Страница 30 из 34
– Поэтому я и решил предложить тебе возглавить новое Бюро полиции.
Ответа не последовало. Лежен был потрясен и напуган одновременно. Он не знал, что делать: благодарить за честь или молить о пощаде? Впрочем, в одном он был совершенно уверен: его ответом будет решительное нет. Сен-Жюст не спускал с него испытующего взгляда, терпеливо ожидая согласия, которое – в этом он нисколько не сомневался – не замедлит последовать. Сделав глубокий вдох, Лежен произнес еле слышно:
– Нет, Антуан.
– Что – нет? – не понял тот.
– Мой ответ – нет, – повторил молодой человек. Его губы дрожали от волнения, он опустил глаза, стараясь не встречаться взглядом с Сен-Жюстом, но даже в тихом голосе Огюстена звучала упрямая твердость.
Сен-Жюст, не отрываясь, смотрел на друга. Столь решительный и прямой отказ поверг его в оцепенение: он не сразу нашелся, что сказать. Избегая взгляда собеседника, Лежен отвернулся к окну, поджал губы и про себя решил не нарушать молчания первым. В конце концов, добавить ему было нечего.
– Я могу узнать причину твоего отказа? – резкий, враждебный голос нарушил давящую тишину. Этот голос был совершенно незнаком Огюстену, никогда Сен-Жюст не говорил с ним таким тоном.
– Послушай, Антуан, – почти умоляюще заговорил Лежен, – ты же знаешь, что такая работа не для меня.
– Это почему же?
Лежен молчал. Как объяснить члену революционного правительства, что разбивать судьбы одним росчерком пера, посылать десятки людей в Трибунал и ежедневно подписывать смертные приговоры дано не каждому? Как объяснить это тому, для кого подобная работа превратилась в рутину?!
– Тебе нечего ответить, – с горечью проговорил Сен-Жюст, – потому что причиной твоего отказа является трусость. Ты разочаровал меня, Огюстен. Ты оказался одним из тех болтунов, что часами разглагольствуют о счастье народа, о справедливом правлении, о благодетельной свободе, а когда им предоставляется возможность самим поработать на это самое счастье, поучаствовать в этом самом правлении и побороться за эту самую свободу, заявляют, что такая работа не по ним! Такие люди могут вызвать лишь одно чувство – презрение.
Эти слова были произнесены без всякого выражения. Сен-Жюст все так же стоял у окна, скрестив руки на груди и не спуская с друга острого взгляда. Это спокойствие задело Лежена куда больше, чем самая бурная ярость. Он приготовился уже ответить страстной тирадой, но вовремя удержался. «Он только этого и ждет, – скомандовал себе Огюстен. – Как только я начну обороняться, моя партия проиграна». За тот небольшой срок, что он находился в Париже, молодой человек прекрасно усвоил тактику ораторского искусства, которым Сен-Жюст владел в совершенстве. Лучшее, что мог сделать Лежен, чтобы сохранить достоинство и не потерять друга, это ответить ему тем же равнодушным спокойствием.
– Прости, Антуан, если не оправдал твоих надежд, – заговорил он и сам удивился тому, насколько ровно звучал его голос. – Только ты напрасно теряешь время, оскорбляя меня. Мое решение останется неизменным: никогда моя рука не обречет на смерть.
– Хорошее же у тебя представление о работе Комитетов! – насмешливо проговорил Сен-Жюст, но обиды в его голосе не было. – Впрочем, хочу тебя успокоить. Ты неправильно меня понял, Огюстен, а я, видно, плохо объяснил. Речь идет не о том, чтобы усилить террор, а о том, чтобы его упорядочить. Я прошу тебя не арестовывать невинных, а освобождать невинно арестованных! Я хочу положить конец произволу, а не порождать новый. И только ты можешь мне в этом помочь. Когда ты сказал, что эта работа не для тебя, ты сказал именно то, что я и надеялся услышать.
«Правда? – усмехнулся про себя Лежен. – Мне так не показалось».
– Именно потому, что она не для тебя, только ты и можешь ее выполнять! Поручить ее тому, кто получает от этого удовольствие, означало бы запустить волка в курятник. Беспристрастность, уважение к законам и любовь к республике – вот качества, которые необходимы шефу Бюро полиции. В тебе я нахожу самое совершенное их сочетание. Только тебе я могу доверить столь важную миссию. Я ошибся, говоря, что нуждаюсь в твоей помощи. Не я, а республика нуждается в тебе.
Запрещенный прием. Лежен мог отказать в помощи другу, но отказать в ней республике… Так вот к чему это лицедейство! Положительно, будь Сен-Жюст на месте министра иностранных дел, французская дипломатия только выиграла бы!
– Я уже дал тебе мой ответ, он окончателен, – Лежен решил стоять на своем до конца. Эти сказки о человеколюбии и желании покончить с произволом его не убедили: для этого не надо создавать новую полицию, достаточно лишь упразднить старую.
– Ну и упрямец! – вскричал Сен-Жюст, теряя терпение. – Что еще я должен сделать, чтобы ты изменил решение?! Несколько десятков человек в твоем подчинении, жалованье министра, я буду единственным твоим начальником! Что еще, Огюстен? Что еще тебе надо? Разве не за этим ты поступил на службу республике?! Не собираешься же ты до конца своих дней перекладывать бумажки в своем сонном Министерстве, где ничего не происходит?! Назови свои условия!
– Ты в самом деле думаешь, что мой отказ вызван желанием получить для себя какие-то привилегии? – эти слова были пронизаны таким презрением, что Сен-Жюсту пришлось признать несправедливость своих слов.
– Ты прав, Огюстен, – примирительно проговорил он, – я погорячился. Ты прекрасно знаешь, как высоко я ценю твои качества. Мне тяжело принять твой отказ. Ты бросаешь меня в ту самую минуту, когда я больше всего нуждаюсь в тебе, и я абсолютно беспомощен перед твоей упрямой решимостью.
– Оставь эту идею, – Лежен рассудил, что настал подходящий момент урезонить друга. – Зачем тебе ссориться с Вадье?
– При чем тут Вадье?! – вскричал Сен-Жюст. – Он волнует меня в последнюю очередь!
– А зря, – настаивал Огюстен.
– Мы еще вернемся к этому разговору, – проговорил Сен-Жюст, проигнорировав реплику Лежена.
– Мой ответ будет всегда одинаковым.
– Увидим.
Повисло неловкое молчание. Эта встреча разочаровала их обоих. Их дружба оказалась не столь устойчивой к натиску революционной бури, как они ожидали.
– Я собирался попросить тебя еще кое о чем, – сказал Сен-Жюст и, поймав испуганный взгляд Лежена, в котором ясно читалось: «Как? Еще что-то?!», рассмеялся: – Не волнуйся, в председатели Революционного трибунала я тебя не позову! Я хочу подыскать себе квартиру побольше, а заниматься этим самому нет времени. Если работа в Министерстве позволит тебе уделить время поиску квартиры, я был бы очень признателен. Возьмешься?
Вздох облегчения вырвался из груди клерка.
– Конечно! – с готовностью отозвался он. – Если бы все твои просьбы можно было выполнить с такой же легкостью! Когда ты хочешь переехать?
– Это терпит, – ответил Сен-Жюст. – Через два или три месяца, как найдешь что-то подходящее.
– Займусь немедленно! – Огюстен чувствовал необходимость искупить свою вину.
– Вот и отлично! – Сен-Жюст хлопнул друга по плечу. – А теперь, если позволишь, мне надо собираться на конную прогулку.
– Я дам тебе знать, как найду подходящую квартиру, – проговорил Лежен, направляясь к дверям, и замялся на пороге. – Береги себя, Антуан.
– О, обо мне можешь не беспокоиться! – заверил Сен-Жюст.
6 вантоза II года республики (24 февраля 1794 г.)
Переступая порог Зеленой комнаты в утренний час, Жак Луи Давид никак не ожидал увидеть там сразу шестерых членов Комитета общественного спасения. Стрелка часов подходила к половине десятого, когда он пересек двор Карусель, направляясь из Комитета безопасности в Комитет спасения. Этот путь он мог бы проделать, не выходя на улицу, воспользовавшись деревянной галереей, соединявшей особняк Брион, гда располагался Комитет безопасности, с дворцом Тюильри. Правда, потом ему предстояло бы пересечь коридор, тянувшийся вдоль зала заседаний Конвента, протискиваться между зрителями и депутатами, столпившимися там в ожидании начала заседания, отвечать на приветствия, раздавать рукопожатия, принимать или отклонять приглашения на обед или ужин, узнавать и сообщать новости. «Этак я и за час не доберусь», – решил Давид и в одном сюртуке вышел в февральский мороз. Он бегом добрался до входа в бывшие апартаменты королевы, поздоровался с двумя жандармами, охранявшими святая святых революционного правительства, взбежал, перешагивая через ступеньку, по мраморной лестнице, пересек вечно многолюдную приемную – и тут же остановился в недоумении. Их было шестеро. Шестеро правителей Франции, вокруг которых сновали клерки, служащие министерств, члены революционных комитетов. Давид заметил даже кое-кого из Парижского муниципалитета. И это в половине десятого утра! В Комитете общей безопасности в этот час не было ни души.