Страница 4 из 5
– Амалия, дорогая…
Ко̀злище, восстав, скрипуче:
– Тереза, детка…
И давай, перегнувшись через стол, щечками прикладываться. Я стою, челюсть как об колени брякнула, так там и болтается. Энди заходит. Ну думаю, счас тоже на шею козлетону вешаться будет, а тот его по головушке огладит и ласково так, в глазки заглянув: – «Здравствуй, малышок, писюленька моя ненаглядная…» Но Энди маму под локоток и нежно от старикана оттаскивает. В мою сторону.
– Познакомься, мама, это моя подруга Бригитта.
Все положенное по протоколу мы совершили: улыбались друг другу лучезарно, щечками потерлись, причмокнув, за руки подержались. Ни дать, ни взять, – счастливое воссоединение семейства после долгой разлуки. Уселись, меню изучили, заказали себе каких-то колбасок, бутылку рислинга. Пауза повисла. Ну думаю, сейчас-то и начнется. Будут меня, сироту, пытать расспросами, где училась, где крестилась. Но нет. Пани Тереза начала мне про сынулю рассказывать. Я услышала еще одну версию туманной юности Энди, в чем-то она пересекалась с известной мне по личным впечатлениям, в чем-то с тем, что он мне поведал, но были и абсолютно новые подробности.
Выяснилось, что среди его дарований главное – писательские способности. Да ладно, Энди – писатель! Я вспомнила мое появление в театральном кружке, пиэсу, кою он нам выкатил, и скандал, что учинил, не получив мгновенного признания.
Пока я пережевывала эту инфу, к нашему столику подрулил допивший свой кофе Амалия. Снова был произведен ритуал объятия-чмоканье-ручканье. И Амалия уплыл прочь с нашего горизонта, надеюсь, навеки. Видя мое неприкрытое недоумение, Энди пояснил, что этот откровенно слетевший с катушек дедок – мамино активитэ̀, она устраивает культурный досуг всякого социально-опекаемого старичья, концерты, танцы, экскурсии, лекции о любви и дружбе и тому подобное. Амалия – один из ее подопечных.
Через час с небольшим наши посиделки закончились. Ну и славно, я, честно говоря, подустала держать спину и лицо. Мы с Энди оплатили счет четко пополам. Пани Тереза небрежно бросила на стол чаевые, три евро мелочью. Я проводила их к машине и долго махала вслед рукой, утирая скупую слезу. Шучу.
***
Итак, что мне открылось нового в моем обожаемом Энди: он – писатель. Нет, не так. Вот как надо: он – Писатель. Все что есть на свете эндинова, все или с большой буквы, или одними большими буквами. С придыханием. Свято. В очередную совместную среду я стала потихоньку вытягивать из него сведения. Аккуратненько так, издалеча. Вот, говорю, хочу что-нибудь новенькое почитать. Он так удивленно:
– Почитать? Да ты вообще, по-моему, ничего не читаешь. Я у тебя и книг-то не видел.
Ну это он зря. Книги у меня есть, целая дюжина. Давно покупаю только те книги, я имею в виду, в бумажном виде, которыми реально хочу обладать. Чтоб они у меня стояли здесь на стеллаже всегда, вечность. А не просто прочитать и забыть. Просто почитать, я в электронную книжку накачаю. С ней удобно, можно на ярком солнце, а можно в полном мраке, и свет включать не обязательно, в кровати, например. Но когда Энди приходит, я, естественно, в постели носом в страницу не утыкаюсь, среды и пятницы – не библиотечные дни. Вот он меня с книжкой и не видал ни разу. Но зачем же такие скоропалительные выводы делать: «не читаю, и книг у меня нет». Вон стоят на верхней полке, выше зайцев: «Двенадцать вечеров» – японские сказки, старая, зачитанная-захватанная, ее мне в детстве папа на ночь читал, там сказочки еще те, про лешего-тэнгу и водяного-каппу, про ведьм с фиговой тучей глаз на икрах ног, про хитреца и мошенника Хикоити, в самый раз перед сном маленькой девочке почитать, обожаю ее; «Сирано де Бержерак», я Ростаном в подростковом возрасте зачитывалась, даже французский стала учить, чтоб в оригинале промусолить, я его наизусть помнила почти целиком; «Старшая Эдда», издание подарочное, красивое, бумага, рисунки, супер; Гессе «Игра в бисер», еще там разное.
– Ну почему же, – говорю, с дивана свесилась, пошарила под ним, вытащила свою элкнижку, включила, – вот детектив Кобо Абэ читаю, не плохой, хотя и несколько занудный. Это очень по-японски – дотошно всякую мелочь выписывать.
И с этим самым японцем я сразу попала в цель. Вот так вот пульнула на удачу, и сразу в яблочко, опа. Энди завелся. И посыпалось из него, что детективы сейчас писать разучились, что старики-классики типа Честертона или Леблана – это класс, там все четенько, одно из другого вырастает, логика сюжета, разделение подозрения на всех персонажей, ничего случайного. А нынешние понапихают черти сколько народу, и этим бедолагам нечем заняться, они ползают по страницам сонными мухами, сюжет сыпется, мотивы невнятны, в общем блуд и фигня. Значит именно детективный жанр и засосал Энди. Ясненько. И только я собралась попросить у него почитать какое-нибудь творение, как он сам говорит:
– Слушай, ты ж филолог, подкорректируй мои рассказы, ну там запятые, может какие шероховатости, сам, когда читаешь, не всегда уследишь. Типа «пошел – пришел», «сказал – рассказал», по три «когда» к ряду в соседних предложениях. Ну ты понимаешь.
Ну конечно, я понимаю. Конечно, посмотрю. Конечно, подкорректирую. Давай сюда свои рассказы. А кстати, много их, рассказов этих? Спрашиваю. Говорит:
– Да штук двадцать.
Ничего себе, я, честное слово, думала, три, от силы – пять. Двадцать! Сколько ж лет он их писал?! И тут у меня на языке засвербел вопрос, а он хоть опубликовал что-нибудь где-нибудь. А спросить неловко как-то, вдруг нет. Но я вывернулась.
– О! – говорю, – это ж целая книга!
А он:
– Умница. Я и хочу цикл закончить, а потом сразу целиком опубликовать.
Значит, не печатал. И не пытался. Хотя, кто знает, может, пытался, да не вышло, вот и решил сразу оптом.
И я превратилась в карманного корректора эндиных детективов. Теперь наш распорядок слегка изменился. Нет, среды и пятницы остались на своем месте, но к пятнице добавился довесок – первая половина субботы. Если раньше Энди покидал меня сразу после завтрака: «Ну пока (поцелуйчик), до понедельника, увидимся в школе», то теперь с утра мы разбираем, что я там наисправляла в его текстах. А домой он уходит уже после обеда. Поскольку оба мы страшно заняты, и правильный обед никто не готовит, обычно заказываем какой-нибудь китайский или ливанский фастфуд, или я быстренько смотаюсь на рынок возле кирхи, куплю в ларьке фалафель. И пару бутылок тухера. Дешево и сердито.
Главным героем детективного сериала Энди был не полицейский, не инспектор или следователь, как можно было бы предположить, и уж конечно, не частный сыщик, затертый
шерлок холмс, а такой средней руки интеллектуал-культурист, джеймс бонд-надомник,
бездельник по
жизни и бабник по призванию. Звался он Люсьен Альбрехт. Полуфранцуз, полунемец, родом из Кинцхайма, малюсенького эльзасского городишки. Преступления, сыпавшиеся ему прямо под ноги, он распутывал благодаря своему недюжинному интеллекту и хакерским навыкам, обретенным непонятно где и когда, они просто были у него и все. Наверное, от рождения.
Сложные ситуации он разруливал сам, на то и мускулы, и владение всеми видами оружия, которые можно найти на просторах интернета, включая индейские болас, малайский боевой отравленный двухклинковый кинжал, огнемет времен второй мировой и портативный беспилотник, оснащенный маленькими ядерными бомбочками. Все попавшиеся на пути красавицы стремились ему отдаться, бабы попроще помогали изо всех сил, в надежде на ласковый взгляд или вообще просто так, бескорыстно. Они обворовывали своих боссов и мужей, тащили секретные документы из сейфов и старинные полотна из особняков, а нечего было влезать в преступные аферы (это к документам) и красть из мировых музеев (это к полотнам).
Среди благоговевших перед ним полицейских и интерполовцев всех европейских стран и парочки латиноамериканских Люсьен имел прозвище, вот так и тянет сказать, – Соколиный Глаз или Отважный Барс, ну ладно, на самом деле, – Маугли. Энди считал, это круто.