Переливающиеся души

До наступления нового года оставалось несколько часов. Саша быстро и деловито бросал в сумку вещи, которые ещё целый год ему не понадобятся. Жена ходила за ним по пятам из комнаты в комнату, в надежде, что он передумает и останется, но он уходил уже не в первый раз и не считал нужным объяснять, куда именно пропадает на целый год. Конечно, он мог немного напрячься и выдать порцию лжи вроде той, которой он несколько лет потчевал руководство своей кафедры в университете, чтобы взять очередной академический отпуск, или той, которую придумывал для того, чтобы на работе за ним держали место.

Он мог бы сказать, что болен и ему требуется длительная реабилитация или что он обязан проводить каждый второй год с родственниками в Австралии, чтобы те не лишили его наследства, но за всю свою жизнь он так устал от этого, что отчаянно цеплялся за возможность не врать хотя бы собственной жене.

Впрочем, не говорить ей вообще ничего едва ли было милосерднее.

— Я практически уверена, что у тебя есть другая, — спокойно проговорила Ольга. Истерики она оставила после первых двух его уходов, потом она пыталась следить за ним, потом просто смирилась. Как бы то ни было, она каждый раз дожидалась возвращения мужа, потому что любила его. По крайней мере, больше, чем жизнь в одиночестве.

— Десять, — буркнул он, застегивая куртку. С каждым разом сцены прощания становились всё спокойнее, и Саша искренне надеялся, что причина тому смирение жены, а не год от года зреющее решение разорвать к чертям этот странный брак. Впрочем, он предупреждал её о необходимости таких длительных отлучек с самого начала. Ольга самостоятельно приняла решение и теперь лишь пожинала плоды.

— Что?

— Десять других, — завязывая шарф, добавил он, — и четверо детей, — мужчина опустился на одно колено, чтобы завязать шнурки на ботинках, поднял взгляд на жену и улыбнулся, — от каждой.

Ремень спортивной сумки привычно лег на плечо, Саша вздохнул и проговорил мягко:

— До встречи в семнадцатом.

Ольга ничего не ответила, только тихо закрыла за ним дверь.

***

Снег сыпался с небес, мелкими острыми хлопьями оседал на плечах. Саша не торопился, он шёл сквозь белые улицы, сверкающие новогодними гирляндами, мимо смеющихся людей, ожидающих нового счастья в новом году. Мужчина привычно остановился у входа в метро и закурил, оглядывая прохожих, он хотел убедиться, что на этот раз жена не последовала за ним сама и не попросила кого-нибудь сделать это вместо неё.

В отражении витрины вдруг мелькнула и исчезла знакомая фигура темноволосой девушки, так похожей на него самого. Она шла мимо и даже не обернулась, но не узнать её было невозможно. В серой куртке, потертых джинсах и промокших кроссовках она спешила на встречу. Сколько Саша помнил себя, она всегда была рядом, вот только имя её он узнал всего несколько лет назад.

Бросив сигарету в урну, он стал спускаться в метро. Среди десятков людей, спешащих на праздник к своим любимым, он был единственным, для кого Новый год не наступит.

Когда четырехлетним ребенком он впервые сказал родителям, что из зеркала на него смотрит какая-то девочка и даже корчит рожи, они не на шутку перепугались. Родители убрали из дома все зеркала, плотно задергивали вечером шторы и очень осторожно выводили ребенка гулять, чтобы он, не дай Бог, не встретился взглядом со своим отражением снова, но время от времени это всё равно происходило. Спустя год крайне утомительных визитов к психиатрам и психологам разной степени вменяемости Саша понял: единственное, что от него требуется – это перестать видеть. И как-то раз, смотря прямо в карие глаза маленькой девочки в отражении зеркала в кабинете очередного врача, он сказал, что видит там только себя. Мать расплакалась и обняла ребенка, врач тоже был чрезвычайно собой доволен, а девочка в зеркале продолжала корчить рожи как ни в чем не бывало. Она совершенно не обиделась.

Как-то вечером, насмотревшись ужастиков по телевизору, Саша решительно выключил его и, встретившись взглядом с бесцветной девочкой за экраном, спросил:

— Ты — призрак? Ты хочешь, чтобы я умер?

Девочка расплакалась. Она рыдала беззвучно, но так отчаянно, что не могла связать двух слов, и хотя он и наловчился читать по губам в последнее время, разобрать смог только: «Нет! Умирать больно! Страшно! Никогда не умирай!»

Она не отстала, когда мальчик пошел в школу, — прилипала к внешней стороне окна, чтобы получше разглядеть, что же написано в его учебнике, она знала всех его друзей и некоторых недолюбливала. И хотя Саша не слышал ни слова из тех, что она произносила за толщей стекла, показать на пальцах правильный ответ, подсмотренный из тетрадки отличника, она была в состоянии. Девочка росла вместе с ним, и к тому времени когда Саша поступил в университет, превратилась в миловидную молодую девушку. Тогда он уже освоил язык жестов, и поток информации, которой они обменивались, расширился настолько, что напоминал полноценное общение. В частности, она могла помочь сдать не только тестовые экзамены, но и те, где требовалось написать сочинение. Женщины в принципе лучше мужчин владеют речью, даже те, что от рождения немы.

Когда, разбирая старые документы дома, под слоем собственных детских историй так называемой болезни он обнаружил перинатальную карту, в которой было указано, что на самом деле его мать носила двоих детей, но выжил только один, он первым делом поднес её к окну. Девушка из отражения не удивилась, но попросила узнать, как её зовут. Без имени ей было неуютно, а клички, которые придумывал ей Саша, устраивали её в детстве, но не сейчас.

Спрашивать об этом у матери или отца было бы глупо, близнецы всё ещё помнили ужас в их глазах, когда родители поняли, что Саша подозревает о существовании сестры. Они считали, что мертвым среди живых не место, и решительно изгнали из своей жизни все, что могло бы напомнить им о дочери. У неё не было даже могилы, её тело было оформлено как хирургические отходы после сложного кесарева сечения. Они знали заранее, что девочка не выживет, и приняли решение не скорбеть о ней, как если бы её не было вовсе. Пытаться разузнать что-то означало бередить старые раны. Саша понимал это, хотя у него самого никаких ран не осталось. Для него сестра просто никогда не умирала, она жила в нем, причем в прямом смысле слова. Они были «переливающимися» близнецами — кровь одной уходила другому до тех пор, пока это не привело к гибели девочки, но вместе с кровью он получил её душу.

Сестра не была злокачественной опухолью на его личности, от которой следовало избавиться, она была живым человеком, право на жизнь которого следовало уважать. Вот только их было двое, а жизнь — одна.

На зимних каникулах Саша предпринял визит к бабушке, матери отца, справедливо полагая, что старики разговорчивее своих детей. В первый же день, в пропахшем травами и пылью деревенском доме, он подошел к шкафу, заставленному книгами и иконами. Богородица с младенцем и Николай Угодник мирно соседствовали здесь с Онегиными, Головлевыми, Обломовыми и Раскольниковыми. Пробежав безучастно взглядом по корешкам книг, он зацепился взглядом за однин из образов и спросил:

— Кто это?

— Это-то? — прищурилась старушка и тут же отвернулась, спеша по своим делам, — святая праматерь Лия. Покровительствует благополучию в семейной жизни.

— А почему она здесь? — Саша направился за ней вглубь дома, смиряя шаг, чтобы не обгонять шаркающую пенсионерку. Легкая тень полупрозрачной девушки металась за стеклами окон, силясь не пропустить ни слова. — Я имею в виду, неужели Богородицы для этих дел недостаточно?

— Чадолюбивая она была, матушка-то, — говорила она, уходя все глубже в свои комнаты. — Много детей у нее было, и обо всех она заботилась — за то её Господь над нами и поставил.

Добиться от бабушки прямого ответа не удалось, но то, как она его избегала, наводило на мысль, что догадка была правильной. Так девушка по ту сторону зеркала обрела свое имя.

Саша и Лия делили жизнь, как умели: вместе всюду, где есть свет и всё, от чего он может отражаться; украдкой обменивались знаками и многозначительными взглядами, когда кто-то мог это заметить; обсуждали Сашиных знакомых, когда были одни. Так продолжалось до тех пор, пока Лия не влюбилась. В живого человека, разумеется. Такие, как она сама, по земле ходить избегали.