Страница 8 из 25
Еще как, до чертиков.
Он смеется.
Потерпи, малыш. Раз мотор работает, сейчас согреемся.
Останавливаемся на пустынном перекрестке, горит красный светофор, на дороге никого, ветер крутит в воздухе клочки бумаги и листья. Водитель кажется стариком. У него седые всклокоченные волосы, седая всклокоченная борода и ярко-синие глаза. Кожа, как на старом ботинке. Руки тонкие, но, видно, сильные, и вообще, несмотря на свой возраст, он выглядит крепышом. Протягивает мне руку.
Меня зовут Хэнк.
Пожимаем руки.
Я Джеймс.
Что с тобой случилось?
Плохо помню.
Попал в серьезную переделку?
Что, похоже?
Да, твой вид намекает.
Мой вид не обманывает.
Мы смеемся, загорается зеленый, Хэнк трогается, продолжаем разговор. Хэнк из Массачусетса, почти всю жизнь проработал капитаном торгового рыболовного судна. Всегда был не прочь выпить, а уж после выхода на пенсию совсем меру потерял. Лишился дома, жены, семьи, рассудка. Обратился в клинику за помощью, а после того как вылечился, решил остаться здесь, помогать другим. Мне нравится разговаривать с Хэнком, и к концу поездки начинаю считать его другом.
Въезжаем в маленький городок, на главную, судя по всему, улицу. На ней располагаются бакалейная лавка, скобяная лавка и полицейский участок. На фонарях висят украшения по случаю Хэллоуина, и люди, которые, похоже, все друг с другом знакомы, переходят из магазина в магазин. Хэнк паркуется на стоянке перед рыболовным магазином, мы выходим из фургона и подходим к небольшой двери, что у входа в магазин. Хэнк открывает ее, поднимаемся по лестнице, проходим через другую дверь и оказываемся в темной комнатке с двумя диванами и столиком, заваленным журналами и детскими книжками, а за раздвижными стеклянными дверьми находится приемная.
Хэнк проходит в приемную, я сажусь на диван и начинаю перебирать журналы. На другом диване сидит женщина с мальчиком, который рассматривает книжку про слоненка Бабара. Выбрав журнал, я откидываюсь на спинку дивана и начинаю читать, а сам замечаю, что женщина исподволь разглядывает меня. Потом подвигается ближе к ребенку, обнимает его, прижимает к себе и целует в лоб. Я понимаю, почему она делает это, и не осуждаю ее, гляжу в свой журнал, а сердце бьется все сильнее, и мне хочется верить, что этот мальчик вырастет не таким, как я.
Хэнк выходит из приемной.
Они примут тебя прямо сейчас.
Я откладываю журнал, встаю.
Хорошо.
Я трушу, и Хэнк это замечает.
Как ты, ничего?
Он кладет руку мне на плечо.
Ничего.
Он смотрит мне прямо в глаза.
Городишко, конечно, вшивый, но люди тут свое дело крепко знают. Все будет отлично, малыш.
Я отвожу глаза.
Медсестра вызывает меня по имени, Хэнк машет рукой, и я двигаюсь навстречу распахнутой двери, где поджидает меня медсестра. Перед тем как войти, оглядываюсь – женщина с мальчиком смотрят на меня. Перевожу взгляд на Хэнка, он кивает, я киваю в ответ и на долю секунды собираю свое мужество в кулак. По крайней мере, его хватает, чтобы переступить порог.
Переступаю порог, и медсестра провожает меня в чистую белую комнату, я сажусь в большое стоматологическое кресло в центре, медсестра выходит, а я остаюсь ждать. Через несколько секунд появляется врач. Ему за сорок, он высокий, с темными волосами, темными глазами и обветренным лицом. Если бы не белый халат и не бейдж, его можно было бы принять за лесоруба.
Вы Джеймс?
Он подвигает стул и садится рядом.
Да.
А я доктор Стивенс, приятно познакомиться.
Мы пожимаем руки.
Мне тоже.
Он надевает перчатки из тонкого латекса.
Мне немного рассказал о вас врач из реабилитационного центра.
Он вынимает из кармана маленький фонарик.
Но я должен осмотреть вас сам, чтобы оценить состояние.
Он наклоняется надо мной.
Можете открыть рот?
Я открываю, он зажигает фонарик и подносит к моему лицу.
Можно поднять вам верхнюю губу?
Я киваю, он кладет фонарик, приподымает мне губу и берет длинный тонкий металлический инструмент с острым концом.
Может быть больно.
Он касается концом инструмента обломков моих зубов, потом надавливает на раны в деснах. Боль резкая, острая, пронзающая все тело. Мне хочется закрыть рот, прекратить эту пытку, но я терплю. Закрываю глаза, сжимаю руки в кулаки, стискиваю их изо всех сил. Чувствую, как дрожат губы, во рту появляется вкус крови, когда врач касается моих зубов, они шатаются. Он заканчивает обследование и кладет инструмент на стол – слышен стук. Откидываюсь назад, открываю глаза.
Нужно еще сделать рентген, но даже на глаз ясно, что тут много работы.
Опять стискиваю кулаки. Крепко.
Два боковых зуба сломаны, но корни, похоже, живы.
Губы у меня дрожат.
Мы поставим коронки, и все будет в порядке.
Чувствую вкус крови.
А вот два передних зуба, увы, мертвые.
Провожу языком по верхней челюсти.
Мы залечим корневые каналы и сделаем мост.
Ощупываю обломки зубов. Острые короткие штырьки.
Это не самая приятная процедура, но без зубов еще хуже, так что другого выхода нет.
Я киваю.
Я назначу вам прием через несколько дней. Подождем, пока пройдет воспаление на губах, с ним приступать к работе нельзя.
Я киваю.
Приятно было познакомиться, Джеймс.
Мне тоже.
Он поднимается, пожимает мне руку и выходит. Входит другая медсестра, осматривает мой рот, набивает его ватными тампонами, делает рентген. Снимок готов, ватные тампоны пропитаны кровью, а во рту такое ощущение, будто все там натерли наждаком и отбили молотком. Медсестра говорит, что я свободен, встаю и выхожу в вестибюль. Хэнк сидит на диване, читает журнал про личную жизнь кинозвезд, я подхожу к нему, сажусь рядом, он откладывает журнал и смотрит на меня.
Как все прошло?
Прекрасно.
Они приведут тебя в порядок?
Обещают.
Пойду узнаю, когда приезжать в следующий раз.
Он встает, идет в приемную, разговаривает с администратором, возвращается, и мы выходим на улицу, садимся в фургон и отъезжаем от клиники. Хэнк продолжает разговаривать, но я говорю, что у меня рот сильно болит, и он оставляет меня в покое. Смотрю в окно.
Думаю о ней. Вспоминаю, как увидел ее в первый раз. Мне было восемнадцать, сидел как-то на школьном дворе под увядающим желто-оранжевым октябрьским деревом. В руках держал книгу, читал и вдруг почему-то оторвал взгляд от книги. Она шла через школьную лужайку с кипой бумаг. Оступилась, бумаги рассыпались. Она наклонилась, чтобы собрать их, озираясь исподтишка – не видит ли кто. Меня Она не заметила, а я смотрел, как она собирает бумажки. Она меня не видела, а я ее видел.
Фургон тормозит у входа в клинику, мы с Хэнком выходим, я подхожу к нему, благодарю за то, что отвез и поддержал. Он отвечает, что дружеское объятие мне не помешает, я смущенно смеюсь в ответ, он не обращает на это внимания, делает шаг навстречу, протягивает руки и обнимает меня. Удовольствие от простого человеческого прикосновения согревает меня, и впервые за долгое время мне становится действительно хорошо. Это пугает меня, я вырываюсь, говорю до свидания, еще раз благодарю и спешу к клинике. Администратор говорит, что обед уже начался, и я иду в столовую, становлюсь в очередь, беру тарелку супа, стакан воды, нахожу пустой стол, сижу один и стараюсь протолкнуть хоть немного еды через кровоточащие руины своего рта.
Привет, малыш.
Смотрю вверх. Напротив стоит мужчина лет пятидесяти. Среднего роста, среднего сложения. Густые каштановые волосы, лысеющие на макушке. Потрепанное лицо выглядит так, словно по нему несколько раз заехали кулаком. Яркая сине-желтая шелковая гавайка, очки в круглой серебристой оправе и огромный золотой «Ролекс». Он пристально смотрит на меня. Ставит свой поднос на стол. Вид у него злющий.
Не помнишь меня?
Нет.
Ты два проклятых дня называл меня Джином Хэкманом[1]. Теперь-то я знаю, что они напичкали тебя этим дерьмом для детокса, но заруби на носу, я не Джин Хэкман, никогда им не был и никогда не буду. А если еще хоть раз назовешь меня чертовым Джином Хэкманом, то огребешь по полной.
1
Один из самых популярных и успешных американских киноактёров второй половины XX века, чья карьера длилась более 40 лет. Преимущественное актёрское амплуа Хэкмена – представители закона и военные. – Прим. пер.