает преобладать над иронией. Соцреализм умер, и соц-арт – его единственный законный наследник, доживающий, очевидно, свои последние годы: вряд ли ему суждено переступить за черту двадцатого столетия.
В книге-альбоме О. В. Холмогоровой «Соц-арт» место этого направления в истории искусства определяется «на перекрестке двух… явлений, а именно – исконно советского соцреализма и мирового постмодернизма конца ХХ века»[121]. Сама фигура перекрестка предполагает, что советский соцреализм и мировой постмодернизм исконно не имеют между собой ничего общего, движутся с разных сторон и лишь пересекаются в соц-арте. Но, как показано выше, соцреализм сам представляет собой форму и фазу становления послемодернистского художественного сознания, следующая фаза которого представлена соц-артом. Переход от соцреализма к соц-арту происходил по собственным законам развития социалистической эстетики, свидетельство чему – и вышеупомянутая работа Андрея Синявского о соцреализме, уже намечающая перспективу его превращения в соц-арт, и Лианозовская поэтическая школа с ее отстраненной, наивно-иронической поэтикой советского быта и идеологического штампа. Эти проявления постмодернизма в советской культуре середины 1950-х годов отчасти предшествовали аналогичным явлениям на Западе и, во всяком случае, развивались независимо от них. Соц-арт – это не западный постмодерн, запоздало привитый к советскому дичку, а плод органического роста и созревания российского постмодерна в его коммунистической формации.
Таким образом, было бы неверно сводить российский постмодернизм к позднему советскому или постсоветскому периоду (1970–1990-е годы). Постмодерное развитие российской культуры предстает сейчас единым по крайней мере в двух своих аспектах и периодах – соцреалистическом и соц-артовском. Период соцреализма – подчинение всей действительности системе преобразующих ее идей, создание всеохватывающей гиперреальности. Период соц-арта – осознание условно-знакового характера этой гиперреальности и взаимодействие с ней по правилам остраняющей иронии, пародии, игры.
Раздел 3
Литературные движения. Метареализм. Концептуализм. Арьергард
В этот раздел вошли тексты, написанные в 1980-е годы, то есть параллельно с формированием самих литературных направлений (концептуализм, метареализм, презентализм, арьергард), которые в них осмысляются. Это не только интерпретации, но и манифесты новой литературы.
Новая поэзия: между концептуализмом и метареализмом[122]
В России постмодернизм как литературное направление, точнее, как система новых направлений получил развитие прежде всего в поэзии. Вспомним, что и в русском романтизме, и в символизме, и в таких модернистских течениях, как акмеизм, футуризм, имажинизм, конструктивизм, поэзия сильно преобладала над прозой и опережала ее развитие. Требуется время, чтобы новое мироощущение, выраженное экспериментально и экспрессивно в поэзии, могло более экстенсивно освоить большие, эпические и драматические пласты действительности. Первыми произведениями русского постмодерна часто называют «Пушкинский Дом» А. Битова и «Москва – Петушки» Вен. Ерофеева, но эти прозаические тексты 1960-х годов были скорее прообразами, предвестиями, «первыми ласточками» постмодерна. Как целостное направление, как система художественного мышления он сформировался именно в поэзии новой волны конца 1970-х – начала 1980-х годов.
Причем характерно, что постмодернизм возникает сразу как «общепоэтическая ситуация», не просто как группа, школа или стилевое течение, но как соотношение стилей в широком диапазоне, простирающемся от концептуализма до метареализма. Свойственная постмодернизму «вторичность», обращенность текстов на систему знаков, уже созданных в культуре, проявляется и как концептуальное «опустошение» знаков, и как метареальное их «сверхнаполнение». Постмодернизм не сводится ни к одному из этих течений, но выступает в них и «между ними» как потенциальность новой большой художественной системы, способной порождать самые разные течения и индивидуальные стили (см., например, «Каталог новых поэзий» в главе «Манифесты новой поэзии»).
1. Поэзия как самосознание культуры
На разных этапах жизнь нашей поэзии сопровождалась определенными комплексами критических наименований. В конце 1950-х – начале 1960-х годов преобладали слова «искренность», «открытость», «исповедальность», «смелость», «раскованность» – за этим стояло открытие личности как полноправного субъекта и героя творчества, как самой интересной и неисчерпаемой в самовыражении реальности («Я в самом разном сам собой увиден» – Е. Евтушенко).
Но потом это самодовлеющее «я» стало многих раздражать, казаться суетным, горделивым, поэзия «повлеклась на лоно» пашен и лугов, в смиренномудрую жизнь природы, созерцать чистую и далекую «звезду полей» (Н. Рубцов). Тогда возник новый ряд ключевых слов: «память», «род», «природа», «теплота», «родство», «укорененность»… Как ни зыбки такие полупонятия-полуобразы, но ими четко очерчиваются границы периодов и поколений.
Если бы такой ряд пришлось вычерчивать для нового поэтического поколения – а оно, я думаю, уже созрело для формулирующей работы критической мысли, – туда можно было бы включить следующие слова: «культура», «знак», «значение», «текст», «миф», «обычай», «опосредование», «рефлексия», «многозначность».
Не так уж просто определить, какими жизненными обстоятельствами было образовано и призвано в поэзию новое поколение. Отсутствует то единственное, всеопределяющее событие, которое легко узнавалось в судьбах поэтов военного поколения или того, что пришло в литературу после 1956 года. Пожалуй, не одно какое-то событие, а сам ход бытия 1970-х годов, угнетающе замедленный и размеренный, оказал определяющее воздействие на поэзию тогдашних молодых, запечатлелся в той «обыкновенности», нравственное и эстетическое значение которой они сами, хотя и со стоической грустью, готовы отстаивать.
Это «неторопливое», хотя и отдающее «оторопью» мироощущение старшего представителя поколения, Алексея Королева (р. 1944), еще резче выражено у младшего, Олега Хлебникова (р. 1956):
121
Холмогорова О. В. Соц-арт (приводимая цитата находится под иллюстрацией № 10 вступительной статьи).
122
Эта глава была впервые напечатана под заглавием «Поколение, нашедшее себя. О молодой поэзии начала 80-х годов» // Вопросы литературы. 1986. № 5. С. 40–72.