Тотти. Император Рима

И ВОТ НАС БУКВАЛЬНО ЗА УШИ ПОТАЩИЛИ ЧЕРЕЗ ВСЮ ШКОЛУ, НЕ ЗАБОТЯСЬ О НАШЕМ ДОБРОМ ИМЕНИ: В ЭТО ЖЕ ВРЕМЯ РАЗДАЛСЯ ЗВОНОК, И ВСЕ, КТО ВЫХОДИЛ ИЗ КЛАССОВ НА ПЕРЕМЕНУ, ВИДЕЛИ ЭТУ СЦЕНУ И СМЕЯЛИСЬ.

– Франческо, будь добр, выйди на минуточку.

Не повиноваться было нельзя, хотя из коридора явно потянуло жареным. Обоняние не подвело. Как только я вышел, она – фурия – схватила меня за ухо своими двумя тисками-пальцами; тиски на ее другой руке уже сжимали ухо Анджело и были глухи к его протестам. И вот нас буквально за уши потащили через всю школу, не заботясь о нашем добром имени: в это же время раздался звонок, и все, кто выходил из классов на перемену, видели эту сцену и смеялись. Где-то среди учеников хохотали и эти хреновы братья. Позорище было незабываемое.

Разумеется, то, что и худшие из моих «деяний» были связаны с мячом – не случайность. Папа рассказывал, что когда мне было всего восемь месяцев и мы отдыхали в Порто-Санто-Стефано, я давал представление, пиная на каменистом пляже оранжевый «Супер Сантос»[3], который он мне купил, первый мяч из многих в моей жизни. Купил не для того, чтобы сделать из меня футбольного гения, ведь в восемь месяцев дети обычно еще не ходят, я же носил мяч с собой на прогулку, причем играл с ним на самых неподходящих поверхностях. Я даже спал с ним, как мне рассказывали. Не с игрушками, не со «Стальным Джигом» – роботом, который тогда был очень популярен. Только с «Супер Сантосом», и было понятно, что я чувствовал влияние, которое мяч окажет на всю мою жизнь.

Я выходил на улицу каждый день. Возвращался из школы (для этого было достаточно перейти дорогу, поскольку школа находилась напротив моего дома), что-то съедал и садился делать уроки на балконе – не ради свежего воздуха, а чтобы, завидев знакомое лицо, сразу бежать вниз, крича маме, что меня ждут.

– Уроки сделал? – Эта фраза всегда предвещала мой уход, потому что я в ответ кричал: «Да, да, да!» – и спустя секунду был уже слишком далеко, чтобы слышать следующий вопрос.

Наша компания состояла из человек тридцати, и мы считали наш квартал одним из самых классных в Риме – людный, но не бедный, с дворами, в которых можно играть, и прежде всего – оживленный в любое время суток. У меня было много родственников, по воскресеньям мы частенько кого-нибудь навещали в Трастевере или в Тестаччо. Я охотно ездил туда, но лучше всего чувствовал себя в родном квартале Порта Метрониа. Футбол целыми днями, беготня, детские проказы: одно время мы развлекались тем, что названивали в домофоны, но не просто звонили и сматывались – развлекуха была в том, чтобы представиться кем-то известным. Я изображал Джерри Скотти[4].

– Кто там?

– Джерри Скотти!

И вот тут-то уже требовалось бежать со всех ног.

В футбол мы играли во дворах, но и на улицах тоже, потому что тогда еще не было строго определенных часов работы, и в два магазины закрывались, опускали жалюзи, иногда до пяти часов, предоставляя нам лучшие ворота, о которых мы только могли мечтать. Жители этому не очень были рады: каждый сильно пущенный в эти «ворота» мяч производил жуткий грохот и последующие ругательства, но нас это не заботило. Играли по «немецкой системе», то есть короткий пас в одно касание – классический стиль игры на тротуаре, который подразумевает контроль над тем, чтобы мяч не вылетел на дорогу. В чемпионском сезоне-2000/01 мы забили «Перудже» в похожем стиле: уйма касаний в толчее перед воротами, не давая мячу опуститься на землю. Самые большие трудности у нас появлялись тогда, когда мяч залетал на закрытый школьный двор. Мы давили кнопку звонка сторожа – сварливого дядьки – в надежде, что выйдет его сын Джиджи, наш сверстник: пацан, который почти никогда не гулял, сторонился, но был хороший и в душе добрый, не то что те двое братьев-доносчиков. Он всегда брал на себя труд вернуть нам мяч – один, два, три раза за вечер. Мы его за это любили.

Не так-то просто точно определить то время, когда я ощутил, что у меня есть талант, потому что одаренным меня считали всегда, с того самого пляжа в Порто-Санто-Стефано. Я хочу сказать, что речь не идет о суперспособностях, которые вдруг появились у меня по какой-то воле судьбы, как это бывает в комиксах, а о способностях врожденных. Возможно, первое понимание этого пришло после «Утят» – это такая игра на меткость, которой учат с детства. Цепочка ребят расставляется наверху широкой лестницы – мы играли напротив школы – и двигается сначала по горизонтали и потом, спускаясь по ступенькам, по диагонали до конца. Расстояние – около десяти метров, бьющий ставит около себя несколько мячей, которыми он должен попасть по «утятам», прежде чем они завершат свой путь. Это упражнение легкое только на первый взгляд. Тебе нужно попасть в несколько движущихся целей, сохраняя спокойствие, потому что постепенно они приближаются к концу пути и времени начинает не хватать. К тому же мячи, расставленные около бьющего, разные: накачанный, спущенный, резиновый, волейбольный… Нужно бить по каждому с нужной силой, всегда разной. Короче говоря, когда я первый раз попробовал эту игру – мне было то ли пять, то ли шесть лет, – я попал по всем целям.

Я помню удивленное выражение лиц Анджело и других ребят.

– А еще раз? – произнес кто-то.

Я повторил упражнение, но на этот раз один из ударов смазал. И почувствовал поднимающееся внутри раздражение, потому что я был способен не промахиваться, и если все-таки мазал, то ощущал себя немного неполноценным. Я считал, что этот ошибочный удар, единственный из дюжины ударов, которые я сделал в двух упражнениях, мог в каком-то смысле оставить пятно на репутации. Но на лице Анджело, как всегда, сообщающем мне что-то, я видел выражение, которое означает, что его удивление ничуть не ослабло. Тогда во мне стало расти что-то среднее между радостью и недоверием. Результат казался мне слишком хорошим, чтобы быть правдой, но у меня было чувство, что я могу недурно играть, и это меня вдохновляло больше.

На протяжении моей карьеры я повторял себе много раз, что судьба меня поцеловала в лоб. Но, когда моя мама заводит с кем-то дружеские отношения, она непременно рассказывает о другом поцелуе, и должен сказать, что даже я с трудом поверил бы, если бы ее рассказ не был подкреплен фотографией. История эта произошла, когда я был еще в начальной школе. Нас всех пригласили к папе в Ватикан, в зал аудиенций Павла VI. Толкаясь и усердно работая локтями, мама смогла пробиться в первые ряды, к ограждению, чтобы находиться как можно ближе к Иоанну Павлу II, и, когда папа появился и начал свой путь вдоль ограждения, она взяла меня на руки. Я был одет в ярко-желтый комбинезончик, такой, что его можно было принять за форму сборной Ватикана, и я был очень блондинистый – образцовый ангелочек, в общем. Когда папа прошел рядом, поглаживая руками детей, которых протягивали ему матери, он слегка коснулся рукой моих волос, и я подумал, что это все. Он прошел еще метра два и вдруг неожиданно остановился. Замерла и мама, которая уже собиралась опустить меня на землю. Иоанн Павел II вернулся назад, нагнулся и поцеловал меня в лоб. Не знаю, каких усилий это стоило маме, но она смогла не лишиться чувств и не упасть на землю.

– Фьорелла! Папа указал на Франческо! Он вернулся, чтобы его поцеловать! – восклицала мамина подруга, и в толчее, образовавшейся вокруг нас, кто-то вытянул у нее из сумочки кошелек. Всеобщее внимание немедленно переключилось на пропажу, которая быстро нашлась. Возвращение Иоанна Павла II повергло маму в настоящий шок. Обсуждая этот случай сейчас, она полагает, что в тот день я стал кем-то вроде Избранного, как в Америке называют Леброна Джеймса. Моя карьера, по ее мнению, это подтверждает. Впечатляющая история, да к тому же она подкреплена фотографией, сделанной в тот миг, но у Бога полно дел и без того, чтобы заниматься раздачей футбольного таланта. Иоанн Павел II поцеловал меня в лоб потому, что я был блондинчиком, одетым в желтое. Вот и все.

3

Один из самых дешевых резиновых мячей.

4

Вирджинио «Джерри» Скотти – итальянский актер и ведущий телевикторины «Кто хочет стать миллионером?».