Страница 18 из 23
(Заметим в скобках: место сие на углу Измайловского и Обводного – невезучее. За тридцать лет до убийства Плеве сгорела стоявшая здесь мельница, и следствие установило поджог с целью получения страховки. Тогда погибли в огне двое рабочих, а владелец мельницы, коммерции советник Овсянников, по приговору суда отправился в Сибирь. На месте сгоревшей постройки возвели большую и мрачную Варшавскую гостиницу. Ещё тридцать семь лет пройдёт после убийства Плеве, и в начале блокады, 2 октября 1941 года, в это здание угодит бомба, середина дома обрушится. Снова жертвы и кровь на камнях…)
(Отдельно отметим, тоже в скобках, ещё одно вскользь брошенное сообщение нашего информатора: «В публике волнения и возбуждённых толков не замечалось: более было любопытства». Убиты и ранены люди, и это у других людей вызывает не ужас, не ненависть, не сопереживание и не какие-нибудь титанические чувства, а чувствице заурядное, ближе к мелкому; им же движим, видимо, и сам наблюдатель.)
Любопытный Минцлов преодолел невольный страх и, порыскав в толпе, нашёл словоохотливого собеседника – очевидца происшедшего, коего распирало от желания поделиться увиденным и услышанным.
Из дневника Минцлова. Продолжение:
«Швейцар противоположного дома рассказал мне следующее. У подъезда гостиницы торчали двое каких-то господ, один из них высокий, полный, и разговаривали, видимо, поджидая кого-то. Только что поравнялась с ними карета, в которой ехал на вокзал Плеве – один из них кинул бомбу и грянул оглушительный удар. Карету разнесло вдребезги. Кучера откинуло на мост и его замертво унесли в больницу; лошадей искалечило. Министр остался на месте в страшно изуродованном виде, с сорванной нижней частью лица: на него было страшно смотреть. На тело накинули шинель.
Кидавшие бомбу были ранены: один упал, другой с окровавленной шеей стоял, держась за чугунный столб навеса подъезда, и шатался. Кроме них, говорят, пострадало до 16 человек прохожих и находившихся в соседних домах…»[56]
Число раненых бомбистов удвоилось в потрясённом сознании швейцара. На самом деле арестован был один – в крови, растерзанный и оглушённый взрывом. Потом установят его имя: Егор Созонов, бывший студент, из пермских староверов. Но беседовавший с ним у подъезда гостиницы господин действительно был, только вовремя успел исчезнуть. Высокий? Да, 183 сантиметра. Полный? Это, наверно, так показалось: господин одет был по-барски и вообще выглядел барином, а в глазах швейцара – что барин, то и полный.
С убийцей Плеве за считанные минуты до убийства мог беседовать один человек: Борис Викторович Савинков. Тот самый, что бежал из вологодской ссылки год и один день назад.
Из «Книги стихов» Бориса Савинкова, изданной посмертно в 1931 году:
VII
Ничего особенного
Был мальчик – вот он, в коротких штанишках, широкополой шляпочке и матроске, милый ухоженный ребёнок. Это он такой в бытность его семьи в Варшаве, а родился он в Харькове, тоже городе интеллигентном, университетском. И семья интеллигентная, дворянская, хорошая. Савинковы.
Вот интересно, как из таких милых мальчиков получаются революционеры, террористы, тираны и прочие злодеи? Всё-таки – кудряшки, белая матроска, короткие штанишки… А потом – кровавые ошмётки на мостовой…
И – «радость, что я убил человека».
Савинковы переехали в Варшаву, когда мальчику Боре ещё не было трёх лет. Русские в этом городе держались близко друг к другу и, конечно же, друг друга знали, особенно те, кто близок по общественному положению. Отец семейства Виктор Михайлович Савинков наверняка знавал профессора государственного права Александра Львовича Блока – ведь сам он был тоже правовед, военный юрист, и в молодости не чуждался учёных трудов: в 1869 году в Петербурге было отпечатано отдельной книгой его исследование «Краткий обзор исторического развития военно-уголовного законодательства». Коллегам было о чём поговорить. Впрочем, профессор Блок слыл чудаком и нелюдимом. Он получил кафедру в Варшавском университете года за три до того, как Савинков был переведён в Варшаву на должность товарища прокурора окружного военного суда. У Савинкова к тому времени было двое сыновей, Александр и Борис (младший Виктор и две дочери, Вера и Софья, появятся на свет уже в Варшаве). Единственный сын Блока жил с матерью в Петербурге. Тут таилась какая-то тёмная история, о которой сплетничали в варшавско-русском обществе. Этот сын, Саша, был ненамного младше Бори, а именно на год и десять месяцев. Если бы не разлад в семействе Блоков, Саша и Боря могли бы расти соседями, друзьями.
Дата рождения Бориса Викторовича Савинкова – 19 января 1879 года.
Борис Савинков и Александр Блок – птенцы одной стаи, их детство, формирование их личностей происходило в очень схожих условиях. Разве что концентрация учёности, художественности и писательства вокруг Блока была погуще, чем вокруг Савинкова. Впрочем, и Борису было от кого получать творческие флюиды. Его мать Софья Александровна, родная сестра известного художника-демократа (и, между прочим, генерал-майора императорской службы) Николая Ярошенко. Она писала пьесы, повести и рассказы (потом, в 1898–1901 годах, будут отдельными книгами напечатаны две её драмы и сборник рассказов; все – под псевдонимом С. А. Шевиль). Братья и сёстры Бориса тоже пописывали в прозе и в стихах. Да и он сам стихами будет не раз грешить – но об этом позже.
Борису было обеспечено хорошее образование и воспитание.
Сведений о его детстве очень мало – вернее, их почти нет. Ни сам он не вспоминает о сём благословенном времени в своих автобиографических творениях, ни его родственники, даже мать. Впоследствии, когда Борис прославится на весь мир как бомбист и бунтарь, Софья Александровна напишет о нём довольно-таки сентиментальные воспоминания, проникнутые сдержанным восхищением (мать есть мать), но речь в них пойдёт о Савинкове-студенте, арестанте, ссыльном, страдальце за народное благо. Весь рассказ о годах взросления любимого дитяти будет ограничен несколькими фразами.
Из воспоминаний Софьи Александровны Савинковой:
«…Мы жили, как все тогда жили в провинции: без особых забот, без особых общественных интересов, без запросов… так себе, изо дня в день, как живут чиновники. Муж мой служил по министерству юстиции на западной окраине и получал хорошее содержание. Это был человек интеллигентный, чрезвычайно чуткий к справедливому и широкому толкованию законов, не видевший никакой разницы между евреем, русским и поляком, между интеллигентом и рабочим, между богачом и бедняком».
(Собственно, речь тут больше о Савинкове-отце. В 1890-х годах он переместился с прокурорской должности в кресло мирового судьи. Жили Савинковы в центре Варшавы, на улице Пенкной, что значит «Прекрасная», у самого Уяздовского парка.)
«Пока наши дети учились и подрастали, повторяю, в нашей жизни – кроме обыденных забот о здоровье, благоудобствах и воспитании детей – ничего особенного не было»[57].
«Ничего особенного». Росло дитя – как все растут. Мать-то его, конечно, очень любила, наверное, больше других детей. Видимо, плодом материнской любви станет тот своевольный эгоизм, который потом многие будут замечать в Борисе.
56
Минцлов С. Р. Петербург в 1903–1910 годах. [М.?], 2012. Цит. по: http://www.e-reading.by/bookreader.php/1031068/Minclov_-_ Peterburg_v_1903-1910_godah.html.
57
Савинкова С. А. Годы скорби (воспоминания матери) // В. Ропшин (Борис Савинков). То, чего не было. М., 1990. Цит. по: В. Ропшин (Борис Савинков). То, чего не было. М., 1990. Цит. по: URL: http://www.e-reading.by/chapter.php/89386/66/Savinkov_-_ To%2C_chego_ne_bylo_%28s_prilozheniyami%29.html.