Страница 63 из 92
— Разве семибоярщина не голова? Аж сразу семь!
— И все за Владислава ратуют, — добавил Ляпунов. И выкрикнул в толпу: — Не целовать крест ни королевичу, ни Жигмунду, ни самозванцу!
— Захар, ась Захар Петров, а как быть, коли гусары Жигмунда на Смоленской дороге гарцуют, а казаки самозванца на Коломенской? Выбирай из двух зол.
— Не промахнись, гадая.
Толпа загудела в поддержку Ляпунова:
— Ни королевича, ни самозванца!
Захар кивнул:
— Отписать по городам, дабы всей Россией на недруга ополчались, да миром, на Земском соборе, избрать государя российского.
Тут голицынская дворня взвопила:
— Князя Василия Васильевича на царство!
— Эй, подговорённые, небось Голицын вас зельем опоил? Чем ваш князь Шуйского лучше?
— Не галдите, Собору решать.
Из толпы дворян выкрикнули:
— Захар, отпиши Прокопу, пускай в Москву поспешает, неча ему в Рязани порты протирать.
— Говорят, Прокоп царю Димитрию крест целовал?
— Враки, — возмутился Захар.
Но тут мужичонка в рваной рубахе, заложив пальцы в рот, залился свистом. Площадь замерла от неожиданности, а второй мужик, высокий, тощий, скинув войлочный колпак, заорал:
— Лю-юди! Чать, не запамятовали, как Ляпуновы от Болотникова к Шуйскому переметнулись?
— Хватайте воров! — подал голос стрелецкий десятник.
К мужикам дворяне и стрельцы кинулись, но толпа сомкнулась плотно:
— Правда очи колет?
Разозлился Захар и, окружённый дворянами, покинул площадь. Ушли и стрельцы. К сумеркам опустела Торговая площадь.
Мстиславский с Шереметевым и Воротынским вступили в патриаршие покои. В сенях их встретил монах-черноризец, поклонился. Остановились бояре, подождали, когда Гермоген выйдет. Он появился вскорости в сером подряснике, с непокрытой головой. Подал монаху знак, и тот удалился.
Вслед за патриархом князья прошли в переднюю горницу. Мстиславский склонил голову:
— Благослови, владыка.
— На что благословение просишь? Не на разбой ли? К чему заявились вы, поправшие устои Божьи?
— В чём зришь вины наши? — нахмурился Воротынский.
— Не ведаешь? Не вы ль, бояре, крамольничали, государя законного с престола свергли, власть на себя приняли? Молчите. А кто, как не ты, князь Иван, по-родственному царя Василия уговаривал от трона отречься?
— Не суди, владыка, — промолвил Шереметев.
— Не мне судить, Всевышнему! — поднял палец патриарх.
Мстиславский молчал.
— Что ты очи потупил, князь Фёдор? — обратился к нему Гермоген. — Нам ли не ведома доброта твоя и верность престолу. Ан не устоял, соблазну поддался. Силён искуситель!
Мстиславский поднял глаза:
— Совестишь, владыка, попрекаешь, а вправе ли? Отчего твои наставления Василию были гласом вопиющего в пустыне? И я добра ему желал. Он же о царстве не пёкся. Ответствуй, владыка, как нам, боярам, поступать? Так уж не лучше государя нового избрать?
Патриарх ответил с укоризной:
— Василия в смуте вините? Побойтесь Бога, бояре. Не вы ли из Москвы в Тушино и обратно дорогу протоптали, санным полозом накатали? А кто и по сей день у вора в советниках и воеводах? Трубецкой, Шаховской и иже с ними. Над царём Василием князь Пётр Засекин глумление учинил, а не он ли самозванцу служил? Каиновой печатью мечены вы, бояре.
Шереметев не выдержал:
— Отчего смерть Скопина-Шуйского приключилась, ведомо ли тебе, владыка?
— Один Господь на то ответит.
Шереметев усмехнулся и снова спросил:
— Отдав брату Дмитрию главное воеводство, ужли Василий не ведал его никчёмность в ратных делах?
Гермоген ответил вопросом на вопрос:
— Ужли запамятовал ты, князь, про измену воевод Валуева и Елецкого?
— Владыка, не препираться мы пришли к тебе, помоги государством править. Разумом своим, мудростью наставляй нас. Нам собор Земский сзывать.
— При живом-то государе? Не-ет, — затряс седой головой Гермоген. — Только Василия зрю на царстве и вам, бояре, велю: кайтесь.
— Не бывать этому, владыка, — оборвал его Воротынский. — Не прочь во цари монаха.
— Это Василий-то монах? — возмутился Гермоген. — Князь Туренин монах. Он за государевой спиной при пострижении обет давал, а Василий молчал. Слышите, кто монах? Туренин.
Патриарх опустился в кресло, долго молчал, наконец промолвил:
— Устал яз, бояре, оставьте меня. Не стану я советчиком в делах ваших чёрных. Царём же единым Василия признаю.
Никогда не испытывал Матвей Верёвкин такой уверенности в удаче, как после свержения Шуйского. Теперь, когда в Можайске коронный гетман и королевские гусары уже седлают коней, чтоб въехать в первопрестольную, люд московский подумает, кому открывать ворота: ляхам, католикам или ему, царю Димитрию, православному...
Матвей Верёвкин представлял, как на белом коне, в царских одеяниях он въедет в Кремль. Два именитых боярина (верно, Мстиславский и Шереметев) будут вести за уздцы его коня, а за царём — карета с наследником. Вся Москва выйдет встречать сына царя Ивана Грозного, а в пятницу он откроет Думу и велит принять присягу. Что до Шуйского, то он, Матвей Верёвкин, отправит его в отдалённый монастырь...
В преддверии скорых перемен Матвей Верёвкин удивлял всех трезвостью и даже советовался с Мариной, как поступать с Жигмундом. Мнишек предложила поладить с королём полюбовно, отдав ему Смоленск и иные порубежные земли.
Самозванец с Мариной хотя и согласился, однако в душе решил, что созовёт ополчение и двинется к западным границам на случай, если король станет продолжать войну, с Россией.
Вечерами, когда небо серело и сгущались сумерки, Фёдор Иванович Мстиславский обходил хоромы. Высоко подняв свечу, князь спускался в подклети, трогал замки, заглядывал в людскую, каждый раз наказывая сторожам:
— Не дремлите, ибо по миру пойдём.
На Москве неспокойно, холопы волнуются, разбойничают, воровской люд боярские житницы грабит, в купеческих лавках хозяйничает, шалит по гостевым дворам. На ночь накрепко закрывались ворота Кремля и Китай-города, Белого и Земляного, но нет спасения от лихих людей. Тати душегубствовали, а стрельцы отказывались нести караульную службу, требовали денежного жалованья и хлебного довольствия. А откуда его набраться, коли нет в Москву подвоза?
По кабакам и на торжище таясь читали подмётные письма. Самозванец требовал впустить его в город, сулил люду свободу и землю, а боярам и дворянам царских милостей и замирить землю...
Настороженно жила Москва. Одни за Димитрия ратовали, другие королевича Владислава в московские цари прочили. Москва жила в ожидании нового мятежа...
Вздохнул Мстиславский: взяли бояре власть, да трудно держать её. Может, понапрасну Василия свергли? Однако теперь сожалеть поздно...
А Шуйский рядом, в келье Чудова монастыря, поблизости от хором Мстиславского. Но из монастыря нет Василию возврата в мирскую жизнь. Бояре говорили Мстиславскому: бери власть государеву, ты сердцем добр и царствовать станешь по разуму. Но он отказался. Хоть и рода Мстиславские именитого, да не для скипетра царского рождён князь Фёдор. А вот королевич Владислав и молод и к советам боярским должен прислушиваться.
На прошлой неделе прислал Жолкевский грамоту и в ней писал, что намерился идти в Москву защищать бояр от бедствий.
Собрал Мстиславский Думу, но патриарх не явился, передав: без государя Думы не признаю.
Долго рядились бояре, что коронному отвечать. А больше всех Голицын ершился, расчёт держал, ну как назовут его государем. Но никто имя князя Василия Васильевича и не упомянул, а Засекин самозванца предложил, но на него зашумели. Мстиславский имя Владислава произнёс, и ему не стали перечить, но оговорили: покуда Жигмунд условия Думы не исполнит, царства Владиславу не видать. Коронному же гетману Дума отписала, что Москва Жолкевского защиты не ищет, а ежели он к городу приблизится, то встретят как недруга...